Пришел Одинцов и задал мне тот же вопрос:
— Как двигатели?
— Хорошо работали, — я сказал это, думая о словах Мокрушина. Неужели нельзя каким-то образом облегчить труд техников?
Этот вопрос я задал и Одинцову.
— В самом деле, — сказал я ему, — на заводах новые машины в корне меняют организацию труда людей. Создаются всякие там конвейерные и поточные линии, а наши техники работают в общем-то дедовскими методами, как при братьях Райт.
— Думал я об этом, — майор внимательно посмотрел на меня и Мокрушина своими темными жестковатыми глазами. — У вас тоже есть соображения? Давайте обсудим.
— Вот Мокрушин и Абдурахмандинов предлагают в дни полетов ввести конвейерную систему.
— Что вы имеете в виду? — спросил инженер у Мокрушина.
— Я, собственно, ничего не имею, — смутился техник. — Просто сказал Абдурахмандинову, что переправлю его машину на старт, как по конвейеру. А он сказал, что неплохо бы иметь такой конвейер. Вот и все.
Инженер раздумывал над словами Мокрушина, поглаживая кончиками пальцев высокий, с залысинами лоб.
— Вероятно, стоит к этому разговору вернуться. Если у вас появятся мысли, не держите их в голове. Новая организация труда — это плод больших коллективов. На днях мы проводим техническую конференцию. Нужно будет поговорить об этом в полный голос.
А спустя несколько дней летчики увидели эту систему на схеме, нарисованной на огромном листе фанеры, который был выставлен прямо на стоянке. Аэродром на схеме был разделен на три зоны. Весь технический состав в дни полетов должен был рассредоточиваться по этим зонам и находиться там бессменно до посадки последних самолетов в конце стартового времени.
Какие только разговоры не велись около этого фанерного листа! Большинству новая система понравилась сразу, но некоторые считали, что улучшения в подготовку авиационной техники она не внесет. Тут же разгорались споры, которые часто заканчивались в классах и даже в столовой. Слушая их, я всегда думал о Мокрушине и Абдурахмандинове, которые первыми в полку заговорили об изменении форм и методов технической эксплуатации.
И пусть не все было приемлемо из того, что они предлагали, но они сдвинули дело с места, и оно, как снежный ком, покатилось вперед, обрастая новыми и новыми идеями. Правда, все это нужно было проверить еще на практике. Но я лично с надеждой ждал того дня, когда обслуживание самолетов начнется по трехзональной системе.
И вот сегодня можно было подвести предварительные итоги. После первого полета и не совсем удачного приземления (мой самолет выкатился с бетонки, так как я долго не мог погасить скорость на посадке) я срулил с полосы и сразу же попал в зону номер один. Сидевшие на чехлах механики вскочили на ноги и стали присоединять к самолету водило. Чтобы пыль не попала во входной канал, закрыли его заглушиной.
По приставленной лесенке поднялся Мокрушин, помог мне открыть подвижную часть фонаря, установил наземные чеки на ручки аварийного сброса фонаря и катапульты, и все это молча, без суетни. Так же молча он смотрел, как орудовали на нашем самолете другие.
Когда все было сделано, самолет по команде техника с флажками в руках — старшего по зоне — потащили тягачом в зону номер два (ее считали основной) для заправки и подготовки авиационной техники к повторному вылету. Со мной вместе отправился только Мокрушин.
Стоило тягачу остановиться, как самолет облепили с обеих сторон авиаспециалисты из групп обслуживания. Они, словно врачи, осматривали все и выслушивали. К открытым отверстиям потянулись шланги — машину дозаправляли топливом, воздухом, кислородом, маслом, противообледенительной жидкостью и жидкостями для гидравлических систем.
Я вылез из кабины, записал в контрольный лист замечания о работе двигателей и самолета на земле и в воздухе и стал смотреть, как парашютоукладчики вставляли в гнездо под хвостом самолета кассету с тормозным парашютом.
— Простин!.. — позвали меня товарищи, ожидавшие в курилке очередного полета.
— Это ты укатил в чепок? — спросил Лобанов. («Чепком» мы называли чайную в соседней деревне, где продавалась и водка — виновница многих ЧП.) Я не обиделся на эту подначку. Такие вот незамысловатые, грубоватые шутки товарищей лучше всего снимают напряжение перед очередным полетом.
— Никак не могу примениться, когда опускать на новой машине переднее колесо, — сказал я, присаживаясь.
Мои слова были восприняты как 508. И сейчас же посыпались советы. Лобанов и Шатунов, как всегда, заспорили.
При старой организации работ на подготовку самолета к повторному вылету уходило довольно много времени, а тут я не успел еще обсудить с товарищами свои действия во время выполнения следующего упражнения, как прибежал Мокрушин и доложил о готовности самолета.
— Покрышку переднего колеса пришлось заменить, — сказал он. — Обнаружился порез.
— Когда же ты успел?
— Здесь все под рукой. А размонтировать стойку недолго. Да и помощников было много.
Я снова забрался в кабину, и мою машину потащили в зону номер три — там расстанавливались самолеты для предварительного старта и готовились к запуску двигатели. Через несколько минут я уже проверял работоспособность оборудования и агрегатов под током. Расписался в контрольном листе о приеме самолета.
Нет, что там ни говори, а новая система мне пришлась по душе, я об этом так и сказал Мокрушину. Возившийся под плоскостью оружейник возразил:
— Система, может, и хорошая, да те, кто ее вводили, многого не учли.
— А что такое?
— А то! Сегодня вот летают всего несколько самолетов, а технический состав весь вынужден торчать на аэродроме. А как же, иначе система поломается! А условий, необходимых для нашего брата, не создали. Ни от дождя негде укрыться, ни от солнца. Пить захотел — терпи до окончания полетов.
— Ну это мелочи, — сказал Мокрушин, — это поправимо.
— То, что поправимо, — согласен, а то, что мелочи, — не думаю. От условий для работы техсостава во многом зависит и подготовка самолетов.
— Это верно, — сказал я. — А насчет того, что обслуживание по системе целесообразно проводить только в дни, когда летают все эскадрильи, надо подумать.
— Это не только мое мнение.
— Одинцов о нем знает?
Мои размышления прервала ракета, выпущенная из окна стартового командного пункта.
Истомин запустил двигатели и, вырулив на полосу, сразу же пошел на взлет.
Полоса была мокрой от недавно прошедшего дождичка. Вырывавшиеся из каналов самолета струи горячего газа в мгновение превращали воду в пар, и он все бежал и бежал за самолетом, пока тот не оторвался от полосы.
Меня выпустили через несколько минут.
На высоте двести метров я включил радиолокационный прицел. Потом проверил работу пилотажно-навигационных приборов и перевел самолет в набор высоты.
— Перейдите на канал наведения и установите связь с КП, — передал руководитель полетов.
— Понял.
Набирая высоту, я проверил работу радиолокационного прицела, отрегулировал яркость и фокусировку экрана обзорного индикатора.
Убедившись, что оружие исправно, а прицел переведен в рабочее положение, я доложил на КП, что готов выполнить задание.
Наводил с КП Перекатов. На предварительной подготовке мы условились с ним, когда я должен при наборе высоты включать максимальный и форсажный режимы работы двигателей, сколько времени буду работать на этих режимах, и теперь он время от времени напоминал мне о нашем условии, говорил, чтобы я строже следил за температурой газов и за скоростью полета.
Потом он сообщил мне, что я вышел в заднюю полусферу самолета-цели, велел увеличить скорость полета до сверхзвуковой и приступить к радиолокационному поиску цели.
Увеличить скорость до сверхзвуковой! Когда я получаю такую команду (никак еще не могу к ней привыкнуть), то всегда очень волнуюсь, вспоминаю испытательные полеты Яшкина в учебном центре и как звуковую волну от самолета мы приняли за взрыв бомбы: Лобанова сшибло с подоконника, и все страшно перепугались.
И вот теперь я должен был развить сверхзвуковую скорость. На своем самолете! И так же должны были идти за мной ударные волны, подобные волнам, которые идут от носа быстроходного корабля.
Когда я первый раз пробивал звуковой барьер, то испытывал большой соблазн пройти ниже десяти тысяч метров, чтобы там, на земле, люди могли почувствовать силу, которая была дана мне, но это категорически запрещалось инструкцией и рассматривалось как воздушное хулиганство.
В полку уже был случай, когда один из наших летчиков (мне не хотелось бы называть его фамилию, она и так слишком часто фигурирует) пролетел на сверхзвуковой скорости на недостаточно большой высоте. Это произошло невдалеке от деревни. Во многих домах были выбиты стекла. Председатель колхоза написал на летчика жалобу, в которой указывалось, что коровы перестали давать молоко, а куры нести яйца.
