На переезде Сергей и студентка соскочили с машины и пошли на станцию.
Уладив все дела в районо, финотделе и банке, Лемяшевич заглянул в райком. Надо было разрешить небольшой вопрос, но главное — ему захотелось повидать Романа Карповича, поговорить с ним, поглядеть, как чувствует себя новый секреттарь. Не застав никого в приемной, он постучал в дверь, на полинялой обивке которой четко выделялся прямоугольник на том месте, где раньше висела табличка с надписью: «Секретарь РК КП(б) Бородка А. 3.».
Новой таблички не было. Из-за двери доносились голоса двух человек. Стука его, должно быть, не услышали. Лемяшевич приоткрыл дверь, спросил:
— Можно?
— Кто там? Лемяшевич? Заходи, заходи!
Роман Карпович радушно пошел навстречу. В глазах его искрился смех, на лице — веселая удовлетворенность; так же светилось и лицо его собеседника — Клевкова. По всему видно — разговор у них перед этим был интересный и живой. Лемяшевич подумал, что он, верно, помешал, и почувствовал себя неловко. Но Клевков весело приветствовал его и сразу сообщил:
— Иду председателем в Чкалово. Дубодела мы погнали… И я, Роман Карпович, настаиваю, чтоб отдали его под суд за все его махинации. Выкормыш Бородки! — Клевков даже кулак сжал.
Журавский с улыбкой покачал головой.
— Безжалостный вы человек. Об отсутствующих дурно не говорят.
— Я их и мертвых добрым словом не помяну! Клевков стал прощаться.
— Так договорились, Роман Карпович. Послезавтра я вас жду. И знайте: если не неделю, так уж три дня никуда не выпущу. Слово дороже всего, как говорится… А если потом буду делать ошибки, которых мог бы избежать, лупите без всяких скидок. За одного битого трех небитых дают. Закон! Только, конечно, не насмерть… От покойника никакой пользы. Однако учтите, что и я зубастый… Если что не так — знаю, куда обратиться. Да и профессию свою вспомню. — Он перевел взгляд на Лемяшевича. — Волотовичу привет передайте. В гости приеду, поучиться у старика.
— Добрый председатель будет! — сказал Роман Карпович, когда Клевков с привычной непринужденностью надел элегантное драповое пальто с серым каракулевым воротником и, помахав от дверей шапкой, вышел. — Энтузиаст. Энергии у этого человека, я тебе скажу!.. — Секретарь ходил по другую сторону стола, удовлетворенно потирая руки. — С такими людьми работать — одно удовольствие. И странно, что есть руководители, которые боятся таких беспокойных, стараются от них избавиться или ярлык приклеить: «скандалист», «неуживчивый». А того не понимают, что беспокойные люди — самые работяги, что не равнодушные, а именно беспокойные двигают любое дело… Теряют, сукины дети, веру в энтузиазм, в героизм, приземляют всё… ниже некуда… С этим тоже надо бороться! За романтику в жизни и труде!
Лемяшевич молча слушал и с интересом наблюдал за секретарем. Воспользовавшись паузой, он спросил, как чувствует себя Роман Карпович на новом месте. Журавский присел против него.
— Для меня это не новое место, Михаил Кириллович. Но много перемен, много нового. Все эти дни занимался председателями: если это главное звено, то ему и главное внимание! Результаты, скажу тебе, не очень утешительные. Только одна треть председателей — люди типа Волотовича и Клев-кова, и всего их семь человек. Другие семь-восемь могут стать хорошими председателями, если им помочь. Но сколько это ещё потребует труда! О-хо-хо! И, наконец, вот эти, — он протянул руку и, взяв на письменном столе список, показал на фамилии, жирно подчеркнутые карандашом. — Этих надо менять немедленно. Чем скорее, тем лучше! Из них двое пришли после Пленума, добровольцы. К большому делу всегда примазывается какая-нибудь дрянь.
Вошел заведующий отделом партучета, принес документы коммуниста, который становился на учет.
— Будете говорить, Роман Карпович?
— Обязательно. Пускай зайдет сейчас. — И обратился к Лемяшевичу: — Извини меня, посиди, познакомимся о новым человеком. Я всегда с удовольствием знакомлюсь с живыми людьми.
Журавский пересел за рабочий стол, раскрыл книжку — личную карточку члена КПСС.
— Белорыбкин Лев Макарович. Ну-ка, что за лев? Вошел средних лет мужчина, по-военному подтянутый, в сапогах, галифе, но в штатском пиджаке, в расстегнутом осеннем пальто. «Должно быть, уволенный в запас офицер», — подумал Лемяшевич.
Человек первым протянул секретарю руку и, не ожидая приглашения, сел, оглянулся на Лемяшевича, кивнул ему и осторожненько, точно боясь, что они отвалятся, пригладил одним пальцем свои франтоватые усики.
Роман Карпович вдруг нахмурился и пристально посмотрел на Белорыбкина.
— Строгий выговор за что получили?
— Там написано.
— Я у вас спрашиваю!
— А-а, старая история… Пора снять. Это — когда я ещё в органах работал… Посидел там один… невиновный…
— Из-за вас?
— Я вёл дело.
— Сколько?
— Что?
— Сколько просидел?
— Да всего год.
— «Всего»? — Роман Карпович несколько мгновений не двигаясь смотрел на Белорыбкина, по лицу его от лба вниз расплывалась бледность, а потом от шеи кверху поплыла краска, и, когда гневным румянцем запылали щеки, он встал, тяжело опираясь на стол.
Белорыбкин продолжал сидеть, ещё ничего не понимая. — «Всего»! «Всего год»! — повторил секретарь и вдруг грохнул кулаком по столу. — «Всего»! Сукин сын! «Пора снять»… Выговор пора с него снять! Слыхали?
Белорыбкин вскочил, по-военному вытянулся, стоял, хлопая глазами.
— Я с тебя десять лет его не сниму! Мало дали, из партии надо гнать! — Он сделал над собой усилие, чтоб успокоиться. — «Всего»… Да понимаете вы, что это значит — «всего год»? Это триста шестьдесят пять дней терзаний честного советского человека из-за вашего бездушия! Вы компрометируете партию, органы власти! И вы до сих пор ничего не поняли! Для вас один год — это «всего». Сколько же не «всего»? Десять?
Журавский, должно быть, почувствовал, что ему не успокоиться, пока этот человек здесь, и резко махнул рукой:
— Уходите!
Белорыбкин не сказал ни слова, повернулся на каблуках и, сгорбившись, вышел.
— Настроение испортил, сукин сын! Такое настроение было! «Всего»! Слышал? — Роман Карпович, потирая лоб, взволнованно ходил по кабинету. — Ну, всяких видел, но такого… Не поверил бы, если б кто рассказал. Что он — круглый идиот, дурак набитый?
Пришли другие люди, с другими делами, и Роман Карпович, понемногу забыл об этом неприятном инциденте. Лемяшевич чувствовал, что ему, как говорится, пора и честь знать: нельзя же без конца сидеть у секретаря райкома просто наблюдателем. Но уходить отсюда не хотелось. Хотелось рассказать Роману Карповичу обо всем, что с ним произошло за последние сутки. Когда шёл сюда — не думал об этом. А теперь почувствовал, что это просто необходимо сделать: рассказать все объективному человеку, услышать его одобрение или порицание раньше чем ему придется ещё раз посмотреть Сергею в глаза. Его страшила мысль о неизбежной и очень скорой встрече с товарищем. Что он ему скажет? Опять молчать, прятаться в воротник? А в Криницах, наверно, все уже знают: подобного рода новости разносятся с быстротой молнии, в особенности когда они становятся достоянием таких людей, как Приходченко. Но как сказать Роману Карповичу? Тоже нелёгкая задача — ни с того ни с сего начать в стенах райкома, между деловыми разговорами о председателях, о правосудии, о пропаганде и воспитании, изливать свои чувства.
Наконец он выбрал подходящий момент. Роман Карпович позвонил домой:
— Даша! Жди к обеду гостя. Кого? Сама увидишь. Через полчаса будем.
— Это вы обо мне? Спасибо. Не пойду.
— Церемонные вы все стали! Сергея позавчера еле затащил!
— Боюсь Дарьи Степановны, Роман Карпович. Преступление у меня на совести…
Лемяшевич хотел за шуткой скрыть свою взволнованность. Но Журавский сразу увидел, что это не шутка, что действительно произошло что-то серьёзное и насторожился после случая с Белорыбкиным.
— Женился.
Роман Карпович захохотал.
— И в самом деле преступление! Три дня назад — никому ни слова. И вдруг… Но почему тебе бояться Даши? Она рада будет.
— Почему? Да ведь женился я… знаете на ком? — Он приблизился к столу и полушепотом, таинственным и радостным, проговорил: — На Наталье Петровне…
— Морозовой? — Журавский, пораженный, втянул голову в плечи, как бы защищаясь от свалившейся на него новости. — Погоди, ни черта не понимаю. Меня Даша уверяла, что через неделю Наташа будет женой Сергея.
— Вот почему и боюсь… Она их сватала, а вышло всё иначе… Понимаете, все это случилось совершенно неожиданно. Я её любил, и она меня, оказывается, тоже. Но я молчал, уважая чувство Сергея. А она… она не промолчала, Сергей ничего ещё не знает. Мы ехали вместе, я должен был сказать ему, но я не смог, не хватило смелости. И теперь на душе препаршиво. Не знаю, как я с ним встречусь.
