— Дурак ты. Храбришься, а как дойдет до точки — плакать будешь, — и добавил: — Я не шучу. Это сегодня сам Рождественков сказал, когда увидел тебя пьяным. А ты знаешь, что он повторять не любит в таких случаях. При мне наказал воспитателю оформить на тебя дело.
Мгновенье Петро не мигая смотрел на Груздева широко раскрытыми глазами, потом запальчиво крикнул:
— Ну и… черт с вами и с вашим судом!
Он легко бросил руки на подоконник и через минуту уже шел возле общежития, заложив руки в карманы.
«Кажется, и в самом деле они хотят судить меня, — тревожно думал он. — Материалов им хватит, а не хватит, так наплетут. Ну ладно же, я вам устрою… И этот, воспитатель, тоже их поля ягода. Тихой сапой берет, с нами ласковый, разговорчивый, добрый, а сам…»
Киселев полчаса бродил возле пустого общежития.
В Михеевку идти не хотелось, там уже авансом пропито на целых полгода. Под пьяную руку сторгуешься почти задаром работать, а потом и гнешь спину. А что если пойти к Илье Антоновичу? У него водка всегда припасена. Уже раза три напивался там Петро до одури, а Илья Антонович даже и словом худым никому не обмолвился, всегда встречает душевно, ласково; и не лебезит, а видно, что рад гостю. Только вот перед дочкой его, Леночкой, стыдно за крепкие словечки, на которые он, Петро, горазд в пьяном виде. Но что же делать? Может, в город съездить? Но без денег это неинтересно. Остается одно — Илья Антонович.
Илья Антонович словно ждал Петра. Комендант был до синевы выбрит и одет в свежую рубашку. На столе стояла чуть-чуть распочатая бутылка водки и дымилась сковородка с жареным мясом.
— Ну, брат, ты вовремя подоспел, — вскочил Илья Антонович навстречу гостю. — Ольга ушла в город, Ленка с молодежью на озеро поехала, ну, я и решил по-холостяцки посидеть за чарочкой. Скидывай-ка пиджачишко-то, да пристраивайся.
Петро для виду отказывался, но вскоре, скинув пиджак и положив на брюки поданное Ильей Антоновичем полотенце, сел за стол разделить с хозяином «холостяцкую трапезу».
— Кушай, кушай вот мясо, — пододвинул ему Илья Антонович сковороду, когда Петро опрокинул первую стопку. — Я с утра индюшонка сегодня застукал, ради субботы-то.
Когда Петро выпил второй стаканчик, Илья Антонович будто ненароком спросил:
— Что же, аль не захотел ехать на озеро-то с молодежью?
Чуял он, что тут недоброе кроется.
— Не хотел… Хм… — Петро с шумом, так, что раздулись ноздри, вдохнул в себя воздух. — Не взяли. Воспитатель запретил. Прогулял я в Михеевке, на работу не вышел.
— Так, так, — масляно улыбнулся Илья Антонович. Он сразу смекнул, что неплохо будет, если Киселев и Лобунько крупно поссорятся. — Да я, слышь-ко, еще не то разузнал. Судить тебя хотят, вот что. Я днем по делу бегал на стройку да выслушал, что начальство промеж себя толкует.
Судить его, судить надо, говорят. И, заметь, все больше старается этот ваш Лобунько. Что же вы, говорит, терпели до такого времени пьяницу, хулигана, не выполняющего свои нормы? Да вас за это, говорит, по партийным органам потаскать надо. А Степан-то Ильич больше помалкивал, а под конец даже вздохнул: «Что ж, судить, говорит, будем, раз так вопрос поставлен». Уж очень большую силу имеет этот воспитатель-то.
— Силу, — снова раздул ноздри Петро. — Фискал несчастный, боится, что его выгонят. Не было его, никто и слова мне не говорил.
— Ну как же, Петро, — перебил его Илья Антонович. — И до этого слышал я, то на бюро комсомольское, то к начальнику таскали.
— Хэ… Бюро или начальник — это что? Разговорчики. Постращают, да и все. А этот… — глаза Киселева, уставившиеся на сковородку с мясом, сузились. — Этот — в суд! И осудят! Им-то человека не жаль!
— Это уж как есть, — вздохнул Илья Антонович и подвинул Киселеву стакан. — Ты пей, пей, Петро, легче станет. А утром проспишься, все и обдумаешь.
— Да, да, я пить буду, — вскинул голову Петро. — Н-но, я им покажу еще напоследок, если они вздумают меня судить. Покажу!
— Эх, что ты сможешь сделать с ними, Петро? — укоряюще вставил Илья Антонович. — Они — сила. А с сильными да богатыми не судись. «Плетью обуха не перешибешь». Так и у тебя. Тут надо не так, — склонился он к Петру. — Надо подкараулить этого воспитателя да пригрозить ему, что мол, не прекратишь это дело — худо будет. Вот как надо!
Петро сидел, опустив голову, и, казалось, мало вслушивался в негромкую речь Ильи Антоновича, но когда Крапива заговорил о том, чтобы проучить воспитателя, Киселев настороженно посмотрел на коменданта. Илья Антонович спокойно выдержал этот изучающий взгляд, лишь маленькие, глубоко сидящие глаза его прищурились.
— М-можно, — пробормотал Петр. — Да только как это сделать? Он меня, п-пожалуй, один на один так вертанет — и своих не узнаешь.
— А зачем одному? — пожал плечами Крапива. — Хорошие товарищи есть у тебя? Вот Чередник, к примеру. Силенки-то у него — не занимать.
— Не пойдет, — мотнул головой Киселев. — Он трус для такого дела.
— Значит, один иди, но… — Илья Антонович помедлил, подыскивая слово. — Защиту с собой бери… Вроде железячки хорошей, или там… ножичка… Вот такого…
Крапива выдвинул ящик стола, пошарил там и вскоре перед глазами Киселева засверкала, преломляя электрический свет, синеватая сталь финки.
— Вчера только в охотничьем магазине у знакомого случайно достал.
Киселев потянулся за ножом. Долго рассматривал он изумительные инкрустации на чешуйчатой, в форме сплетенных змеек, ручке финки.
— К-красивая вещь, — шумно вздохнул он, с явным сожалением возвращая нож хозяину.
— Нравится? — спросил Илья Антонович. — Бери, — протянул он нож. — Могу подарить тебе. Смотри, не потеряй только. Да в общежитии никому не показывай.
— Это вы… мне?! — изумился Петро, принимая нож. — Но как же…
— Только никаких благодарностей, — остановил его Илья Антонович. — Страсть не люблю их. Давай-ка, спрячь ножик-то да выпьем, омоем подарочек-то. Хе, хе… А воспитатель-то домой возвращается поздно вечерком, да и идет он через лесопарк один… А наш лесопарк какие только тайны не хранит, эх, страшная слава у него. Люди рассказывают, что после гражданской войны здесь орудовала большая банда одного смелого парня. Среди белого дня боялись проезжать мимо продкомиссары, чекисты. Одним словом — вся коммуния. Никому не было пощады. А однажды, рассказывают, захватила банда подводу, в которой ехала жинка одного большого ответственного работника Советов. Ехала она не одна, а с сынишкой, годочков этак шесть-семь. Совсем уж было хотели отпустить люди эту женщину с ребенком, но подошел тут сам атаман и опознал ее. Снасильничали, что ли, жинку хлопцы прежде, чем пустить в расход, не ведаю, а ейного вы… хлопчика атаман на глазах у матери, не дрогнув, размозжил головой о колесо. Эх, Петро, вот какие люди жили в то время, а нынче молодежь… — он досадливо махнул рукой, — финку-то по-настоящему в руках держать не умеют, трусятся аж…
Но Петро не слушал, он спал, уронив голову на грудь. Илья Антонович еще раз окликнул его, но тот молчал. В руке Киселева была зажата рукоятка финки. «Еще Ольга увидит, когда вернется» — с досадой подумал Илья Антонович и ловким движением забрал нож у Киселева. Петро дернулся, но сладить со сном не смог. Завернув острие ножа в отрывок газеты, Илья Антонович сунул его во внутренний карман пиджака Киселева. «Проснется, глянет и вспомнит, о чем мы говорили», — усмехнулся он, глядя на Петра, и отведя взгляд, постоял в раздумье посреди комнаты и вышел на улицу.
Машины быстро неслись по широкому асфальтированному шоссе, сигналя на поворотах, но не сбавляя скорости, и у Виктора мелькнула мысль, что, пожалуй, шоферы ради субботнего вечерка успели, прежде чем подъехать к общежитиям, остановиться у какой-нибудь закусочной. Девчата на поворотах испуганно взвизгивали, хватаясь друг за друга, а когда впереди показалась широкая, прямая как стрела, серовато-темная лента шоссе, они возбужденно посмеивались над своими недавними страхами.
Еще когда усаживались в машины, Леня Жучков крикнул Виктору, освобождая рядом с собой место:
— Виктор Тарасович, сюда!
— Нет, нет, я с девчатами поеду, — махнул рукой Виктор. Он встретился взглядом с Надей, сидящей возле самого борта, и она, вспыхнув, сказала:
— Вот сюда идите. Рая, подвинься, пожалуйста.
Он устроился рядом с Надей.
— Все девчата поехали, Надя? — спросил он у Шеховцовой.
— Трое домой уехали, — донесся тихий, вздрагивающий голос Нади. — Они в пригороде живут.
— Как с продуктами, все устроились?
— Я наказала девчатам, чтобы на сутки брали, — опустила глаза Надя.
«Странно, — внимательно поглядел на нее Виктор. — Она сердится на меня, что ли. Прячет глаза, краснеет». Мягкая широкая бровь Нади оказалась почти рядом с его глазами, он мельком перевел взгляд на ее покрасневшее ухо и спросил:
