– У нас? – растерянно и тупо переспросил я.
– У вас, господин майор, не удивляйтесь. Мы – зеркальное отражение вашего общества, почему германская пропаганда разоблачала ваши лагеря, а ваша – наши. И никто не смел и пискнуть при этом, потому что как у нас, так и у вас пропаганда находилась в руках, захвативших власть.
– Ну, разве можно сравнивать, господин полковник!.. – возмутился я. – Одно дело…
– Вы абсолютно правы, господин майор. Дело, конечно же, одно, только названия разные.
– Я служу своему делу, господин полковник, и ничто не разуверит меня, никакие гегели, – тут я, кажется, встал и перешел на тон официальный. – Я выдам вам охранную грамоту как инвалиду и герою Первой мировой войны. Только, пожалуйста, спрячьте куда–нибудь пистолеты прадеда. Я не могу поручиться, что на них не позарится кто–либо из наших солдат, которые вольно бродят сейчас по всей Германии.
Отдал ему честь и вышел.
Пару дней я спокойно занимался своими делами. А вот на третий день все полетело кувырком. Все решительно. Ко мне утром ворвался адъютант:
– Не могу больше, товарищ майор! Несколько раз я ее спроваживал, то говорил, что вас нет, то – что у вас совещание…
И тут вошла Софья Георгиевна. Пунцовая, прямая, как древко полкового знамени, глаза горят. Я кивнул адъютанту. Тот усадил ее на стул и вышел чуть ли не на цыпочках.
– Я люблю их, люблю!.. – По–моему, она даже дважды ударила себя кулачком в грудь. – Люблю, а вы, чурбан в погонах, никак этого понять не можете!
– Стоп, Соня, стоп, – сказал я и налил ей воды из графина. – По порядку, если можно. Итак, кого вы любите?
– Кого? – Она отхлебнула воды из стакана. – Своих девочек. Люблю. Я поняла это. Твердо.
– Каких ваших девочек?
В послевоенной суматохе и из–за собственной, весьма хлопотливой, работы я, честно признаюсь, забыл о всяких девочках.
– Их намереваются выслать в Западную Германию, но ведь они – сироты, куда они попадут там? В детский приют? А мне не дают их удочерить, потому что я – французская гражданка. И я их прячу по знакомым.
– Ну а чем же я, майор Красной Армии, могу вам помочь, Софья Георгиевна? И как?
– Вы должны жениться на мне, – категорически объявила она. – Жениться как можно скорее, признать детей нашими и уехать в Россию. Там разведемся сразу же, и я с законными детьми вернусь во Францию.
– Я на службе, о чем ты, кажется, не подумала, Соня. Службу эту оставить я не могу, но могу кое–что сделать, чтобы девочек пока не трогали.
– Пока?! – закричала она и, по–моему, даже руки вздернула куда–то ввысь. – Знаменитое русское «пока!». Пока рак свистнет, так, кажется?
Однако известно, что если женщина что–то вбила себе в голову, она этого рано или поздно добьется. Я отбивался, как мог, – не от Сони, разумеется, от ее девочек, к которым, что уж греха таить, тогда относился, мягко говоря, сдержанно. Мало того, что они – немки из Кельна, по–русски – ни бельмеса, так еще и не Сонины. Куда мы их там денем? Одной – восемь, другой – девять. В школу? Ну, в Москве, может быть, и есть немецкие школы, но в военных гарнизонах о них и слыхом не слыхивали.
Не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы вдруг не востребовали к командующему группы войск. Начистился, прибыл секунда в секунду, доложил, как положено. А он:
– Поздравляю, – говорит, – тебе пришло приглашение в Москву на курсы при Генштабе. Так что срочно сдавай дела, майор Журфиксов, и, как говорится, желаю удачи.
Самое время было затеряться в нетях необъятной родины нашей, но я уже не мог себе позволить такого постыдного бегства. Послал машину с адъютантом, вызвал Соню.
– Собирайся, – сказал я вместо «здравствуйте». – У меня три дня на регистрацию брака, удочерение девочек и отъезд. Как, по–твоему, в Москве есть немецкие школы?
А она заплакала. Навзрыд. Вот с этого ее рыдания и началась наша совместная жизнь.
В России
1
И поехали мы с двумя дочками в Москву, на курсы при Генштабе.
Дали нам однокомнатную квартирку при общежитии, я готовился к вступительным экзаменам. Соня преподавала немецкий, девочки учились в той же школе, старались и получали хорошие отметки. И очень быстро среди сверстниц да сверстников освоили русский язык. Правда, с акцентом, особенно у старшей, Эльзы. Младшая, Мария, болтала почти без акцента.
Но тут начались экзамены, я занимался по шестнадцать часов, но еле–еле что–то сдавал. Оно и понятно, я имел в своем запасе всего–то девять неполных классов сельской школы, почему здесь тащился на сплошных «тройках» да весьма нечасто – на «четверках», которые мне добрые преподаватели, скорее всего, за мою Золотую Звезду ставили.
Но «двойки» ни одной не получил, почему и добрел кое–как до приемной комиссии. Там была в основном знакомая мне по занятиям профессура, но, увы, не только…
Еще какой–то угрюмый подполковник сидел. Судя по форме – оттуда. Из «конторы», как у нас говорили. И вдруг этот «конторщик» спрашивает:
– В аттестате у вас – «тройки» да редко – «четверки», а по немецкому язызку – «пять» с восторгом. Не объясните ли такую странность?
– Был комендантом немецкого города. У меня – богатая практика.
– И поэтому разговаривали с германским бароном без переводчика, – уточнил он.
Я промолчал. «Контора» знала абсолютно все. У них, поди, все адъютанты завербованы.
– Может быть, это безукоризненное знание немецкого языка объясняется тем, что ваша супруга Софья Георгиевна – перемещенное лицо?
– Моя супруга не перемещенное лицо, а гражданка Советского Союза. И дети – тоже.
– Всё!.. – рявкнул он.
И – всё. И никаких больше вопросов. И назначение помощником начальника штаба в далекую резервную дивизию, правда, уже в звании подполковника. Однако служба есть служба. Упаковались, поехали.
Ехали долго, дивизия дислоцировалась где–то на границе Якутии с Бурятией, поскольку являлась резервной как для действовавшего западного направления, так и для восточного, то есть войны с Японией, однако не попала ни на войну с Германией, ни на войну с Японией. И в первый же вечер по прибытии, на балу, понял, почему меня сюда послали. Или – «сослали», как очень точно определила Соня.
Я предполагал это, однако был обязан представиться командованию по всей форме. А у меня на форме – полкило орденов с медалями, не считая Золотой Звезды, которую по положению я обязан носить всегда. А у них, скромных запасников, – медали за чужие победы да у комдива, его начальника штаба и у заместителя – почетные медали «XX лет РККА».
Представился, как того требует устав. Пригласили присаживаться, потолковали, где учился, у кого воевал, хорошо ли устроили…
Устроили нас в общежитии в однокомнатной, но, правда, большой квартире. Там можно было перегородку поставить, чтобы у девочек свой закуток был. Но – поблагодарил.
А комдив и говорит:
– Сегодня вечером у нас в дивизии смотр самодеятельности с танцами. Прошу прибыть в парадной форме и с супругой, чтобы познакомиться с офицерским составом и их женами.
Ох, от чего порою судьба зависит! Приехали бы мы в другой день…
Все, конечно, правильно, комдива я не виню. Только с этого знакомства на дивизионном смотре художественной самодеятельности с танцами и начались все наши неприятности.
Дело в том, что моя Соня отлично умела шить, обладала женским чутьем на моду и аксессуары, разбиралась в них, поскольку выросла в Париже. А местные дамы пользовались либо тем, что можно было достать в магазинах (а там ничего достать было невозможно, кроме водки), либо что–то шили сами, руководствуясь выкройками десятилетней давности, либо надевали то, что втридорога покупалось из–под полы у тех счастливчиков, которые побывали в Европе.
А тут еще я не к месту испросил разрешения у комдива на опоздание, сославшись на то, что нужно как–то устроить девочек спать. И мы с Сонечкой прибыли в полном параде как раз тогда, когда кончился концерт, и оживленные, в предвкушении танцев, дамы весело растаскивали стулья, освобождая танцевальное пространство. Нас сопровождал выделенный комдивом его адъютант, чтобы представить, как полагается. И он представил:
– Позвольте представить прибывшего на должность помощника начальника штаба Героя Советского Союза подполковника Журфиксова и его супругу Софью Георгиевну!
И дамы онемели со стульями в руках, увидев Соню в вечернем платье и меня при всех орденах.
Хуже нет дамской зависти. Записные красавицы становятся мелкими хищницами, приятные во всех отношениях дамы старательно скрывают неприязнь, а первая леди дивизии, то бишь жена комдива, превращается вдруг в этакую располневшую сельскую бабищу весьма преклонного возраста. И всем это неприятно решительно во всех отношениях.
И тут молоденький лейтенантик, завклубом, что ли, громко объявляет:
