Николай Смирнов - Джек Восьмеркин американец

Чарли заметил также на дворе несколько грузовых автомобилей, цистерну для керосина и пяток триеров. Двое незнакомых рабочих возились у огромного гусеничного трактора — катерпиллера. Трактор был похож на утюг, на лодку, на танк, и высокое сиденье тракториста на нем было покрыто хорошей кожаной подушкой.

Джек остановил машину у катерпиллера. Чарли выскочил и ударился коленкой о гусеничную передачу.

— Ой! — закричал он весело. — Честное слово, здесь ничему не знают меры! Раньше была пустыня, а теперь невозможно повернуться, чтобы не разбиться о машину. Как же, Джек, называется вся эта благодать?

— Машинно-тракторной станцией, Чарли. По счастливому стечению обстоятельств, ее развернули здесь экстренно, в середине апреля.

— Но почему же именно на нашем дворе?

— По десяти причинам, Чарли. Во-первых, все наши коммунары умеют работать на тракторах, что они сейчас и делают. Во-вторых, у нас электричество. В-третьих, мастерская. В-четвертых, мы оказались в центре участка. В-пятых, у нас артезиан. В-шестых…

— Понимаю, понимаю, — перебил Чарли. — О причинах довольно. Мне бы хотелось узнать теперь, откуда же все это взялось? Ведь тракторы не падают с неба, тем более катерпиллеры. А мы за них не выплачивали.

— Да, но каждую осень мы возили зерно на пункт. Помнишь, я еще протестовал один раз, и мы уехали с тобой из коммуны. Так вот теперь это зерно вернулось к нам в виде машин. И нам будет легче работать, дружище.

— Понятно. Идем здороваться с товарищами.

— Но все они на работе, сказал я тебе. В такую пору здесь никого не бывает. Впрочем, директор станции — вон он…

— Где?

Чарли оглянулся, но не увидел никакого директора. Правда, из конторы огромными шагами, вернее, даже прыжками к нему приближался улыбающийся Николка Чурасов. Но он нисколько не был похож на директора.

— Здорово, Ифкин! — закричал Николка. — Ну как?

— Да вот поправился.

— Поздравляю! Я, брат, директорствую здесь, разрываюсь, а все-таки остался тебя подождать. Когда можешь стать на работу?

— Минут через двадцать выйду. Мне хочется только помыться и посмотреть наших кур и свиней.

— Успеешь, там все благополучно. А вот здесь похуже. Эта «катя»,[4] — Николка потрепал рукой катерпиллер, — все время из строя выходит, не управляются с ней. А машина новая. Можешь ты образец ударной работы показать? Знаешь, так, чтобы всех обогнать, новый рекорд установить и без единой поломки. Можешь?

— Постараюсь, — ответил Чарли конфузливо.

— Мы тебя бригадиром в пичеевскую группу назначим. Она у нас позади плетется в соревновании, прорывчик там, скрывать нечего. Подкулачники еще не вывелись и бузят. Новую лазейку себе нашли: против сдельщины возражают. Надо нам все преимущества высокой выработки показать. Так как же, можешь?

— Я бы хотел сначала все посмотреть, — коротко ответил Чарли.

— Да я тебе все в двух словах расскажу. Положение на сегодня у нас такое. Десять бригад тракторных, двадцать три лошадиных. Бригадиры все тебе знакомые: наши, из Починок, чижовские. И Советкин работает и Козловы. Катерина Восьмеркина за бригадира ездит. Во как закрутили! Встречный мы выставили: пятнадцать процентов сверх плана. Как будто невелика цифра — пятнадцать, а по вашим теперешним масштабам это полторы тысячи гектарчиков. И мечтать прежде не могли, а справимся. Мы с Яшей, как две руки, сработались. Теперь твоя очередь пришла себя показать. Берешься?

— Берусь, — ответил Чарли смело. — Ладно, берусь. Только я еще не совсем представляю себе план и организацию работ.

— Ну, это дело несложное. Вот закусим и поедем. Агроном тебе все разъяснит.

— А разве у нас теперь есть агроном?

— А то как же! Мишка Громов, старика Громова сын. Не знаешь его?

— Не знаю.

— Скоро узнаешь. Парень подходящий. Главное, все места кругом изучил. Да ты сам увидишь.

Через час Джек, Николка, Громов и Чарли выехали на автомобиле в сторону Пичеева.

— Эх и пригодилась нам твоя машина, Ифкин! — сказал Николка, наклонясь к уху Чарли. — Без нее нипочем бы не управились. На лошади нашего комбината не обскачешь — падет. А на машине каждый день все бригады объезжаем.

Они ехали по пичеевской дороге и миновали уже, не останавливаясь, две бригады трактористов, которые кончали свои участки. Чарли только помахал рукой Капралову, который стоял недалеко от дороги, у трактора. Капралов закричал что-то вслед, но что — нельзя было разобрать. Дальше дорога шла в гору, и автомобиль замедлил ход. Николка попросил остановить машину на перевале.

Отсюда с горы все было видно на много километров вперед. Как бы огромный план развернулся под ногами. Черные, недавно запаханные квадраты, озимь и еще не запаханные, серые участки. Горизонт был подернут дымкой, и за ней скрывались дальние края полей.

Маленькие тракторы внизу ползали, как жуки, и земля под их плугами из серой делалась черной. Некоторые работали стайками, по пять-шесть штук, и полоса запашки за ними была широкая, как река. Все это было покрашено солнцем, свежая зелень рябила в глазах. Но воздух был душен. Огромная, пузатая туча голубиного цвета подползала с севера на тонких ножках дождя.

— Эх, помочила бы посевы! — сказал Николка мечтательно. — Но так, чтоб пахоту не тронула.

— Так и будет, — произнес Джек, оглядывая небо. — Она ближе к линии прольется.

— Здесь упадет! — крикнул Громов.

Николка подошёл к Чарли и показал вперед.

— Вот туда тебе надо. Сейчас я тебя с работниками познакомлю и в курс дела введу. Участок отстающий, не скрываю, но я на тебя рассчитываю.

— Чарли не подгадит, — сказал Джек и обнял приятеля. — Ему трудодни выколачивать надо. Да и «катя» ему поможет: ведь в ней четыре трактора сложено.

— Видишь теперь наш план? — спросил Николка и ткнул Чарли в бок.

— Вижу! — ответил Чарли. — Вижу ваш план и план всего СССР — идти все время вперед. И если: мы будем так двигаться дальше, то…

Чарли не кончил. Угловатая, злющая молния запрыгала в туче, как бы силясь вычеркнуть ее с небес. Гром ударил неожиданно близко и оглушительно. По земле побежал ветер.

— Что — то? — закричал Николка.

— Честное слово, мы в пять лет действительно перегоним старую Америку.

Чарли сказал это и покраснел. Николка захохотал:

— Нашел чем пугать! Это в нашем плане значится. Помяни мое слово, Ифкин: придется тебе еще домой, за океан, бригадиром ехать, чудеса показывать.

Гром ударил опять. Туча опустила перпендикуляры на ближние поля, и с земли туманом поднялись мельчайшие брызги. Тракторы один за другим скрывались из глаз. Джек побежал поднимать в машине верх.

А через минуту автомобиль покатил навстречу водяной стене. Люди, сидевшие в машине, не боялись дождя.

Миллионы этих крупных капель сулили победу, радость, урожай.

Читая роман «Джек Восьмеркин американец», волнуешься: а сможет ли главный герой Яшка-Джек прижиться на советской почве? Яшка родом из села Починки, провел восемь лет в США, там возмужал, приобрел опыт наемного рабочего и цель жизни — купить клочок земли, чтобы стать на нем фермером, — возвращается на Родину, в СССР… Это не американец-миллионер, это американец-рабочий, трезвый, энергичный, дисциплинированный и целеустремленный. Сможет ли он существовать у нас? Захочет ли работать, если ему отказать в праве купить свою маленькую ферму? Будет ли энергично и смекалисто трудиться, если его лишить личной заинтересованности?[5]

«Джек Восьмеркин американец» впервые издан в 1930 году, с той поры имя русского американца Джека стало нарицательным, хотя сам образ привлекает не столько литературоведов, которые как бы опасаются его сложности, сколько социологов и экономистов. Недавно этот необыкновенный персонаж весело прошел по экранам нашей страны в одноименном фильме, еще раз обращая всеобщее внимание на то, что он, Яшка, однажды став Джеком, уже никогда не сможет обернуться снова в Яшку… Американский рабочий инороден советскому образу жизни, более того, не поддается «перевоспитанию». Не странно ли?

Прежде чем приступить к анализу характера этого героя, к «разборке и сборке» романа, вспомним об авторе книги — Николае Григорьевиче Смирнове (1890–1933), который, прожив короткую жизнь, всего сорок три года, десять лет из них отдал детской литературе. Он родился в Вязьме. В 1912 году окончил юридический факультет Московского университета и еще до Октябрьской революции оказался в петербургском театре «Кривое зеркало», для которого сочинял пьесы, настораживавшие царскую цензуру. По складу своего таланта он не был сатириком, а скорее — аналитиком судеб, видевшим тайные мотивы поступков, умел весело рассказывать об этом, с грустным подтекстом, в той манере, которая дорожит принципом: «один пишем, два в уме».