— Модест Петрович, — перебила Люся, — группа не согласится с вашим решением.
Декан поднял брови:
— Позвольте, что значит, не согласится?
Люся выдержала его взгляд:
— Мы против исключения Степанова!
— Тэк-тэк-с… — Бенецианов забарабанил пальцами по столу. — Что это? Коллективный сговор? Или инспирированное кем-то выступление против руководства факультета?
— Ни то ни другое, — ответил Валерий. — Это мнение группы.
— И вы должны с ним считаться, — добавила Люся.
Бенецианов поднялся, давая понять, что разговор окончен. Но дверь в это время раскрылась, и в кабинет вошел Стенин.
— Здравствуйте, Модест Петрович! Здравствуйте, — пожал он руки всем четверым, затем уселся в кресло. — Заканчивайте со студентами, Модест Петрович, я подожду.
— Да мы, собственно… кончили, — сказал декан.
— Нет не кончили! — возразила Люся. — Мы настаиваем на отмене приказа!
— Какого приказа? — поинтересовался Стенин.
— Да я тут представил к исключению одного студента, Степанова…
— Что-то не слышал об этом.
— Я как раз и хотел поговорить с вами, Алексей Константинович.
— Но приказ уже вывешен?
— Видимо, секретарь поторопилась. А молодые люди, не разобрав дела…
— Ну, если просто поторопилась, есть еще время разобраться. А вы, товарищи, попросите Степанова зайти ко мне. И сами загляните после занятий.
В коридоре их ждала вся группа.
— Ну, как? Что? — послышалось со всех сторон.
— Порядок! — ответил за всех Краев. — Стенин сказал, разберутся.
— Да, вовремя он пришел, — заметила Люся..
— Что и говорить, повезло нам, — согласился Валерий.
— Повезло! — воскликнул кто-то из ребят. — Скажите спасибо Косте Славину. Он, как узнал, что вы к Камбале пошли, сразу к Стенину.
— А как же теперь с Сашей? — сказала Люся. — Алексей Константинович просил прислать его.
— Где он может быть, Иван? — спросил Валерий.
— Не знаю.
— Его надо найти, сейчас же, — забеспокоилась Люся.
— Я пойду за Сашкой и, будьте покойны, из-под земли достану, — отозвался Краев.
***
— На семьдесят шестой, пожалуйста, — сказал Саша, заглядывая в окошечко билетной кассы.
— Вам до какой станции? — спросила девушка-кассир. Она повторила вопрос и, не услышав в ответ ни звука, нетерпеливо вскинула голову:
— Вы что, глухой?
Но Саши у кассы уже не было. Расталкивая пассажиров и не обращая внимания на их возмущенные возгласы, он ринулся к перрону. Неужели она?
Люся… Она давно простилась с матерью и скрылась за воротами вокзала. Ушел и поезд, уже объявили посадку на московский скорый. А он так и не решился выйти на перрон.
Люся… Это ей он дал слово быть твердым до конца, не отступать перед трудностями. А теперь?.. Хочет бежать при первой неудаче, бросить факультет, где именно сейчас начинается решающая битва за идеи, высказанные еще его бтцом.
Нет! Никуда он не уедет. В крайнем случае, найдет какую-нибудь вечернюю работу, но все равно будет ходить на лекции Юрия Дмитриевича, станет работать в его лаборатории и самостоятельно изучать геологию и математику. Пусть-ка попробуют не пустить его на факультет!
Он выбрался из душного прокуренного вокзала, перебежал через площадь и вскочил на ходу в трамвай.
Да, пусть попробуют. Он сел к окну и постарался собраться с мыслями. Что подумал бы о нем Юрий Дмитриевич? И как случилось, что они с Петькой ошиблись в расчетах? В результатах измерений ошибок быть не могло, Вадим просматривал. Значит, действительно, все дело в расчетах, в том новом способе, который он придумал вместо прежнего, громоздкого и неудобного.
Ведь он предусмотрел, кажется, все, проконсультировался с Кущевым. А в результате — ошибка на целый порядок. Но если в каждом случае значение «Хи» отличается на целый порядок… Стоп! Он вытащил записную книжку и начал просматривать свои заметки.
«Так… Эта формула из книги… Дальше все по старой схеме… Теперь замена. Кущев сказал, она вполне допустима. И дальше тоже. Логарифмируем… Та-а-ак… Нет, не так! Здесь отделяются не три знака, а четыре. Ну, конечно! Вот откуда он, этот порядок. Эх, черт, пустячная ошибка!» — Саша повернулся и неловко ткнул соседа в бок. Седой благообразный старичок удивленно произнес:
— Как это прикажете понимать, молодой человек?
— А так, что я болван, папаша! — весело ответил Саша и двинулся, на площадку.
«Теперь к Юрию Дмитриевичу! Сегодня же, пока он не уехал, сию минуту! — Он посмотрел на часы. — Нет, сейчас у него лекция. Да и барахлишко надо занести в общежитие».
До слуха донесся голос кондуктора:
— Парк культуры!
Вот и хорошо. Сейчас прямо через парк в общежитием а потом в университет. Надо же придумать такое — бежать. И ведь уехал бы, если б не Люся…
***
Краев поднялся на второй этаж и пулей помчался по коридору. Только что прозвенел звонок с лекции. Навстречу шли ребята из одиннадцатой группы.
— Уф! Кажется, успел, — облегченно вздохнул Колька.
Все столпились возле него.
— Ну что?
— Сашка-то укатил!
— Как укатил? Куда?
— Кто же его знает! Взял барахлишко, и — фью-ю!
Люсе показалось, что пол уходит из-под ног:
— Этого не может быть…
— Вот еще! Я прямо из общежития. Вещей его в комнате нет, и вахтер сказал…
— Как же так можно? — прошептала Люся, бросив, негодующий взгляд на Ивана.
— А я что… Кто мог подумать, что он выкинет такой номер.
— Все равно пошли к Стенину. И ты, Иван. Слышишь!
Но Стенина на месте не оказалось.
— Он у Воронова, кажется, — сказала лаборантка.
— Тем лучше, — ответил Костя. — Пошли к Юрию Дмитриевичу!
Все двинулись к кабинету Воронова. Костя несмело потянул ручку двери. У стола Воронова вместе со Стениным, Бергом и Вадимом сидел… Саша и что-то горячо, им доказывал.
Ребята замерли у раскрытой двери.
Берг взял у Саши записную книжку:
— Интересно! Очень интересно, а, Юрий Дмитриевич? Ведь это намного упрощает расчеты магнитной восприимчивости. Как нам до сих пор не пришло в голову?
Воронов раскрыл лабораторный журнал:
— Возьмем конкретный случай. Вот, рассчитайте, Степанов. — Он назвал несколько цифр.
Саша взял карандаш, придвинул логарифмические таблицы. На минуту воцарилось молчание.
— «Хи» — тридцать шесть и одна на десять в шестой, — сказал Саша, протягивая листок Воронову.
Тот заглянул в журнал:
— Превосходно! Благодарю вас, Степанов. — Он пожал Саше руку. — А теперь расскажите, чем вы так разгневали нашего уважаемого декана.
Костя прикрыл дверь:
— Пошли, ребята, без нас обойдется!..
***
— Ну, что ты на это скажешь? — нарушил молчание Стенин, когда они остались вдвоем.
— Я думаю, настанет время, — ответил Воронов, — когда за непосещение лекций будут взыскивать не со студентов, а с преподавателей…
— Н-да… Пока у нас не все благополучно в этом отношении. — Стенин прошелся по кабинету. — В последние месяцы мы сделали кое-что. И в общем-то небезуспешно. Но в основном это касалось молодых преподавателей, ассистентов. А вот киты такого рода еще вне контроля. Помню я лекции Бенецианова… Изменилось ли что с тех пор?..
— Едва ли. Я знаю, что и сейчас на лекции он ходит с тем же подклеенным гроссбухом, который еще наши остряки окрестили «Букварем эпохи неолита»… — Воронов усмехнулся. — Да остряками нас бог не обидел. А такого вот Степанова, который бы сказал все прямо в лицо Бенецианову, помнится, среди нас не находилось.
— Что и говорить. Паренек не из робкого десятка. Но и оставить это безнаказанным тоже нельзя.
— Что «это»?
— Посещение лекций у нас все-таки обязательно. К тому же, так разговаривать с профессором…
— Ты никогда не был формалистом, Алексей.
— Ладно, я разберусь в этом деле… Когда едешь?
— Завтра, скорым.
— Надолго?
— Конференция продлится восемь дней. Потом надо будет решить кое-какие вопросы в Академии. Так что недели на две, не меньше.
— Ну, что же, счастливого пути.
— Спасибо. Не болей тут. И… не упускай из виду Степанова. Парень он горячий, щепетильный, неровен час…
— Не беспокойся, за него уже целая делегация ходатайствовала. Студенты. А народ это, сам знаешь, зубастый.
— Что же, неплохо, — улыбнулся Воронов. — Достойная смена. Я верю в нее.
— Ты судишь о нынешней молодежи только по тем, кто с тобой работает. А если говорить о молодежи вообще?..
— …То ты не согласен с моей оценкой? — в свою очередь спросил Воронов.
Стенин ответил не сразу.
— Сложный это вопрос, Юрий. То, что молодые люди стали более смелыми в суждениях, более думающими, ищущими, даже более дерзкими — все это, разумеется, неплохо. Но вот был я на днях в кино, смотрел картину, о которой ты рассказывал, ту, из времен войны. Действительно, трагедия! Ужасная! И вот в самый страшный момент, когда женщина, помнишь, срывает одежду и в отчаянии бросается на мостовую, в зале раздался смех… Я обернулся, как ужаленный. И увидел компанию молодых людей. Вполне благопристойных. И, думаешь, они смутились? Ничего подобного! Рассмеялись еще громче, с вызовом. Как понимать этот цинизм?
