— Ну что же с вами делать? — отстегнул Дробышев трофейную флягу от пояса. — Всю ночь на славу поработали. Подправьтесь маленько. Только, чур, два глотка и не больше.
— Ну, товарищ старший лейтенант, — отрешенно сморщился Гаркуша, — уж сами, пожалуйста, в эту их фрицевскую пробку-рюмку влейте, сколько дозволено. А то я глотну два разика, и флягу можно старшине на заправку отправить.
— Наши, товарищ старший лейтенант, наши! — радостно прокричал Тамаев.
— Кто наши? Где? — тревожно оглядываясь, спросил Дробышев.
— Траншея, ход сообщения, блиндаж, дзот. Все наше! — захлебывался от радости Тамаев. — Те самые, что мы сами строили и все лето сидели. Да вот, смотрите, и танки сгорелые. Тот вон, перед траншеей, сержант Чалый спалил, а этот, ближе, — мы!..
— Точно! Товарищ старший лейтенант, — воскликнул Гаркуша, — они самые. И дзот наш! Только не дзот теперь, а куски бревен и земля обугленная.
Дробышев хорошо знал, что подразделения полка, начав наступление от Прохоровки, вышли сегодня утром на те самые позиции, которые занимали целых четыре месяца и где встретили первые удары противника, но не придавал этому особого значения. Только сейчас, глядя на восторженные, праздничные лица Гаркуши и Тамаева, он понял великий смысл этого, внешне незначительного, события.
— Тут вот, туточки, — все разгораясь и поэтому переходя на смесь русско-украинского говора, возбужденно продолжал Гаркуша, — фриц хотел нам башку сломить и аж до самого до Курска пробиться. Колысь це було? Четвертого июля. А сегодня що? Двадцать второе! И трех недель не прошло, а где фриц? В Курске? Як бы не так! Опять там, откуда рванулся! Все поля танками своими горелыми позаставил, а Курск и в бинокль не побачив! Товарищ старший лейтенант, — гневно нахмурясь, воскликнул Гаркуша, — та чого сидим мы тут? Гнать фрица треба, гнать без передыху и в Днипро утопить!
— Нельзя, Потап Потапович, нельзя, дорогой, — взволнованный страстной речью Гаркуши, обнял его Дробышев, — противник хоть и разбит, но остатки его частей успели отскочить на свои старые позиции, и теперь сбить их не так-то легко. Да и мы сами и устали и ослабли. Нужно передохнуть, подготовиться и рвануть не только до Днепра, но и до самого Берлина!
— Це верно, — сник Гаркуша, — пулеметов-то у нас в роте было двенадцать, а теперь всего пять. И людей… Сколько и полегло и покалечило. Сержант наш в госпитале, Ашотик в госпитале, уж на что парторг ротный, Козырев Иван Сергеевич, всю войну насквозь прошел, но и его пуля не миновала. И комбат наш поранен, и Саша Васильков… Саша, Саша, Сашка! — воскликнул вдруг Гаркуша во весь голос и бросился в ход сообщения. Вслед за ним побежал и Тамаев.
«Васильков вернулся», — радостно подумал Дробышев, глядя на слившихся в объятиях своих пулеметчиков.
— Товарищ старший лейтенант, — кричал Гаркуша, — вот он, Сашка наш, як новенький, возвернулся! Ну, держись, фриц! — погрозил он кулаком в сторону вражеских позиций. — Слетаются наши орлы, мы еще не одну тебе Прохоровку учиним!
* * *
Целую неделю пробыл Андрей Бочаров в армиях Западного и Брянского фронтов, штурмующих орловскую группировку гитлеровцев. Утром 19 июля, когда советские войска уже полукольцом обложили Орел с севера, с востока и с юга, генерал Решетников срочно вызвал Бочарова в штаб Воронежского фронта.
— Мне потом расскажете, — встретив Бочарова, торопливо проговорил Решетников. — А сейчас идите к Ватутину и Хрущеву. Они ждут вас.
Командующий и член Военного Совета фронта сидели за столом в небольшой комнате крестьянского домика, укрытого тенистым садом.
— По лицу видать, что весь новостями переполнен, — весело встретил Бочарова Хрущев, — ну, высыпайте все-все — и что видели и что от виденного в душе накопилось.
Ватутин пожал руку Бочарова и придвинул ему стул. Лицо командующего было сосредоточенно и хмуро. Он молча слушал Бочарова, изредка поднимая на него строгие глаза и что-то записывая в свой блокнот. Хрущев тоже вначале молчал. Но когда Бочаров рассказал о стремительном прорыве частей 11-й гвардейской армии в тыл главным силам орловской группировки противника, он нетерпеливо отодвинул стул, поднялся и, вплотную подойдя к Бочарову, спросил:
— Значит, главным препятствием на пути прорыва были мощные узлы сопротивления противника в селах Старица и Ульяново?
— Очень мощные, — ответил Бочаров. — Артиллерия, пехота, танки, шестиствольные минометы. Все зарыто в землю, обставлено минами, опутано проволокой.
— И все это не задержало нашего наступления?
— Наши передовые подразделения противник отбросил. Наступление застопорилось. Тогда генерал Баграмян одной сильной группой танков и стрелков ударил справа, второй — слева и…
— И прорыв был свершен, — резко взмахнул рукой Хрущев.
— Да. Гарнизоны противника были расчленены, затем окружены и разгромлены. В прорыв был брошен танковый корпус.
— Вот, Николай Федорович, — сказал Хрущев Ватутину, — ведь яснее ясного, что самое выгодное бить противника по флангам, искать у него слабые места. А многие наши командиры лезут напролом, атакуют в лоб.
— И несут напрасные жертвы, губят людей, — еще суровее нахмурился Ватутин. — Каленым железом надо выжигать эти лобовые удары, ненужные штурмы.
— Ну что же, Николай Федорович, — с улыбкой взглянул Хрущев на вспотевшее, распаленное лицо Бочарова, — мы уже больше двух часов терзаем полковника. Может, отпустим его душу на покаяние?
— Ничего! У него закваска академическая, выдержит, — улыбнулся и Ватутин. — Вот что, товарищ Бочаров: за то, что вы сделали, спасибо! Но это не все. Мы начали готовить большое наступление на Белгородско-Харьковском направлении. Я прошу вас включиться в работу по планированию этой операции.
— И все новое, что увидели там, — добавил Хрущев, — использовать здесь, в этом новом большом наступлении.
* * *
Белгородско-Харьковское направление!
Еще прошлой зимой, когда затихли боевые действия и установилась постоянная линия фронта, Андрей Бочаров часто задумывался, как развернется борьба у Белгорода и Харькова. Много возникало сложных и неясных вопросов, много нужно было обдумать, проанализировать, решить.
Белгородско-Харьковский район был одним из важнейших участков советско-германского фронта. Недаром гитлеровское командование считало этот район «воротами, запирающими пути для русской армии на Украину». Как распахнуть эти ворота, когда их удерживают более трехсот тысяч немецких солдат и офицеров, обильно вооруженных новейшей боевой техникой? Откуда лучше ударить, когда нет ни открытых флангов, ни удобных выступов и впадин в начертании фронта? Где легче наступать, когда все пространство этого района гитлеровцы сплошь исполосовали оборонительными рубежами и позициями? Куда ни ударь, где ни пойди, всюду мощные укрепления, огонь, яростное сопротивление врага. А идти нужно, бить нужно! Родная Украина ждет освобождения!
И советское командование нашло выход. Было решено нанести главный удар по самой сильной, самой мощной части вражеской группировки северо-западнее Белгорода, могучим тараном разрезать ее, а затем разгромить и выйти к берегам седого Днепра.
В ночь с 22 на 23 июля на заседании Военного Совета Воронежского фронта был утвержден план белгородско-харьковской наступательной операции. После заседания Хрущев подозвал Бочарова и с лукавой усмешкой спросил:
— Андрей Николаевич, не хотите проветриться, денька три-четыре со мной поколесить по фронту?
— С удовольствием, Никита Сергеевич, — смутясь столь несвойственным армии мягким тоном предложения, ответил Бочаров.
— Вот и договорились, — пожал его руку Хрущев. — В пять утра выезжаем.
«Что же взять с собой? Что подготовить?» — раздумывал Бочаров, отлично понимая, что Хрущев пригласил его не ради прогулки, а для какой-то серьезной работы. Он подготовил оперативную карту с последними данными обстановки, запасся сведениями о состоянии и положении войск, штабов и тылов фронта, заново переписал и выучил почти наизусть список руководящего состава соединений и частей, захватил с собой вторую карту с маршрутами дорог и местами расположения командных пунктов.
Однако все эти приготовления оказались излишними. Хрущев удивительно точно знал не только расположение огромного количества войск и тылов Воронежского фронта, но и помнил фамилии, имена и отчества командиров корпусов, дивизий, бригад, полков, не говоря уж о командующих общевойсковыми, танковыми и воздушными армиями. Удивительно точно ориентировался Хрущев и на местности, часто опережая адъютанта в подсказе шоферу, куда нужно ехать на самых запутанных перекрестках неисчислимых фронтовых дорог. Обычно спокойный и неторопливый, он гневно краснел и сердился, когда докладывали ему о лобовых атаках, о штурме городов и сел, которых было так много на пути наступающих войск.
