неудачно распределились!» — посочувствовал Семен Григорьевич.
Когда подошла очередь толстяка, тот вдруг забеспокоился: сунул голову в парикмахерскую, сердито засопел.
— Вот невезение! — пожаловался он Семену Григорьевичу. — Придется идти к пигалице. Чует мое сердце: исцарапает она всего, изрежет… Нет, уж если ты женщина — так занимайся разными там маникюрами, а в мужскую парикмахерскую не суйся!
Но толстяк ошибся. К пигалице пришлось идти не ему, а Семену Григорьевичу.
— Какую стрижку, папаша: под польку, полубокс? — профессиональной скороговоркой осведомилась мастерица.
«Ишь, дочка выискалась!» — подивился Семен Григорьевич, нахмурил клочковатые брови и сказал наставительно:
— А это уж вам лучше знать. Сотворите что-нибудь… соответственное.
И он неопределенно покрутил растопыренными пальцами перед своим носом. Пигалица усмехнулась.
Пока она трудилась над его волосами, Семен Григорьевич успел хорошо рассмотреть ее. Мастерица была молодая, рыжеватая. У нее были большие строгие глаза и прохладные быстрые пальцы.
Лысый толстяк стал громко попрекать своего мастера-мужчину тупой бритвой, и Семен Григорьевич злорадно подумал, что толстяк прогадал: пигалица была отличной работницей. Ловкие ножницы, щебеча и пришепетывая, так и порхали над головой. Семен Григорьевич притаился в кресле и только глазами моргал, боясь, как бы бойкая мастерица не отхватила ему, чего доброго, половину уха.
— А бриться я вам советую после бани, — сказала пигалица, снимая простыню. И, предупреждая замечание Семена Григорьевича об очереди, добавила: — Прямо ко мне идите, без всякой очереди.
Подозревая подвох, Семен Григорьевич начал было хмуриться и даже пустил в дело знаменитые свои усы, но вдруг неожиданно для себя самого согласился.
— Только я не скоро, — предупредил он. И, понизив голос, шепнул доверительно: — Я париться люблю…
Семен Григорьевич строго придерживался выработанного годами порядка мытья в бане. Раздевшись, он первым делом пошел париться «насухую».
В парной стоял добрый пар, но Семену Григорьевичу этого было мало. Он до отказа открыл кран с паром и, чтобы сделать его пожестче, вылил шайку холодной воды на раскаленный радиатор. Кругом зароптали, но Семен Григорьевич плеснул на радиатор еще шайку и, радостно крякая, полез на полок. Навстречу ему, чертыхаясь, с полка скатилось несколько человек.
Пока веник парился в шайке с кипятком, Семен Григорьевич сидел на скамье, потел и, покряхтывая от удовольствия, растирал заросшую седым волосом грудь. Пар был такой резкий, что все входящие в парную сразу пригибались к полу, словно кланялись Семену Григорьевичу, торжественно восседающему на самой верхотуре.
— Это черт знает что такое! Форменный произвол! — возмущался давешний толстяк, шаром выкатываясь из парной.
— Явился банный король! — крикнул мастер Зыков, дружок и одногодок Семена Григорьевича, перебираясь со своей шайкой поближе к двери.
Семен Григорьевич сначала хотел было спуститься вниз и поздороваться с приятелем за руку, но потом засомневался, прилично ли голым людям пожимать друг другу руки, и лишь помахал издали потяжелевшим веником, приглашая Зыкова к себе наверх. Тот приглашения не принял. По выполнению производственного плана мастера-одногодки шли вровень, ненамного отставал Зыков от дружка и в освоении скоростных методов резания, но в банном жестоком деле даже и во сне не подумывал он тягаться с Семеном Григорьевичем — знал свое место…
Когда все тело покрылось потом и стало приятно теснить грудь, Семен Григорьевич намылился и подпустил еще пару.
Начиналось самое главное.
Приплясывая, Семен Григорьевич принялся стегать себя огненным веником по бокам, спине, животу. Он стегал себя все сильней и сильней, словно был своим самым заклятым врагом. От наслаждения Семен Григорьевич ухал, издавая нечленораздельные звуки, даже стонал слегка.
Один за другим выбегали из парной люди, а Семен Григорьевич все хлестал себя и хлестал. Он парил веник в горячей воде, студил в холодной, намыливал его, сам намыливался и обливался водой. Были испробованы все комбинации, какие только можно составить из веника, мыла, пара, холодной и горячей воды.
Под конец в парной осталось всего два человека: Семен Григорьевич и молодой, ладно скроенный парень с синим якорем-татуировкой на груди и крупным белым пятном шрама на красном распаренном боку. Парень упрямо не хотел признавать себя побежденным, и хотя спустился на самый низ, но окончательно не сдавался, не уходил из парной. А Семена Григорьевича обуял спортивный азарт, и он все больше и больше подпускал пару.
Стены, скамейки, пол накалились до такой степени, что к ним больно было прикоснуться. Воздух обжигал. Приплясывая и напевая себе под нос что-то такое, что никак нельзя передать ни словами, ни музыкой, Семен Григорьевич, время от времени поглядывал на паренька, опасаясь, как бы тот не свалился. В богатой банной практике Семена Григорьевича подобные случаи бывали.
Парень сидел у самой двери, бессильно уронив руки, тяжело дыша раскрытым ртом.
— Ну и чертов старик! — сказал он, перехватив сочувствующий взгляд Семена Григорьевича, и, пошатываясь, вышел из парной.
В гордом одиночестве старый мастер долго еще добрел душой.
Наконец, когда совсем уж истрепался многострадальный веник и все тело горело как ошпаренное, Семен Григорьевич закрутил трубу с паром и покинул парную, весь красный, всклокоченный, торжествующий. Добрых десять минут валил от него пар — так много вобрал он в себя тепла.
Отыскав в углу скамейку поукромнее, Семен Григорьевич улегся и пролежал на ней с полчаса. Свободно дышала вся кожа, ощущение было такое, будто он заново народился. Семен Григорьевич даже вздремнул маленько.
Потом он мылся, тер себя мочалкой, лил на себя, не жалея, шайку за шайкой. Приятели Семена Григорьевича не шутя говорили, что для бани он — прямое разорение.
Краны сегодня не брызгались кипятком, как раньше, и Семен Григорьевич понял, что не зря он в прошлое воскресенье указывал банщику на эту неисправность. Он искоса посмотрел на своих соседей: не догадываются ли они, кто тут за них старается? Но все были заняты неотложными банными делами, и никто не обращал на него внимания. «Мойтесь на здоровье, загорелые!» — великодушно разрешил Семен Григорьевич.
Напоследок он еще раз зашел в парную, чтобы чистым потом прошибло. Оттуда направился под душ и перестоял там всех, так что бедолаги, занявшие за ним очередь, сильно прогадали, но Семен Григорьевич никакой вины за собой не чуял: он своевременно предупреждал, что освободит душ не скоро.
Накинув на плечи простыню, Семен Григорьевич выпил кружку пива, принесенную из буфета знакомым банщиком, который поздравил его с легким паром и остановился поблизости, ожидая, не будет ли сегодня каких замечаний от строгого клиента. Сперва Семен Григорьевич хотел было указать на дырявые шайки, но рассудил, что в воспитательных целях лучше промолчать, чтобы отучить банщиков работать по чужой указке. После ремонта кранов они и сами должны бы заметить худые шайки. А не заметят — так впереди
