Вопреки ожиданию, «Гидротехник» не подвалил к берегу, а проскочил полным ходом вверх по течению. На порожденной катером волне, стукаясь бортами, закачались лодки. Схлынув, волна оставила на берегу обломок весла и скатанную трубкой берестину — поплавок от сети. Матвей Федорович, вышедший по долгу старшего встретить начальство, расплющил берестяную трубку деревяшкой и спросил Генку:
— Чего это они, а? Сдурели?
Генка пожал плечами.
«Гидротехник» вернулся часа через три, когда Матвей Федорович передавал сводку, и пристал к берегу чуть ниже поста — там, где начиналась приглубость. Рыжий механик Кондрат Савельев с матросом Колькой спустили трап, но на берег по трапу никто не сошел.
— Здорово, ребята! — сказал Генка. — Виталий Александрович с вами?
— Здорово, Гена! С нами. У рации сидит, сводки слушает.
— Мы думали, вы наверх подались, к нам заходить не будете. В леспромхоз гоняли?
— Нет, на Ухоронгу, к гидрологам. Охотинспектора подбрасывали, лось там где-то в петлю попал.
— Сгнил уже, — небрежно махнул рукой Колька. — Это леспромхозовские наткнулись, а ихний инженер шум поднял. Зря человека погнали, разве узнаешь кто?
— Часом, не ты? — подмигнул Кондрат.
Генка в ответ отрицательно покрутил головой, соглашаясь с матросом:
— Как узнаешь? Тайга…
— Закон — тайга, прокурор — медведь! — засмеялся Кондрат и опять подмигнул. — Стерлядкой-то угостишь? Солененькой?
По тропинке спускался Матвей Федорович, и Генка, не ответив Кондрату, крикнул:
— Начальник принимает сводки, батя!
Неожиданно одна из дверей надстройки, примыкающей к рубке, отворилась, пропуская невысокого мужчину в темно-синем кителе и белой, форменной, как у Генки, фуражке, натуго растянутой каркасом.
— Здравствуйте, Дьяконовы! — сказал он и, выслушав ответное приветствие, показав взглядом, что обращается к Матвею Федоровичу, добавил: — Рассказывайте, что тут у вас!
— Нечего рассказывать, Виталий Александрович! Вроде в порядке все…
— Значит, виноват старшина катера?
— Туман, Виталий Александрович, виноват! Ну и старшина, конечно, погодить мог. Не переться.
— Старшина утверждает, что обстановочные знаки видел ясно, красный бакен на повороте судового хода оставил слева метрах в пяти…
— Язык без костей, товарищ начальник! Однако могли и на топляк наскочить… А супротив топляков как быть? Хоть что ни час плавай с тралом, их же несет и несет сверху. Сколько бревен леспромхоз топит!
— Столкновение с бревном исключено. Характер повреждений винта и днища говорит о столкновении с более основательным чем-то. Видимо, с камнями.
— Все может быть, — согласился Матвей Федорович. — Туман. Вполне мог на свальный бакен полезть, потому знает, что фарватер узкий, а увидал красное, и забрал влево, к камням.
— Старшина опытный.
— А я разве перечу? Туман. Опять же если на нас грешить, потому как «матка» поперед спускалась, так «Ласточку» спросить можно. Мы только к шивере подходили, чтобы углядеть, кто там есть, когда «Ласточка» нас обогнала…
— Ладно, Дьяконов. Идите отдыхайте, — оборвал Мыльников и, провожая бесстрастным взглядом удаляющуюся фигуру, закурил папиросу. Бросив спичку, спросил совсем другим, потеплевшим голосом: — Как живешь, Геннадий? С новым народом повеселей стало? Экспедиция-то еще здесь?
— Здесь… — уронил Генка, впервые спохватываясь, что расставание с Элей, мыслившееся очень далеким, может случиться завтра, и пугаясь, словно Эля уезжает уже сегодня, сейчас.
— Народ интересный, — задумчиво сказал Мыльников. — Тот берег, к которому и тебе подбиваться пора, — люди, которые не так просто живут, лишь бы день до вечера, очередь отвести. Светлый народ!
Генка подумал, что паразитологи — кроме Эли, конечно, — не так уж и светлые, только что необычные, даже чудаковатые маленько. Но это именно тот берег, куда ему совершенно необходимо прибиться. Потому что Эля там свой человек, а он, Генка Дьяконов, вроде чужого, иноязычного. Верно, что человек с другого берега, могущий разве переплыть реку, зайти в гости. И Генка решил выложить Мыльникову свои сомнения:
— Виталий Александрович, я вот о чем думаю… Ну, скажем, речной я закончу, и что? Люди вот ездят везде, послушаешь их другой раз — театры там, лекции разные, всякие открытия, разговоры… А мне опять обстановочный участок, от шиверы до шиверы? Только что один отпуск?
Мыльников, чуть прищурив глаза, долго-долго затягивался табачным дымом, потом так же долго выдыхал дым. Отшвырнув папиросу, с привычной легкостью сбежал по крутому трапу и предложил Генке, как равный равному:
— Давай побродим по берегу? Поговорим…
Он шел немного впереди, Генка не видел, как раздумчиво покусывает Мыльников выбритую до синевы губу и щурит глаза, словно высматривает что-то могущее ответить на трудный вопрос Генки.
— В твои годы это не проблема, Дьяконов! — сказал он наконец. — Лет через пяток лекции, и театры, и разговоры — все это, пожалуй, будет у тебя под боком. От шиверы до шиверы. А вот чтобы ездить везде, так это… Туристы везде ездят, туристскую поездку можно подгадать к отпуску. Те же, кого ты имеешь в виду, ездят не везде, а куда нужно. В своем роде тоже от шиверы до шиверы. И кстати, для них и через сто лет не будет почти на каждой пристани города с театром. Такая у них работа, у топографов, у геологов, у этих вот у ваших гостей — лазать по медвежьим углам. Но дело не в том… Понимаешь, люди выбирают профессию, а не место работы.
— Понимаю, — вздохнув, согласился Генка: на главное, стыдливо запрятанное в шелуху слов о театрах и лекциях, Мыльников не ответил. Но Генка вдруг подумал, что Виталий Александрович, тоже болтающийся и летом и зимой от шиверы до шиверы, конечно, не чувствовал бы себя человеком с другого берега, приходя в лабораторию. Разговаривал бы на одном языке с Михаилом Венедиктовичем и Верой Николаевной. Значит, дело не в месте жительства. Дело в тех ступенях, на которые надо подняться Генке и уже поднимается студентка Эля.
— Профессию я выбрал, вы же знаете! — сказал он и опять вздохнул, вспомнив, что сдал документы в Красноярский речной техникум, а Эля — москвичка. — Только, Виталий Александрович… Может, в Москву мне податься?
— Зачем?
— Ну… там ведь тоже речной есть. И… посмотреть, что за Москва. Я ведь… живого паровоза не видел еще, не только что… Охота же посмотреть Москву! А?
Мыльников помолчал, стараясь, наверное, поставить себя на Генкино место, умом сорокалетнего человека постигнуть желания двадцатилетнего парня. Наконец сказал:
— Вероятно, охота! — И по-мыльниковски скупо улыбнулся. — Ну что ж! Можно будет попытаться помочь тебе, ты ведь производственник, со стажем! Попробуем!
Мыльников был знаменит тем, что не давал пустых обещаний. Но слова благодарности застряли в Генкином горле, как столкнувшиеся в дверях люди, мешающие друг другу. Видимо поняв это, Мыльников неожиданно перевел разговор.
— Начнется заполнение водохранилища — будем выправлять и углублять на шивере фарватер. Каждую навигацию одна-две аварии, черт знает что! Вверху — на порогах — и то меньше. Сколько теперь денег ухлопают на спасательные работы — груз с паузком, наверное, того не стоят! Ну, я на катер…
— Уже уходите? — с сожалением спросил Генка.
— Нет, будем ждать охотинспектора. Высадили его на гидрологическом посту, а выйти сюда должен. Тропа есть, что ли?
— Есть тропа. Только она не на пост, а к Ухоронге…
— Вот-вот. На Ухоронге, километрах в двенадцати от устья, лося кто-то в петлю поймал. Надеюсь, не ты?
— Не я.
Генка покосился на дом Шкурихина и усмехнулся, вспомнив, что Петр, охотно встречающий и свое и чужое начальство, всегда избегал Мыльникова. Не крутился у него на глазах, не лез с рассуждениями о преимуществах сухих батарей над аккумуляторами, не зазывал на уху.
Проводив начальника до трапа, Генка забегал по сторонам глазами — поделиться бы с кем-нибудь радостью, покамест та не начала остывать, не улеглась. И ноги сами собой понесли его по правому разветвлению поднимающейся на косогор тропки, к домику, занятому биологами. Не к своему дому.
Встретила Вера Николаевна — все остальные с утра в тайге, а на нее возложили речной участок и хозяйственные заботы: прямо-таки забавная манера быть внимательными к женщине, как будто ей семьдесят лет и она передвигается с палочкой!
— Кстати, кто это там приехал, Геннадий?
— Наш начальник. Обещает послать меня учиться в Москву, Вера Николаевна!
— Правда? Так это же чудесно, Геннадий! Все наши будут в восторге. Конечно, вам совершенно необходимо переменить обстановку! Если бы вы знали, как я за вас рада!..
Генке казалось, что Вера Николаевна затанцует, захлопает в ладоши, и он обиделся за никчемные, не выражающие его собственных чувств слова. Помявшись в дверях и спросив ради приличия, нужна ли какая-нибудь помощь, он ушел, очень недовольный собой. Зря разоткровенничался: Вера Николаевна расскажет все Эле, теперь не удастся удивить, огорошить девушку радостной новостью…
