Саидгази хочет бежать, но ноги словно приросли к месту, а длинные руки Ходжабекова потянулись к горлу и начали давить кадык. Он метнулся назад, но два огонька сторожили неотступно. Саидгази взвыл и повалился как подкошенный в снег.
На следующий день пополудни свинарь Тухтасин, подъезжая к амбару за отрубями, заметил у склона горы одиноко сидящего пса. В кишлаке все от мала до велика знали, кому принадлежит этот пес, похожий на волка. «Что он делает в Красной пропасти?» — удивился Тухтасин и повернул арбу в ту сторону. Кукял, глядя на что-то, жалобно визжал. Тухтасин встал на телегу и, взглянув, едва не закричал: перед Кукялом в снегу лежал человек...
Когда донеслась весть о том, что Саидгази нашли в Красной пропасти замерзшим, Акрам сидел в своем кабинете и ломал голову над тем, что случилось с Ходжабековым. Ночью ему стало плохо, и Акрам решил, что это кровоизлияние в мозг. А утром, когда увидел синие пятна на шее Ходжабекова, перепугался. Вызвав дежурившую ночью сестру, спросил ее, заходил ли кто к Ходжабекову. Сестра никого не видела. А Ходжабеков, когда пришел в себя, сказал, что заходил Саидгази. Но не сказал, что душил... Да и зачем Саидгази душить его? Такие неразлучные друзья. Акрам решил не поднимать шума, даже не стал ругать сестру, что не видела, как приходил Саидгази. Главное — Ходжабеков жив, а всякие слухи подрывают авторитет врача. Перевязывая Ходжабекову голову, замотал и синяки, чтобы никто не заметил.
Хотел попросить у санитарки стакан горячего чаю, но она сама вбежала в кабинет и выпалила: «Умер Саидгази».
Акраму стало жутко.
Саидгази ночью приходит в больницу, а дежурная сестра его не видит; Ходжабекова кто-то душит, а кто — он не знает, и в эту же ночь умирает Саидгази. Странно, очень странно все это!
Шербек, знакомясь с материалами ревизионной комиссии, все время почему-то возвращался к мысли о таинственной смерти Саидгази. Нет ли связи между этой смертью и начавшейся в то время работой комиссии?
Все выяснилось, когда члены комиссии посетили больницу для выяснения кое-каких деталей у Ходжабекова, уже вставшего на ноги. Тогда-то Шербек и узнал, как Саидгази поймал в свой силок бывшего председателя. Ходжабеков рассказал, как он отказался поставить свою подпись под документом, где было записано, что на приобретение овец истрачено двести тысяч рублей. Тогда Саидгази прямо заявил, что ему, Ходжабекову, следует поинтересоваться у своей женушки, на какие деньги был построен их великолепный дом из шести комнат с цементированным подвалом, балаханой и великолепной оградой. После этого Ходжабеков вынужден был поставить свою подпись. Может быть, следует поверить тому, что Ходжабеков долго боролся с собой, а затем, «снова родившись на свет», решил просить прощения перед колхозниками, партией и «честно провести остаток жизни». Вот его заявление в правление колхоза. Шербек вытащил из ящика стола написанное крупными буквами на четырех листах заявление и снова пробежал глазами. Ходжабеков просил, чтобы его дом, усадьбу, построенные на колхозные деньги, передали колхозу. «Хорошо», — подумал Шербек. Невольно вспомнилась статья в газете о колхозе «Аксай», напечатанная год назад. В ней перечислялись успехи колхоза во время правления Ходжабекова, говорилось о строительстве яслей. Но яслей тогда еще и в помине не было, и говорят, что Ходжабеков, показывая на свой, уже почти готовый дом, заявил газетному работнику, что это ясли.
— Тогда, видимо, ангелы сказали «аминь», — рассмеялся Шербек. — Очень подходящее помещение для яслей. Только нужно подремонтировать забор, побелить внутри. В трехлетнем плане как раз предусмотрено строительство яслей. Теперь вместо них можно построить что-нибудь другое.
«Посоветуемся с колхозниками», — решил Шербек. В это время в окно брызнуло солнце, заиграл чернильный прибор и толстое стекло на столе. Шербек невольно зажмурился, подошел к окну. В теплых лучах чувствовалось дыхание весны. На солнечной стороне снег уже сошел, только в тени, под заборами, еще держались подтаявшие глыбы.
«Наверное, в сае вода поднялась», — подумал Шербек. Представил себе желтоватые, яростно бьющиеся о бетонные столбы нового моста воды Аксая. В детстве весенний Аксай представлялся ему захмелевшим двугорбым верблюдом, носящимся с пеной у рта.
Туламат, проходивший по улице, увидел в окне улыбающегося Шербека и, решив, что эта улыбка предназначается ему, разгладив усы, направился к правлению. В дверях пригнулся, чтобы не удариться головой о косяк.
— За отрубями приехал сам Юлдаш Длинный, — сказал он радостно. — В его косяке восемь кобылиц ожеребились. У Турабая — одиннадцать, у Джаббара — шесть. Говорит: «Скажи председателю, будем доить и сдавать кумыс, что ли?» Разозлился я: «Как знаешь, — говорю, — если жеребят не жалко, то привяжи кобылиц и дои». А сын его Юнус — тонкий паренек. После обсуждения проекта плана он здорово обиделся на отца. Вы, мол, меня живым в землю зарыли. Кто знает, что за разговор был между ними. Во всяком случае, Юлдаш после того собрания не поехал в ущелье Куксай, а остался в Аксае, никому не показывается, ни с кем не разговаривает, заперся у себя дома и сидит. А недавно пустил слух, что соскучился по внуку, и отправился в горы. Я же знал, что вся жизнь у него прошла с табуном и без лошадей он жить не сможет. Поэтому когда он сидел взаперти, ни слова никому не сказал, а про себя подумал: «В один прекрасный день сам сбежишь от тихой жизни». А вот теперь он появился: приехал взять корма для трех косяков. Придется отправить на двух верблюдах...
Рассказывая, Туламат весь так и светился радостью.
«Удивительный человек, — улыбаясь, подумал о нем Шербек. — Душа нараспашку. И горе и радость делит со всеми. Чистый, светлый, как вон тот белый снег, как солнце на голубом небе». Недавно его назначили заведующим конефермой, так приятели шутят: «Зря назначили, совсем оторвался от масс, даже в чайхану ходить перестал». Он, видно, гордится своей новой должностью, с утра до ночи на работе и еще всем успевает помогать. Если свадьба, то обязательно организатор тоя, а в кругу парней — вожак. Когда-то Туламат был чемпионом по национальной спортивной борьбе, сильнее его не было человека во всей округе. Даже в Ташкент приглашали на состязания. С годами, по мере того как Аксай становился моложе и краше, на голове Туламата появлялось все больше седых волос, а морщины становились глубже. Но он и теперь еще не поддается старости, фигура прямая, крепкая, широкая, волосатая грудь всегда открыта, на голове чустская тюбетейка, на поясе поверх халата два платка, на ногах хромовые сапоги. Его и теперь приглашают в Ташкент, но уже не для того, чтобы, схватившись за пояс противника, как лев защищать честь Аксая или области, а судить соревнования, «как одного из старейших мастеров национальной борьбы — кураш». Поглядел он на пригласительный билет и подумал с болью в сердце: «Слава богу, что не забыли». Не знал, ехать ему или нет, а потом пришел посоветоваться к Шербеку. Тот сказал: «Хорошо, в этот раз поезжайте один. А в следующий раз захватите учеников, и если вернетесь без приличных трофеев, не пустим в Аксай».
Шербек подписал отчет о весеннем приплоде овец, коров и лошадей, отправил в райцентр и вышел на улицу. Нужно было посмотреть на строительство плотины в Красной пропасти. Сердце Шербека заиграло при мысли, что в конюшню надо идти мимо больницы. Три-четыре дня назад, когда его не было дома, Нигора, оказывается, наведала прихворнувшую Хури. Мать тогда сказала ей: «Спасибо, что не забыли старушку, не прошли мимо. Это уже для меня лекарство». Эх, если бы сейчас встретилась Нигора, и под предлогом признательности... Шербек, приблизившись к больнице, замедлил шаги и заглянул в окна. В это время сзади кто-то заговорил. Обернулся, увидел Акрама и покраснел.
— О-о! Шербек Кучкарович, оказывается, бывают дни, когда вы приходите навестить наше скромное учреждение. А я-то думаю, откуда солнце светит... оказывается, благодаря вам. Ну, пожалуйте, будете дорогим гостем.
— Благодарю, иду в конюшню... — сказал Шербек и тут же пожалел: как будто он отчитывается перед Акрамом.
— В вашем плане взлета... — слово «взлет» Акрам произнес с особым смаком, — вы наметили строительство новой больницы, нового родильного дома. Приношу вам благодарность за заботу о здравоохранении. Оказывается, запланировали и строительство дома для медицинских работников. Мы на седьмом небе. Но у нас есть маленькая просьба: нельзя ли ускорить постройку дома? Сами понимаете, и Нигора Назаровна и я снимаем частные углы...
— Платите за квартиру?
— Нет... Но как-то когда живешь не в своем доме...
— Пусть вас это не беспокоит. Колхозники не ждут от вас платы за квартиру. Наоборот, они рады, что могут помочь главному врачу. Потерпите...
