Она очнулась. В самом деле замлела рука, на которой она лежала, и щека болит — впилась пуговица, что была на рукаве халата. Она вспомнила сон и вздрогнула. «Что это со мной делается? Который уже раз все то же? И так странно!»
Встал в памяти сегодняшний вечер. «Как он смотрел! Он слышал, как Даша меня сватала. Даша умная, а не может понять… Нет, Даша по-своему права… Сергей — хороший, добрый… Что это я? Убеждаю себя, заставляю верить, что он хороший. Начинаю сама с собой хитрить. Что с тобой, Наталья Петровна? Да и в твои ли годы думать об этом? Мои годы! А знала ли я в свои годы настоящее счастье? Испытала ли я счастье иметь семью? Муж, дети… Даже горе в семье переносится легче…» Она опомнилась, подошла к больной.
— Спит, — чуть слышно прошептала мать; она сидела на табурете у постели и не сводила с дочери глаз.
— Вы тоже прилегли бы, Варя… Отдохните.
— Что вы, докторка! Разве я усну? А вы ложитесь, я на лежанке постелила… Дай бог вам здоровья!
Разбудила её часа через два перепуганная Варя. От кашля вылетела интубационная трубка, и девочка снова стала задыхаться. Пришлось повторить эту тяжелую операцию. И так — трижды за утро. Малышку это до того напугало, что она начинала дрожать, когда Наталья Петровна приближалась к ней, и звала на помощь:
— Мамочка!.. Мама! Больно!
Наталья Петровна сама еле держалась на ногах. Ее вдруг начало раздражать завывание ветра, хлопанье ставен и монотонный, надоедливый скрип за окном.
— Что это… скрипит?
— Берёза, — ответил Клим. — На дворе страшный ветер. Она поморщилась.
Он натянул кожух и взял из-под лавки топор. Она подумала о березе и остановила его:
— Не надо. Что вы! Не надо рубить!:
— Да там одна ветка… Упирается в ставню… Я давно отрубить хотел.
Девочке стало легче. Наталья Петровна прилегла и опять заснула. Когда проснулась, увидела, что на дворе давно уже день, хотя вьюга метет с прежней силой и в снежной завирухе не видно даже хат по другую сторону улицы. Нельзя было и думать о том, чтоб на лошади везти больную в районную больницу. Надо лечить здесь и в то же время принять меры, чтоб не заразились другие дети. Она сама пошла по хатам — предупредить взрослых, осмотреть малышей. Одному мальчику с подозрительными налетами в горле ввела сыворотку. Потом, по колени проваливаясь в сугробы, разыскивала бригадира. Он в компании мужчин выпивал. Причину выпивки объяснил просто: «Все равно на двор носа нельзя высунуть». Она попросила лошадь и послала одного паренька в Криницы с запиской к Анне Исааковне, чтоб та немедленно сообщила в райздрав о случае дифтерии, вызвала санитарную машину, эпидемиологов, прислала медикаменты и присмотрела там за Леной.
Когда она вернулась к своей больной, Галя не испугалась её, а встретила слабой, застенчивой улыбкой. Наталья Петровна поняла, что опасность миновала, что начало действовать самое надежное средство — сыворотка. От радости на глазах у нее заблестели слезы.
— Вот мы и победили! — уверенно объявила она.
— Буду за вас богу молиться, родная вы моя! — плакала от радости Варя.
Машина из района пришла лишь на следующее утро, когда немного унялась метель, да и то добралась она только до Задубья. Два километра закутанного ребенка несли на руках — отец, мать, сестра из районной больницы.
Наталья Петровна осталась вместе с эпидемиологами. Вечером вернулся Клим и с благодарностью сообщил: Галька в больнице, чувствует себя совсем хорошо. Тогда усталой Наталье Петровне до смерти захотелось домой, к своей дочке. И хотя час был поздний, она попросила Клима запрячь лошадь и отвезти её в Криницы.
Метель утихла, в просветы между тучами выглядывал молодой проказник месяц. Выглянет, спрячется, а через минуту опять глянет на укрытую снегом землю. Но из разорванных туч все ещё сыпал снег, легкий, искристый. Дорогу совсем замело, ехали не по большаку, обсаженному деревьями, а стороной, по полю, где снега было меньше. Лошадь то проваливалась на межах по брюхо, то на взгорках попадала на голую землю и останавливалась.
Сидеть в тяжелом тулупе было неловко, ныла спина, и Наталья Петровна легла. Снежинки нежно целовали губы, веки… Пахло сеном. Чудесно пахнет сено зимой! От его летнего аромата становится тепло и начинает казаться, что это пахнет снег.
Приятная усталость разлилась по телу — усталость человека, который честно поработал и имеет право отдохнуть. Хорошо на душе, легко, светло! Кажется, никогда ещё не испытывала она такой радости, такого счастья от того, что не впустила горе в чужую хату, что одолела безжалостную и страшную силу — смерть. «Да, это счастье, счастье не только для Вари, Клима, Гальки, это и мое счастье! Если б всегда было так легко, так радостно… Не знать бы тревог… беспокойства». Она вздрогнула, потому что снова встал перед ней Михаил Кириллович с этим его взглядом. «Чего ты хочешь от меня? Зачем так на меня смотришь? И с любовью, и с ненавистью… Для тебя нестерпимо, что меня сватают?.. Хорошо, я признаюсь: я тебя люблю… Боже мой! Что это я!» Она испуганно подняла голову и глянула на широкую спину Клима — не услышал ли он её мыслей? Нет, он спокойно почмокивал, понукая лошадь, и дергал вожжи. Лошадь фыркала. Снежинки стали крупнее и гуще. В стороне замелькали тусклые огоньки…. — Где это мы, Клим Федорович?
— А мы Задубье объезжаем лугом. По улице не проехать — так намело.
Наталья Петровна закрыла глаза. «Как там моя Леночка?» Но напрасно она хотела отвлечься, думая о дочери. Он не отступал, он стоял рядом. «Да, я тебя люблю. Но я боюсь тебя, боюсь за Лену… Зачем ты приехал? Я жила спокойно, ничто меня не тревожило. Работала, растила дочку. Ты пойми, — чуть не со слезами молила она, — не могу я. Ведь ты педагог, ты должен это понять… Я три года отказывала Сергею. Три года!.. Я его лучше знаю, чем тебя. Он очень хороший! И я… — Она взволновалась и обрадовалась своей мысли. — Так куда проще… К этому все готовы, даже Лена… Никто меня не осудит, наоборот, поздравлять будут… А ты… ты человек порядочный, ты не позволишь себе домогаться любви замужней женщины. И все сразу станет на свои места. Сергей и Ленку никогда не обидит — в этом я уверена…»
Она долго убеждала себя, что Сергей лучший человек в мире и что самое разумное, чтоб сохранить уважение окружающих, свой покой и покой дочки, — не откладывая больше, выйти за него. Чтоб не возвращаться к этим мыслям, она заговорила с Климом о поездке в район, потом — о делах в бригаде (это была самая отстающая бригада, и Волотович недавно сменил там бригадира).
Незаметно доехали до Криниц. Деревня спала: не работала станция, и люди, привыкшие к электричеству, редко теперь пользовались лампами. Только кое-где светились окна, главным образом в хатах, где были ученики старших классов, и в квартирах учителей.
Попрощавшись с Климом, Наталья Петровна забежала на медицинский пункт, оставила там инструменты, кожух, умылась и, успокоившаяся, но с неясной грустью на душе, как будто потеряла что-то очень дорогое, направилась домой.
Проходя мимо школы, она увидела освещенные окна директорской квартиры и остановилась у входа на школьный двор, где сходились многочисленные тропки, протоптанные школьниками. Окна приворожили её, она не могла оторвать от них глаз, как ребенок от манящей тайны. Что там, в этих комнатах, за этими простыми занавесками?
Колыхнулась в одном окне тень человека. Она почувствовала, как застучало сердце. Это он! Что он делает? Один или кто-нибудь у него есть? Где-то в глубине души шевельнулось женское, ревнивое чувство, давно уже она не испытывала его. «А может быть, там Сергей? Он часто тут засиживается…»
Незаметно для себя она очутилась на школьном дворе, по ту сторону забора. Сердце её с каждым шагом билось все сильней и сильней.
Она оглянулась. Теперь отступление невозможно: а вдруг кто-нибудь видел?
«Но что я скажу, если зайду? Как объясню свой приход? — У неё перехватило дыхание, она прижала руки к груди. — Я скажу… я скажу, что ищу Волотовича, что срочно нужна машина или лошадь, чтоб отвезти больного».
Она обрадовалась этой невинной выдумке и смелей двинулась вперед, не подумав, что Волотович, может статься, как раз будет здесь, в гостях у Лемяшевича.
«Зачем тебе туда идти? — звучал в ней голос благоразумия, но она отгоняла его, обманывая самое себя. — Я погляжу, как он живет, мне ни разу не пришлось побывать у него дома… А мне интересно…»
Она остановилась на крыльце, чувствуя предательскую тяжесть в ногах, словно к ним подвесили пудовые гири. «Если он станет спрашивать — кто, не отвечу и убегу», — решила она, чтоб подбодрить себя.
Но он ничего не спросил, он открыл сразу и так скоро, что она не успела опомниться. И не удивился, увидя её, только очень обрадовался, будто долго-долго ждал, но твердо верил, что она непременно придет.
