Что можно было возразить? Захаров сказал, что завтра он доложит новые цифры, и положил трубку. С полминуты сидел молча, потом стал листать тощее «Дело». Еще более озабоченный, взглянул на Степанова, словно припоминая: «А он здесь к чему?»
Взгляд этот удивил Степанова: словно всего несколько минут назад и не говорили о платформах со стройматериалами и тем более об отчете о поездке… Захаров весь ушел в себя, поглощенный другим и более важным…
Наконец Степанов нарушил молчание:
— Николай Николаевич, вам сейчас не до стройматериалов… Я переговорю с Туриным, думаю, что райком комсомола возьмет это на себя…
— Что?.. Ах, хорошо бы! Значит, еще пять платформ через четыре дня. Пожалуйста, Михаил Николаевич, возьмите на себя… — обрадовался Захаров, не скрывая облегчения. — Дела!
Захаров встал и протянул Степанову руку.
Идя в райком комсомола, Степанов думал о том, что вдвоем с Туриным они сегодня же наметят мероприятия: что делает райком комсомола, что стройтрест… Если нужно будет, в поисках рабочей силы обойдут все землянки и сарайчики… Метод не новый, но что придумаешь другое? И Ваня, с его организаторскими способностями, конечно же блеснет ими в этом сложном деле…
Но оказалось, Турина в городе не было: уехал на два дня в Ружное и Ревну.
— Хлебозакуп… — только и ответил Власов, не ожидая вопроса Степанова.
Но Степанов уже знал: где два дня, там может быть а три, и четыре… И вернется Турин измотанным до предела…
«Придется все начинать одному…»
Но с чего и как, он пока не знал.
2
В столовую Степанов попал поздно. И вот, когда ушли все, Евгения Валентиновна Галкина, явно затягивавшая обед, подсела к Степанову:
— Михаил Николаевич, я хочу с вами поговорить… Скажите, это верно насчет вашей ученицы?
— Какой ученицы?
— Относительно девочки Наташи… Вашего ответа на ее непростой вопрос?
Степанов припомнил разговор в школьном коридоре, отчетливо увидел сгорбленную фигурку остроносой некрасивой девочки в чулках без ботинок, сидящей на груде поленьев, вспомнил, что предлагал свои сапоги, и самым последним всплыл в памяти ее недетский вопрос.
— Да, да… Она интересовалась, простите, таким понятием, как «шлюха».
— Вот, вот! — Галкина помолчала и, покусав от чувства неловкости нижнюю губу, спросила: — Михаил Николаевич, а вы не находите, что ваш ответ на ее вопрос был несколько, если не ортодоксален, то по крайней мере неосторожен?
— Ортодоксален?
И это говорила ему та самая Галкина, которую он считал ортодоксальным и односторонним человеком? Та самая?..
— Не понимаю вас, Евгения Валентиновна!..
— Да вы хоть знаете, что произошло в вашем классе? Знаете?
— Нет…
— Как же так?!
— Виноват, хотя и не осведомлен. — Претензии Евгении Валентиновны показались Степанову чрезмерными, и он не упустил случая съязвить. — А в чем дело?
— Вчера произошло весьма неприятное событие. Ваша эта девочка… Наташа и мальчик Калошин…
— Леня? — уточнил Степанов.
Леня Калошин был одним из самых старательных и способных учеников. Степанов считал, что Леня оттаял не без его помощи. Удивляло, с каким упорством, буквально стиснув зубы, преодолевает трудности этот мальчик и учится, учится… Ни одной жалобы, никаких ссылок на обстоятельства… Как будто живет в хорошем доме, в нормальных условиях. Ведя урок, Степанов выверял его доходчивость, чаще всего поглядывая на Леню Калошина: понятно? Не понятно? Нравится? Не нравится? Ему трудно было представить себе класс без Калошина. Не будь Лени, заниматься стало бы трудней…
— Да, Леня Калошин… Вместе с Наташей они как-то нашли на пожарище коньки… Коньки Ленины, и он долго их искал…
— Не сумели поделить?
— Слушайте, слушайте… Калошин спросил, умеет ли Наташа кататься. Та ответила, что не умеет. Тогда Калошин попросил отдать коньки ему, тем более что они его. Так эта девочка, Михаил Николаевич, заявила, что коньки не отдаст, хотя кататься не будет и учиться кататься тоже не будет. Мальчик обиделся, но промолчал.
— Да, эта девочка не простая…
— А несколько дней назад, — продолжала Галкина, — Калошин снова попросил отдать ему коньки, которые Наташе совершенно не нужны. Девочка сказала, что не отдаст. Тогда Леня заметил, что это не по-человечески вообще, а в условиях их города трижды не по-человечески, а по-фашистски. Наташа, вспылив, ответила, дескать, не Лене говорить о фашистах, потому что его брат — сын фашиста, а мать — фашистская шлюха, и еще кое-что в этом роде…
Степанов вспомнил тот день, когда, придя в класс, почувствовал неладное. Вспомнил и разговор с Леней на пепелище о его матери.
«Мать у меня болеет…»
«Не тиф, надеюсь?»
И уклончивое: «Нет, не тиф…»
Выходит, Леня все знал, все понимал и молча нес непосильную для ребенка тяжесть беды и позора, а он, Степанов, посчитал его судьбу благополучной и даже ни разу не зашел к нему в землянку, когда мальчик жил уже с возвратившейся матерью… Ведь Леня не пропустил ни одного занятия, никогда не опаздывал, всегда справлялся с уроками…
— Ребята вступились за Калошина, — продолжала Галкина. — Быть может, ничего бы дальше не произошло, если бы не ваши, Михаил Николаевич, неосторожные, скажем так, слова, которых, по совести говоря, я от вас никак не ожидала…
— Что я сказал?.. — припоминал Степанов. — Я сказал Наташе, что это слово грубое…
— Но заслуженное?
— Да…
— Вот видите! Вы почему-то не поинтересовались, идет ли речь вообще или о каком-либо конкретном человеке, а конкретный человек этот, как говорят, достойная женщина, с которой случилась беда… И вы, Михаил Николаевич, рубите вдруг с плеча топором!
— Это не так… Не так, Евгения Валентиновна… Я настойчиво пытался узнать: вопрос вообще или о ком-либо конкретном. Но она сказала, что просто так спрашивает…
— Михаил Николаевич, дети просто так не спрашивают. Всегда за вопросом стоит нечто конкретное: случай, факт… Всегда!
— Это верно…
Галкина помолчала, готовясь к самому неприятному в разговоре.
— Но это еще не все… Вы сами не знаете, как велико ваше влияние в городе! И вот девочка, когда одноклассники стали ее укорять, заявила: «Я права, а не вы. Права потому, что так думает и наш Михаил Николаевич!» Леня Калошин обвинил Белкину во вранье: «Наш Михаил Николаевич не может так думать!» — и ударил ее. Началась драка… А потом какая-то другая девочка, которая была в коридоре, подтвердила, что Белкина не врет… Мальчик не мог заниматься, его отвели в землянку. Матери не было, но, когда она вернулась, видимо, выпытала о причинах драки.
Степанов сидел озадаченный. Словно издалека слышал он голос Галкиной:
— Мать Лени собрала вещички, взяла ребенка и решила уехать в Бежицу, к сестре…
— Уехала? — сдержанно спросил Степанов.
— Соседи отговорили… Да и Леня стал у двери и не пускает мать…
— Спасибо, — сказал Степанов и поднялся.
Галкина ожидала всего чего угодно, только не этой лаконичной концовки разговора и недоуменно посмотрела на Степанова.
— Благодарю вас, — повторил он, оделся и вышел на улицу.
Галкина положила руки на стол, сцепила пальцы и задумалась.
Мальчики и девочки, учившиеся в школе, как и взрослые, пережили чрезмерно много. И жизнь раньше времени вооружила их житейской мудростью и даже стариковской осмотрительностью. Кто был пособником ненавистных оккупантов? Конечно же, полицаи, старосты и другие предатели, которых давно постигла суровая, но заслуженная кара. Как будто все ясно… Но вот соседка тетя Нюша стирала немецкому офицеру белье и получала за это деньги и продукты… А соседка напротив, у которой уцелела корова, продавала немцам молоко… Возьмет какой-нибудь неумный и недобрый человек и скажет теперь: «Пособники!» А ведь это не так. В оккупации надо было как-то продержаться, чтобы выжить…
И вот безмолвно сложившееся товарищество много перестрадавших людей сотрясает происшествие в школе. И настораживает: если сегодня можно вот так оскорбить одну и не заметить этого, значит, завтра можно оскорбить другую, третью и усугубить и без того сильное у некоторых чувство вины неизвестно за что…
Но почему же он, Степанов, ничего не знал, что произошло у Лени? А мог бы знать! Должен был знать!
Никто из горожан ничего не скажет ему в упрек, но и не простят. И правильно! Это только доказывает, что люди сохранили в себе, пронесли через унижения, бесправие и муки оккупации все человеческое. Досадно было одно: он совсем не хотел обижать кого-либо, ответил на вопрос как бы абстрактный, а жестокий ответ пришелся на живого человека!
3
Вера решила навестить Пелагею Тихоновну: давно у нее не была, да и часок-другой свободный выдался. Но случилось так, что сама Пелагея Тихоновна заглянула в подвал, где жила Вера.
