Алешка не знал еще, что это утро запомнится ему до мелочей: и туман, похожий на причесанную желтоватую овчину, и запах промокшей буреющей травы, и шипение озерной воды, набегавшей на темные, скользкие, будто намыленные, мостки, и стеклянный робкий перезвон синиц на березе, и листья, падавшие с этой березы, и своя беспричинная радость, восторженное ощущение силы, здоровья, чистоты…
Алешка не знал, что и эта девочка тринадцати лет, почти незнакомая, неузнанная, не исчезнет из памяти его, а, напротив, все чаще, все чаще будет вспоминаться, и облик ее, словно бы проясняясь, делаясь четче, станет восприниматься все более зримо… Будет в Алешкиной жизни любовь, и не одна, потому что вряд ли бывает у человека только одна любовь, но все равно даже про самую дорогую, самую сильную свою любовь Алешка не скажет, что она та, какой ему хотелось бы, а той, своей, единственной, какой хотелось бы, останется у него лишь вот эта полудетская, странная, необъяснимая, прекрасная в своей чистоте любовь.
Сколько раз Алешка в счастливые свои минуты, когда, казалось бы, все достигнуто и желать больше нечего, — сколько раз он еще вспомнит эту девочку и поймет, что нет же, нет — могло быть лучше, могло быть прекрасней, а вот не получилось, и он виноват в этом; сколько раз Алешка, разбираясь в поступках своих, почувствует стыд перед этой девочкой, только перед нею, а не перед кем-нибудь другим, кого он тоже способен судить; сколько раз в иные минуты, неудовлетворенный, мучающийся, он скажет себе: «Да ведь было же, было же у меня много хорошего!..» — и среди всего хорошего, что выпало ему в жизни, первым будет воспоминание о девочке, встреченной утром на озере…
Они шли к дому; он не видел Веру и не слышал ее шагов за спиной, а внутри стучало, билось: «Она здесь… она здесь…» Пашка жаловался на горькую свою судьбу, рассказывал, как притесняют его «бабы» — не дают свободно шагу ступить, сплошные нотации с утра и до вечера, поневоле из дому побежишь, а Алешка улыбался и говорил себе, что, в сущности, этот цыганенок — прекрасный парень; пусть он ругает сестер, но все равно видно, что он любит их, и сестры его тоже чудесные, милые девчонки. «Мама Дуся» встретила его у крыльца, посадила рядом с собой на ступеньку, с пристрастием начала расспрашивать: что, как, откуда, а он опять улыбался и думал, какая она славная, невзирая на грозный, командирский свой вид.
А сидя за столом (до чего же вкусна была рассыпчатая, блестящая на изломе картошка, ноздреватый хлеб с приставшей на корочке серой мукой, густое томленое молоко, текущее ленивой складчатой струйкой в стакан!), он ничуть не удивился, когда узнал, что Вера поедет вместе с ним в Озерки. Иначе не могло быть в это счастливое утро, удачу не надо было вымаливать, удача везде ждала Алешку сама…
Вскоре после завтрака шелково зажурчал, закартавил под окнами негромкий мотор, глянцево-черная с белой крышей «Волга» остановилась у крыльца. И опять это было естественно: не могли они ехать сегодня в допотопной повозке, не могли ехать на чумазом буксире, даже на отцовской старой «Победе» не могли, — только вот на такой великолепной, блистающей, роскошной машине надо было ехать сегодняшним утром.
Степу с шестилетней Машенькой посадили вперед, к шоферу, Алешка и Вера сели сзади. Диванчик «Волги», обтянутый полотняным чехлом, был широк, просторен; три человека свободно умещались на нем, но все-таки как же близко очутилась Вера, как неожиданно, пугающе близко! Алешка подвинулся на самый край, прижался к дверце, и все равно ситцевое платье Веры коснулось Алешкиной руки (Вера его расправила, садясь), и совсем рядом оказался ее остренький, с ямкой и наморщившейся кожей локоть; Алешка — слышал ее дыхание, ощутил ее запахи — пахло свежевыглаженным бельем, озерной водой, влажными после купания волосами; Вера откинулась на спинку диванчика, и ее движение через скрипнувшие пружины, через полотняную ткань чехла передалось Алешкиному плечу и почти обожгло его…
Вначале Алешка не мог повернуться, не мог взглянуть на Веру; он заставлял себя смотреть вперед. «Вот зеркальце над приборным щитком, — твердил он как заклинание, — вот спидометр; я знаю, что это такое; вот никелированная пепельница, крышка у нее поцарапана…», но и в зеркальце, и в голубоватом стекле спидометра, и в крышке пепельницы вдруг появлялось отражение Веры, и Алешка отводил глаза… Старшая из сестер, Надежда, о чем-то долго разговаривала с шофером, и на нее тоже нельзя было смотреть, потому что старшая сестра и шофер, конечно же, оказались влюбленными, и было заметно, как они боятся прикоснуться друг к дружке и не могут расстаться.
Наконец шофер сел на свое место, «мама Дуся» попрощалась с Алешкой и Степой, шепнула Вере: «Так не забудешь? Сороковой размер, третий рост!» — и мягко, плавно машина взяла с места. Близнецы Катя и Даша одинаковым жестом подняли руки, провожая гостей; «мама Дуся» возвышалась над дочками, как будто привстав на ступеньку; она и сейчас выглядела грозно; кочевник Пашка, сидя на заборе, швырнул вслед «Волге» огрызок яблока…
Алешка повернул голову и встретил взгляд Веры.
Глаза у нее были черными, действительно цыганскими, и там, в их глубокой черноте, постоянно что-то мерцало, словно вспышки дождя на мокром ночном асфальте.
Принцесса Машенька для своего возраста оказалась необыкновенно развитой и знающей. Степа просто-таки поражался. Машенька не впервые каталась на таком королевском автомобиле; она уже посещала не однажды районный центр Озерки и можете себе представить! — ездила даже в город, где живет Степа.
Машенька с охотой рассказала, какой Степе предстоит маршрут: в Озерках, на главной площади, расположена автобусная станция; там надо будет дождаться автобуса с номером из трех палочек (Машенька не могла назвать этот большущий номер, но прекрасно умела его изображать — «111»); сесть надо на передние места, где меньше трясет и где лучше видно; поездка тянется довольно долго, так что проголодаться успеешь, но в пути будут остановки и можно купить чего-нибудь вкусного.
Бывалый человек — принцесса Машенька! Но ей известна и уйма других вещей.
Степа, например, не мог угадать, зачем Вера едет в районный универмаг, а Машенька все знала заранее. Сегодня брату Пашке будет куплена школьная форма — тужурка и брюки сорокового размера, третьего роста. Своим поведением Пашка не заслужил обновы, но добрая «мама Дуся» (справедливая королева) все-таки выкроила из бюджета необходимые деньги и теперь делает Пашке сюрприз. Пашка, надев новые штаны, конечно же, больше не побежит из дому…
Да, принцесса Машенька была самой умной, самой красивой, самой замечательной из сестер! Степа вновь и вновь убеждался в этом. Ему очень хотелось показать, что он в восторге от Машенькиных достоинств. Но как это сделать?
Степа сегодня заметил, что если взрослые люди друг дружке нравятся, то прежде всего они долго и упорно смотрят в глаза. Принцесса Надежда и королевич-шофер утром полчаса стояли у забора и любовались один на другого; старший брат Алешка и принцесса Вера сейчас тоже сидят сзади и все время переглядываются. Вероятно, так и следует делать?
Степа взял Машеньку за руку, подтянул поближе к себе и уставился в ее глазки-пуговки. Машенька поначалу тоже смотрела на него с интересом, ожидая, что же дальше, а затем все поняла — она же была необыкновенной умницей! — и сказала:
— В гляделки вредно играть. Глаза лопнут.
4
Хорошо, хорошо начался этот день — еще не бывало у Алешки таких дней… Стремительно шла машина по мокрому песчаному шоссе, распарывая воздух, — так и было слышно, как рвутся его голубые полотнища. «Ах, до чего же здорово! — твердил про себя Алешка. — Я тоже хочу водить такую машину, я непременно выучусь и буду водить такую машину…» Вера говорила с ним, обращая к нему блестевшие, оживленные глаза. «У нее в глазах блестки, словно дождь на асфальте, — повторял Алешка, — где же я видел, как пляшет ночью дождь на асфальте?..» С ревом, с придыханием ползли по шоссе длинные лесовозы, груженные бревнами, и когда «Волга» обгоняла их, в правом окне на минуту становилось темно, клубился дым, ударяло внезапным и тотчас пропадающим запахом бензиновой гари, потом мелькало рубчатое, словно бы чугунное, колесо, облепленное грязью, — и опять светлело в кабине. «Какая чудовищная сила, — думал Алешка, — и как, наверное, трудно подчинять себе эту силу, командовать ею, но зато как хороша такая страшная мужская работа…»
А рядом с тем, что сейчас видел Алешка, рядом со всеми впечатлениями, не смешиваясь, не перебивая, а как будто лишь озаряя солнечным светом, продолжалось сегодняшнее утро; Вера спускалась к озеру по сырой, липкой от глины тропинке, с пугливой веселостью — шлеп! шлеп! — пробегали босые ноги по краю воды; Алешка видел красное платье в зеленых мокрых кустах, красное платье на желтом песке, красное платье у воды; узенькие следы на берегу разглаживало волной, они растворялись мутнея; Вера плыла, крича что-то, перекликаясь с Пашкой, и туман, сомкнувшись, медленно тянулся за нею, не отставая. «Она здесь… она здесь!» — стучало у Алешки в груди…
