Одинокий человек сидел, опустив непомерно большую голову на руки, уставленные на колени, в позе сосредоточенной задумчивости, что очень шло к вечернему пейзажу.
Наши бурлаки упористо шагали мимо одинокого человека, не обращая на него внимания. И он не пошевелился и ничем не показал любопытства, даже не повернул в нашу сторону головы.
— Да ведь это Батёк! — воскликнула Маша. — И в котелке, как клоун!
— Возвращение блудного сына, — обрадовался Пешков, — Батёк, айда сюда! Лезь в лодку! Ребята, стой!..
Бурлаки продолжали шагать. Абзац даже запел — и все подхватили бурлацкую «Дубинушку»:
Шаг-шаг! Шагаем! Шагать будем, Шагаем!..
ВозвращениеЛодка поравнялась с Батьком. Он снял котелок с головы, поставил его на песок и пустился вприсядку. На сухом песке это было трудно. Он разбежался, перекувырнулся, ударил оземь пятками, но не вышло!.. Батёк не устоял и шлепнулся задом на песок.
— Ах! — пожалела его Маша.
— Ха-ха-ха! — отозвались притворным смехом бурлаки и зашагали еще проворней.
— Братцы! — закричал Батёк со слезами в голосе. — Возьмите котелок… Ведь я только из-за котелка и прибег… Черти! Даром, что ли, я десять верст берегом за вами бежал! Я с вами не прошусь… На кой вы мне сдались! В чем уху варить будете?
Пешков, рассердясь на бурлаков, круто повернул лодку. Она уткнулась носом в песок. Бечева натянулась струной и сразу ослабла. Все четверо бурлаков со смехом повалились наземь. Трое кинулись к Батьку. Я отдал с утки конец бечевы, и Козан начал аккуратно сматывать ее в бухту кольцом.
Смотав бечеву, Козан зашел по колено в воду и тщательно прополоскал: бечева набрала порядочно песку. Абзац, Стенька и Вася тормошили Батька, издеваясь над ним:
— Эх ты, путешественник!
Козан швырнул бечеву в лодку и не спеша подошел к товарищам, пнул ногой котелок в сторону, чтобы не мешал, и молча сильно толкнул плечом Батька…
— Вот это дело! — с восторгом закричал Батёк и ответил Козану тем же.
Я выскочил из лодки и разнял драчунов.
— Ребята, в лодку! — крикнул Пешков. — Время уводите…
Первым в лодку ввалился, радостно гогоча, Батёк.
Большой огоньТак окончилась суббота — «день обманутых надежд и неисполненных обещаний».
Нависала ночь. На Волге зажглись красные и бель» огни горных и луговых бакенов. Засветились по берегам огоньки перевальных столбов. Нас манил к себе рыбачий костер, очень большой и веселый, на ухвостье Зеленого острова. Казалось, что там кто-то размахивает большим красным плащом, призывая нас.
— Рыбаки уху хлебают… Эх, не подождали нас! — ворчал Алексей Максимович, глядя на манящий огонь костра. — Досадно, что не достанется ни ложки…
— Неужели вы видите? Какой у вас далекий глаз! — польстила Цыганочка, скрывая под лестью недоверие.
— Конечно, вижу… Вот староста постучал о край чашки ложкой — это знак, что можно «возить рыбу».
Мальчишки все уставились на далекий огонь — они, проголодались.
— А какая у него ложка? — продолжая сомневаться, допрашивала Маша.
— Ложка у него кленовая, некрашеная, а на конце черенка вырезано «двуперстие» — благословляющая рука. Староста — человек благочестивый; эту ложку он из Соловков привез.
— А может, вы видите даже, что на ложке написало? — иронически спросил Абзац.
— Скептикам, вроде Абзаца, скажу, — продолжал Пешков, — что если у них плохое зрение, то они, и не видя, могли бы догадаться… Рыбаки народ практичный — они не станут зря жечь дрова. Если рыбаки жгут большой огонь, значит ужинают.
— Чтобы мимо рта не пронести? — продолжал Абзац.
— Нет, чтобы в темноте кто-нибудь лишнего против товарищей не съел… В артели этого нельзя. Уха у них стерляжья, янтарем подернута. Ах, хороша уха!
— А может, еще успеем? Ребята, айда! — крикнул Стенька с той улицы.
— У нас своя уха будет, мы сами стерлядей набродим, — уверенно заметил Козан.
Сом и белугаМальчишки сели на весла по два и начали лихо грести.
Пламя далекого костра металось. Поднимался суховей — горячий юго-восточный ветер, он донес до нас запахи Самары: пыли, конского пота, нефти, елового лыка, выкатанных на берег плотов.
Не проблеснула ни одна звезда, высокие облака закрыли весь небосвод сплошным ковром. Необычный закат серебряного солнца с тусклой зарей лишь в самой маковке неба обещал не менее странную ночь.
Переваливая Волгу, мы держали на костер. Я правил. Батёк в кормовой паре весел очень старался, греб «с подергой», покрикивая на соседа Стеньку:
— Чего гребешь в ростягу! Вот как надо: ррааз… ррааз…
— Устал, Батёк? Не налегай очень, — пожалел я его.
— У меня ноги устали, а руки ничего. Это ведь все Ушан «Отрежь пирожка», а не я. Он меня не пускал, а я от него задал тюляля… Где ему меня догнать!
Костер, наш маяк, быстро угасал. Пламя его превратилось в сонно мигающий огонек, а мы были только еще на полпути к нему.
Я повернул вдоль Зеленого острова, когда огонь пропал за мысом, и приткнул лодку носом к берегу.
Ребята впятером, взяв бредень, отправились рыбачить. Песок на отмели с хрящом. Вода у берега быстрая. Тут наверняка ловилась стерлядь.
— При таком ветре мелкая рыба уходит от берега, — сказал Алексей Максимович.
— Мелькая в голомень ушла, зато крупная в такой ветер к берегу жмется, — спорил с ним Абзац.
— Верно — согласился Пешков. — В такой ветер в бредень и белугу пудов на девять поймать не штука. А то и сома! Только берегитесь: белуга бредень рвет, а сом за ногу может схватить да на дно утащить…
— Сом — он баловник! — подтвердил Абзац.
— А котелок, братцы, нам оставьте. Рыбу на кукан сажайте.
— Знаем… А вы тут дров побольше соберите.
Притча о блудном сынеМальчишки ушли, сговариваясь, кому идти в заброд, кому одежду носить, кому рыбу из бредня выбирать, кому на кукан сажать. Им предстояло сначала пройти берегом по крайней мере с полверсты вверх и начать оттуда, чтобы, сделав десяток забродов, кончить ловлю как раз у нашего стана. Маша пошла в тальники собирать плавун для костра. Я взял топор, чтобы вырубить сошки и палку для подвешивания чайника и котелка.
— Кассир, какова у нас свободная наличность? — спросил меня Пешков.
— Что-то вроде трех рублей с небольшим гаком. А что?
— Надо же ознаменовать возвращение блудного сына!
Маша принесла охапку сушника и, положив его на песок, прислушалась к нашему разговору.
— Второй раз слышу про Батька — «блудный» да «блудный». А почему «блудный»?
— Отче Сергие, это по твоей части.
— А это, Клоунада, слепцы такой стих поют, или притчу. Один отец, обрадованный возвращением блудного сына, решил устроить пир и велел заколоть самого упитанного тельца. Этим отец возбудил недоумение и ревность старшего сына. «Как же это так? — говорит старший брат. — Я дома оставался, отцу помогал, работал, пока мой братец шатался по белому свету, неведомо где, да еще, уходя из дому, взломал у отца шкатулку, десять рублей из дому забрал».
— Десять рублей? — смущенно кашлянув, перебил меня Алексей Максимович. — Почему, Преподобный, именно десять? Вернее, один рубль?
— Именно десять, — твердо повторил я. — «Ушел мой братец в сапогах, вернулся босой. По-моему, задать ему феферу, драть как Сидорову козу…» Это старший брат говорит. «Нет, — ответил отец. — Правда, ты был со мной… Но он ушел потому, что возлюбил свободу… Вот он вернулся, хотя и босой, но с котелком на голове, много претерпев, пострадав — десять верст бежал, догоняя нас, котелок принес. Как же мне не радоваться?» И устроил отец в честь блудного сына пир на весь мир. Не послушал старшего брата.
Серый котМаша Клоунада грустно покачала головой:
— У Батька нет отца! Он даже не знает, кто его отец.
— В данном случае отца будет изображать Алексей Максимович, а я, допустим, старшего сына.
— Да будет так! — скрепил Пешков мудрое решение старшего сына. — Давай сюда три рубля.
— Что ты хочешь делать? — спросил я, вручая Пешкову зеленую бумажку.
— Пойду куплю у станичников рыбешки… Мальчишки наверняка ничего не принесут.
— Что же, все равно нам придется возвращаться… Без денег дальше плыть нельзя.
— А это уж не мы с тобой будем решать. Тут, мой Друг, завязалась сложнейшая психологическая проблема. Дальше ехать или домой вернуться? Что было бы, кстати сказать, постыдно. Но решать будем не мы с тобой.
— А кто же? — спросила Маша.
— А вот поживем — увидим…
Алексей Максимович ушел на ватагу за рыбой, а мы
с Машей занялись приготовлением к пиру. Когда Пешков вернулся, у нас пылал веселый огонь, над ним закипел чайник. Пешков подошел к костру, напевая, словно уличный торговец в развоз: «Бабы, девки, за рыбой! За рыбой! Тпру!»
