— Разве он по-русски понимает? — пытался отшутиться Коньков.
— Куты-Мафа все понимает. — Сусан поднял чумашку, похожую на ковшик, и выпил медовуху.
— А ты знаешь: здесь, на реке, Гээнта умер? — сказал вдруг Коньков, пытаясь вызвать удивление Сусана.
— Конечно, знай, — невозмутимо ответил тот.
— Ты видел, как Гээнта проходил на оморочке? — с надеждой спросил Коньков.
— Когда человек пошел умирать, нельзя глядеть. Нехорошо, — ответил Сусан и добавил: — Сондо!
— Почему? — с досадой спросил Коньков.
— Зачем мешать, такое дело? — сказал Сусан.
— А кто виноват в его смерти?
— Никто.
Разговор зашел в тупик. Конькову помог Кялундзига:
— Сусан, — сказал он, — когда ты встретил Гээнту, ты ведь еще не знал, что он идет умирать?
— Не знал, такое дело, — согласился Сусан.
— Значит, ты можешь рассказать капитану, о чем вы говорили.
— Такое дело, могу рассказать.
— Пра-авильно, Сусан! Мне и не надо знать, что он умирать шел, обрадовался Коньков. — Ты расскажи, что он тебе насчет лесного склада говорил?
— Говорил — беда! Склад загорайся…
— А что он про своего начальника говорил? Про Боборыкина? Не ругал его?
— Зачем ругай? Хороший, говорил, начальника, водка давал. Сам уходил на запань, Гээнта лег юрта покурить, засыпал немножко.
— Погоди! — остановил его Коньков. — Скажи мне, Гээнта наркотик курил?
— Курил, такое дело, если кто-нибудь давал.
— У него свой мак есть? Огород в тайге есть у него?
— У Гээнта нет огород.
— Понятно… Ну, так что дальше? Уснул он в юрте…
— Уснул немножко. Трубочка его падай изо рта — пожар делай. Проснулся Гээнта — юрта гори, склад гори… Ах, беда! Его ходил оморочка, брал шест и толкай, толкай до сопка Банга. Помирать надо. Тут, говорит, все болит. Шибко болит! — Сусан прижал ладонь к груди. — Плохо делал. Надо Банга просить, чтобы не наказывал его.
— А это что за Банга? — спросил Коньков Кялундзигу.
— Есть такое удэгейское поверие или сказка, — ответил тот. — На вершине той самой сопки, Сангия-Мама, наш главный бог вырыл чашу и наполнил ее водой. Озеро там, понимаешь. И будто в том озере, на дне, есть небесные ракушки — кяхту. Кто эти ракушки достанет, тот будет самый богатый и сильный, как Сангия-Мама. И вот смелый охотник Банга решил достать кяхту для своей невесты Адзиги. Он нарезал ремни из камуса, сплел лестницу и влез по скале на ту сопку. Озеро там глубокое, и вода будто ядовитая. Мне геологи говорили. И вот Банга нырнул на дно за кяхту и не вынырнул. Старики так говорят — Сангия-Мама взял Банга к себе, потому что он был храбрый и честный. И с той поры Банга живет на Большом перевале в самых лучших лесах и отводит туда души умерших охотников. Вот почему старики, когда подходит смерть, идут к сопке Банга.
— А что же невеста его? — спросил Коньков.
— Адзига? Она, понимаешь, пришла к сопке и стала стучать в нее кулаками. Кричала, плакала, просила Сангию-Мама отпустить Банга. Много плакала, в реку превратилась и все еще и теперь стучится в сопку, шумит.
— Н-да… — Коньков только головой покачал. — Сусан, а бригадира Чубатова ты знаешь?
— Конечно! Хороший человек. Бывал у меня. Гость богатый…
— А ты видел, как он плоты вязал?
— Видел, такое дело.
— Откуда он брал топляк? Как из воды он лес доставал?
— Кран приходил. Люди были. Наши охотники. Тоже помогай, такое дело. Чубатов всем деньги давал. Хорошо платил! Пиво привозил! Целая бочка! Хорошо. Все пили! Его наши люди называют Лесной Король.
— Вы ему выделяли людей? — спросил Коньков Кялундзигу.
— Специально нет. Я слыхал, что он топляк подымал. Ну, кто из охотников был свободен, помогал. Зимой лошадей давал, бревна вывозить на санях.
— А Боборыкин не давал ему леса со склада?
— Я не знай, — ответил Сусан.
— Ну что ж, спасибо и на этом, — сказал Коньков, и, вставая, хозяйке: Спасибо за угощение! Все было вкусно.
Та согласно кивнула головой и выпустила целый клуб дыма изо рта.
— Куда теперь поедем? — спросил Кялундзига.
— Заедем на место заготовки… На притоку Долгую. А потом к Боборыкину, на склад.
На лесной склад приехали уже в сумерках. Их поджидал Голованов; он сидел на берегу возле удэгейского бата, на котором отвезли Гээнту, курил.
— Успели застать врачей? — спросил его Коньков.
— Застали.
— Что ж врачи сказали?
— Говорят — разрыв сердца. Перетрудился. Оно конечно… На шесте вверх по реке дойти туда не шутка. К тому ж он был выпимши. Вот оно и не выдержало, сердце-то.
— Вот что, мужики, — сказал Коньков, беря под руки Голованова и Кялундзигу. — Положа руку на сердце, скажите мне откровенно: сколько надо заплатить, чтобы снять плоты, то есть разобрать их и перегнать через перекаты?
— Осыпь ты всех золотом — и то не успеют перетащить до морозов, ответил Голованов.
— А ты что скажешь, Соза Семенович? Ведь району позарез нужен этот лес. В степи живут люди. Вы понимаете?
— А почему нет? Конечное дело… Но помочь может только Сангия-Мама, усмехнулся, — если пошлет много хороших дождей. Но я, понимаешь, не Сангия-Мама. Помочь не могу.
— Жаль, очень жаль, — сказал Коньков.
Из уцелевшей дощатой конторки вышел к ним Боборыкин. Он опять держался с достоинством, — в тех же хромовых сапожках, при галстуке, и щеки сияют, будто луком натерты.
— Слыхали, капитан? Умер Гээнта, своей смертью умер. — Боборыкин, шумно вздыхая, с сожалением качал головой. — Жаль старика! Такой был добрый, безропотный человек.
— Ага, пожалел волк кобылу, — ответил Коньков.
— Я вас не понимаю. — Брови Боборыкина поползли на шишковатый лоб.
— Пойдемте в контору, я вам растолкую. — И, обернувшись к Кялундзиге, сказал: — А вы ступайте домой. Не ждите меня.
— Ночевать приходи! — сказал Кялундзига.
— Приду, обязательно. — И опять Боборыкину, повелительно указывая на конторку: — Прошу!
В дощатой конторке, похожей на ящик, поставленный на торец, был маленький столик, железный сейф с документами и две табуретки. Они сели за столик на табуретки, нос к носу.
— Ну, так в чем же вы меня обвиняете, капитан? — спросил Боборыкин с терпеливой готовностью выслушать все что угодно.
— Вы были пособником смерти человека.
— Какого человека? Того самого? — кивнул он в сторону реки.
— Да. Вашего сторожа.
— Но вам же сказал Голованов: Гээнта умер естественной смертью. Так решили доктора. Экспертиза! — с горьким укором растолковывал Боборыкин.
— Вы с ним пили?
— Выпивал. Ну так что? Водка же не яд.
— А кто ему давал эту смесь? Вы? — Коньков вынул трубочку Гээнты. — Это что?
— И что? На той хреновине тоже остались отпечатки моих пальцев? горько усмехнулся Боборыкин.
— Мы докажем это иным путем. Это ваш наркотик.
— Нет, не мой. И ничего вы не докажете: Гээнта мертв.
— Ну, это мы еще посмотрим!
— А чего смотреть? Дело кончено.
— Скажите какой проворный! Думаете, все концы упрятали в воду?
— Не надо сердиться, капитан. Мне прятать нечего. Я весь тут. Что вас интересует? Все выложу начистоту.
— Какой вы старательный и чистосердечный, — криво усмехнулся Коньков.
— Опять сердитесь. Значит, вы не правы, капитан. А я вот спокоен, значит, прав. Ну что вам дался этот Гээнта? Умер старик, смерть подошла, вот и умер. И не надо клепать мне дело. Ведь не за этим вы сюда приехали.
— И вы знаете, зачем я приехал?
— Знаю или догадываюсь… Не все ли равно. А приехали вы затем, чтобы найти виноватого — кто посадил плоты и оставил без леса целый район.
— Кто же?
— Известно. Иван Чубатов, наш лесной король.
— И за что избили его, тоже вам известно? И кто?
— Конечно. Избили его рабочие. За то, что он их оставил фактически без зарплаты.
— И сколько вы продали ему леса и по какой цене? Это вы тоже скажете?
Боборыкин огорчительно развел руками.
— Этого я вам не скажу, капитан.
— Ну что ж, другие скажут.
— Капитан, вы же опытный человек. Неужели я похож на мелкого жулика, который днем со своего лесного склада будет отпускать лес налево?
— Мудер, мудер. Но смотрите не перемудрите.
— Капитан, я простой советский труженик. Единственно, что мог бы я недоглядеть — это либо излишки на складе, либо недостачу. Такое бывает. Но склад сгорел. Теперь все, что есть в бумагах, — он прихлопнул лежавшую на столе папку ладонью, — то и было на самом деле. Но я человек откровенный все, что вас интересует, — расскажу.
— Почему Чубатов запоздал со сплавом?
— По причине собственной алчности. В июле еще держалась в реке хорошая вода. Лес был у них заготовлен, тысячу с небольшим кубов. Ребята торопили его со сплавом. Но на него жадность напала. Мало тысячи — две пригоним!
— С чего бы это охватила его такая азартность?
