— Вы сами видели, своими глазами? — Клава Ивановна рывком поднялась, забыла, что доктор предписал ей покой и щадящий режим, схватилась обеими руками за голову. — Боже мой, если это правда, значит, с нашим Ландой тоже могло случиться…
Клава Ивановна не договорила, внезапно закружилась голова, упала на подушку, и тут же ее вырвало.
Няня принесла влажную тряпку, стряхнула рвоту в урильник, немного попало на края, няня смела ребром ладони, сложила тряпку, чтоб снаружи была чистая сторона, вытерла руки, сказала, она помнит больную, зимой приходила в терапию, к одному пациенту, говорили, партийная шишка, лежал в отдельной палате, помер. А теперь сама…
— Няня, — перебил профессор Вацис, — спасибо, можете идти.
Клава Ивановна лежала с закрытыми глазами, лицо было бледное, веки как будто припорошены землей, профессор Вацис сказал, нет худа без добра, кажется, готовы были поторопиться, придется повременить. Надо отвезти в палату.
Доктор покачала головой: в палатах ни одной свободной койки.
— Пусть поставят койку у меня в кабинете, — сказал профессор Вацис.
Клава Ивановна открыла глаза:
— Где я? Я хочу домой. Отпустите меня домой. Доктор, — Клава Ивановна обратилась к профессору Вацису, поманила пальцем, — наклонитесь ко мне: я хочу сказать вам что-то на ухо.
— Голубушка, — профессор Вацис похлопал больную по плечу, — лежите спокойно. Вы слишком близко принимаете все к сердцу. Поберегите себя.
— Доктор, — опять поманила пальцем Клава Ивановна, — я хочу вам сказать по секрету: когда вернется наш Ланда, я познакомлю вас, и вы будете первые друзья. Хорошие люди должны дружить между собой.
Для Клавы Ивановны нашли в конце коридора, где был тупик, хорошее, спокойное место. Пациент мог случайно, по ошибке, забрести сюда, а так ходить было незачем, только санитарки в углу, в фанерном шкафу, который пристроили к стене, держали здесь свое хозяйство: метлу, швабру, ведро, половую тряпку.
Мадам Малая сказала, пусть ей сейчас предложат место в самой лучшей палате, она ни за что не согласилась бы поменяться. Обещали дать еще тумбочку, чтоб больная могла держать свою чашку, мыло, зубную щетку, гребешок и разные мелочи, а пока Клава Ивановна положила все под подушку, только чашку поставила под кровать, задвинула поглубже, чтобы случайно, когда проходят мимо, не наступили ногой.
Приведя все в порядок, Клава Ивановна задумалась, перед глазами встал как будто живой, только сегодня утром виделись, Дегтярь, повернулся как-то боком, было впечатление, чем-то недоволен и отворачивается, Клава Ивановна пыталась зайти с другой стороны, чтобы видеть лицо, сообщила новость, какую сегодня утром передавали по радио, что докторов арестовали неправильно и Ланда возвращается домой, Дегтярь продолжал отворачиваться, Клава Ивановна рассердилась, снова сделала попытку обойти, чтобы встать лицом к лицу и смотреть прямо в глаза, но вдруг оказалось, что это вовсе не Дегтярь, а майор Бирюк, схватил ее за плечо, тряхнул и закричал своим зычным голосом:
— Малая, почему ты позволила, чтоб тебя положили в коридоре, возле этого мусорника?
Клава Ивановна открыла глаза. Над головой стоял Бирюк, поверх кителя наброшен белый халат, вполне можно было принять за военного доктора, который у себя в госпитале, такой уверенный вид, предупредил, что забежал на одну минуту, сейчас поговорит с главврачом, чтобы перевели в палату, а пока хочет поставить Малую в известность, что с Чеперухой начнут разбираться не дожидаясь ее возвращения.
— Малая, — спросил Андрей Петрович, — ты сказала докторам, чтобы записали в историю болезни, при каких обстоятельствах произошел у тебя нервный срыв и спазм мозговых сосудов с потерей сознания? Если ты этого еще не сделала — а я по твоим глазам вижу, что нет — я сам пойду к главврачу и пусть при мне запишут в анамнез.
Визит Бирюка, зычный его голос в коридоре, где со всех сторон слышно каждое слово, и обещание, не обещание, а прямая угроза, что сам пойдет к главврачу и скажет, что и как записать в ее, Малой, историю болезни, застигли Клаву Ивановну врасплох. От полной неожиданности и растерянности она готова была уже согласиться, да, иди, скажи, какой надо записать анамнез, но сделала над собой усилие, собралась с мыслями и предупредила Андрея Петровича, от своего имени пусть говорит, как ему нравится, а про себя она уже сама все рассказала докторам, к ней специально приводили профессора по нервным болезням, и теперь у врачей полная картина, с чего началось и как все протекало до того момента, когда приехала скорая помощь.
— А насчет Чеперухи, — Клава Ивановна провела пальцем в воздухе, — Бирюк, ты ничего не знаешь и не можешь знать. Ты можешь знать только то, что рассказал тебе Федя Пушкарь, который притворился, что его нет дома, а сам сидел и подслушивал за стеной.
— Малая, — Андрей Петрович погрозил пальцем, — я вижу, ты ведешь игру, как покойный Дегтярь. Ты хочешь, чтоб все было шито-крыто, а я не хочу, чтоб было шито-крыто, я хочу, чтобы все было на виду, и забудьте свои одесские штуки. Малая, я офицер Советской Армии, вот это — Андрей Петрович ткнул пальцем в золотую звезду, — я ношу не для показухи.
— Бирюк, — сказала Клава Ивановна, — ты пришел ко мне в больницу, чтобы показать награды, которые тебе дало правительство?
— Я пришел к тебе в больницу, Малая, — ответил Андрей Петрович, — чтобы ты чувствовала: ты не выбыла из строя, ты в строю, хотя некоторые пошли на прямую провокацию и диверсию, чтобы вывести Малую из строя. Учитывая твое состояние, мы готовы подождать. Но не создавай себе иллюзий и не рассчитывай, что мы пойдем на поводу у местечковой психологии, какую вы с Дегтярем тридцать лет подряд разводили во дворе.
— Бирюк, уходи, — сказала Клава Ивановна, — уходи по-хорошему, а то я подыму такой гвалт, что услышат на Пироговской, где сидят все генералы и весь штаб округа.
— Малая, угомонись, — Андрей Петрович пытался взять за руку, видно было, почувствовал, что хватил через край. — Ты все перевернула, перекрутила на свой лад. Покойный Дегтярь тоже умел иногда, но всегда хватало воли признать: здесь, Бирюк, моя правда, а здесь — твоя.
— Я еще не покойница и не покойный Дегтярь, — хлопнула ладонью, как будто по столу, мадам Малая. — Я вижу, ты готов меня похоронить, но мы еще посмотрим, кто раньше. Иона Чеперуха наступил тебе на любимый мозоль: ты хотел засадить его в допр, когда он собирал подписи соседей за доктора Ланду, и вдруг все увидели, что биндюжник Чеперуха прав, а майор Бирюк сел в калошу. Теперь ты хочешь взять реванш, под маской защиты старухи Малой. А Малой не нужна твоя защита, Малая сама умеет защищаться.
— Защищаться? — майор Бирюк сделал удивленное лицо и громко засмеялся своим солдатским смехом. — Да тебя, Малая, если передать твое дело в ООН, любая Генеральная Ассамблея признает первым зачинщиком и коноводом.
— О, — сказала Клава Ивановна, — коль скоро ты понял, так передай дело Малой в ООН, пусть пришлют комиссию к нам во двор, а я сама с ними разберусь.
Андрей Петрович задумался, огляделся по сторонам, как будто что-то ищет, пришла санитарка, отперла свой шкаф, взяла швабру, поперечина немного разболталась, ударила о пол, чтоб держалась покрепче, намотала тряпку и пошла по коридору, шлепая громко резиновыми сандалетами.
— Да, — покачал головой Андрей Петрович, — обеспечь немецкой санитарке такую технику и такую амуницию — она тебе наработает.
— Бирюк, — сказала Клава Ивановна, — мы не немцы. Потому сегодня ты стоишь в Берлине, сидишь на всем готовом и можешь делать по нашему адресу свои замечания, как будто приезжий иностранец. Покойный Дегтярь тысячу раз предупреждал: Малая, ты еще увидишь, как они там насмотрятся, а потом приедут, будут хулить и наводить свою критику.
Майор Бирюк не отвечал, видно, занят был своими мыслями, мадам Малая ждала, что в конце концов ответит, но вместо этого гость опять вернулся к Чеперухе, хлопнул себя по колену и решительно произнес:
— Лады, Ивановна, Чеперуху оставляю тебе. А насчет самой Малой позволь мне позаботиться: Малая не будет лежать здесь на задворках, как будто бесприютный бродяга, случайно подобрали на улице. Я иду к главврачу, через полчаса, гарантирую тебе, будешь лежать в палате, койка у окна, чтобы перед глазами была улица, а не кладовая ассенизатора.
Получилось так неожиданно, что Клава Ивановна не успела сказать ни да, ни нет. Андрей Петрович быстро зашагал по коридору, походка была уверенная, будто привычный маршрут, наперед знает каждую дверь, каждый кабинет, больная дважды окликнула, но гость уже скрылся за поворотом, и теперь оставалось только лежать и покорно дожидаться развязки.
Минут через двадцать Андрей Петрович вернулся, лицо было красное, как будто прямо из парной, в зеленых глазах прыгали искры.
