— Теперь это не имеет значения.
— Для тебя, возможно, и нет. Но… (надзиратель приближался) куда мне девать твою одежду?
— Отдай, кому подойдет. Свези домой, там найдут, кому носить.
— Твою кровать увезти я не смогу.
— Продай. Мне больше не понадобится.
Охранник опять удалился.
— Илмар хочет в этом деле разобраться, — продолжала Анна, зная, что брату понятно, какое дело она имеет в виду. — Он хочет без спешки, чтоб было точно. Все досконально проверит и тогда… Может, у тебя есть соображения на этот счет?
Вийуп молчал, но плотно сжатые губы и глубокая складка на лбу свидетельствовали о напряженной работе мысли. Наконец он нервно потряс головой.
— Нет, незачем теперь. Уже не имеет значения.
— Значит, кого-то ты все-таки подозреваешь? — не отставала Анна.
— Возможно. Но бог с ним. Он тут ни при чем, и хватит про это. Единственное, о чем тебя прошу — доверяй Илмару и передай от меня привет. И пусть не лезет на рожон, не делает глупостей. В этом нет надобности, да и ничего не выйдет. Я слишком хорошо знаю обстоятельства.
— Он тоже шлет тебе привет и велел передать, что дознается до истины и… отквитает.
— Ни до чего он не дознается. Затея может обойтись ему слишком дорого.
И в знак того, что с данной темой покончено, перевел разговор на разные интимные пустяки, расспрашивал о всякой ерунде, которая сейчас не могла его интересовать никоим образом. Анна больше не пыталась что-либо выведать.
Им дали поговорить еще несколько минут, затем наступило время прощаться. Оба они были сильными, закаленными людьми, оба испытывали боль, но старались скрыть ее, щадя друг друга. Еще несколько слов, проступившая против воли на лице Вийупа бледность и предательская влага в глазах Анны, затем — прощальный поцелуй, и они разошлись, каждый в свою сторону. Один — туда, где шла своим чередом шумливая многоголосая жизнь, другой — навстречу одиночеству и великому безмолвию.
Когда тюремные ворота закрылись за Анной, тоска нахлынула на нее с такой силой, что она уже не могла ей противиться. Анна начала всхлипывать. Скрывать слезы теперь было не от кого.
У Вийупа же после свидания тщательно обыскали карманы и каждый шов одежды прощупали. Лишь удостоверясь в том, что сестра не передала ничего недозволенного осужденному на смертную казнь, а значит, ему не вырваться из этих каменных стен, не избежать предстоящей участи, конвойные впустили его в камеру и оставили наедине со своими мыслями и ощущениями.
Все упрощалось, с каждым мгновением жизнь и мир становились все обозримей. Из великого множества суетных дел, стремлений и желаний остались лишь некоторые из тех совсем немногих возможных в оставшееся время — столь простые, понятные и общеизвестные, что и размышлять о них было нечего. Лишь середина жизни своеобычна у каждого человека. Начало же и конец ее у всех шаблонно одинаковы. Вийуп знал: скоро придет тюремщик и осведомится, нет ли у него каких-либо пожеланий. Ему дадут право на единственный последний каприз, позволят исполнить последнее желание, чтобы затем это же самое желание перечеркнуть. С наступлением сумерек явится другой человек, спросит о его, Вийупа, грехах и предложит вымолить прощение за свои поступки. И тут опять-таки посчитаются с его пожеланием и исполнят его. После уже никто не спросит, хочет ли он чего-нибудь. Вставай и пошли — свершится то, чему суждено свершиться.
В окне камеры светилась бледно-голубая полоска неба. Вийуп смотрел на нее и гадал: будут ли сегодня ночью на ней звезды? Ему хотелось, чтобы были. Зря он в прошлую ночь не посмотрел в окно, не пришлось бы сейчас гадать. Теперь это было упущено. Но не только это — упущена была вся жизнь, то превеликое множество дел и чувств, какое и мыслью объять было трудно. Всё это ушло безвозвратно.
3
А пока Анна Вийуп в последний раз виделась со своим братом и потом, заперевшись у себя в комнате, переживала самые горестные часы своей жизни, Илмар Крисон с лихорадочной поспешностью устраивал свои дела, чтобы быть свободным, целиком посвятить себя новому поприщу. В тот же вечер он заявил капитану о том, что ввиду непредвиденных обстоятельств не сможет остаться на своей должности до прихода новой команды, и попросил завтра же выдать ему расчет. Недавно закончился учебный год в мореходной школе, подыскать нового штурмана труда не составит.
На следующее утро Илмар переправил на берег свои вещи. Один чемодан он не предъявил для досмотра — его вечером под покровом темноты отнес на берег столяр «Андромеды», друг Илмара. Семья его жила неподалеку от порта, и на первое время, пока не найдет себе жилье, Илмар оставил там и прочие свои пожитки. Тем временем капитан подыскал Илмару замену — сына своего родственника, недавно сдавшего экзамен на штурмана, На этом все препятствия, которые могли задержать Илмара на судне, отпали. Он получил накопленное жалованье — более семисот рублей, утвердил в управлении порта выписанное капитаном служебное удостоверение и теперь был свободным человеком до самкой осени, до начала занятий в мореходной школе.
В последний раз отужинав с капитаном на «Андромеде», Илмар сошел на берег.
Часом позже, еще засветло, он постучался в дверь квартиры Анны Вийуп. На этот раз она не заставила его вести разговор, стоя на кухне, а проводила в комнату, из чего Илмар понял, что ветер подул в благоприятном направлении. Квартира состояла из двух комнатушек. В одной раньше жил Роберт, теперь она пустовала, шторы были спущены и вещи раскиданы — все было, как в ночь ареста Вийупа. Анна, разумеется, могла бы навести порядок, но до конца чтила волю брата — Роберт не любил, когда копались в его вещах. Возможно, у него для этого имелись веские основания. Жандармы, однако, с ними не посчитались, и достаточно было беглого взгляда на разгромленную комнату, чтобы понять, какие вандалы тут орудовали. Вторая комната была чуть просторней, с двумя окнами на южную сторону. Ножная швейная машина в одном углу и пачка выкроек на столе говорили о профессии хозяйки. Анна шила для большого модного магазина. Белая металлическая кровать за голубой ширмой, маленький комод с туалетом, несколько стульев и вешалка с пестрой сатиновой занавеской — вот и вся обстановка.
Илмар видел, как Анна изнурена. Красные глаза и распухшие веки говорили о тяжких переживаниях девушки, и ему было неловко о чем-либо ее расспрашивать. Из ее взгляда исчез огонек презрения и ненависти, так больно жаливший его накануне, и, казалось, от горя она ослабела, обессилела. Надломленным людям ненависть придает силы, но как только они теряют объект своей ненависти, они лишаются цели существования, сокрушены окончательно.
Анна присела у окна, боком к Илмару. Он выбрал стул для себя поближе к двери так, что стол оказался между ними. После изрядной паузы он спросил:
— Была?
В ответ она кивнула и еще больше отвернула от него лицо. Теперь был виден лишь затылок с белой шеей и узлом темных волос. Илмару показалось, что ее плечи вздрагивают от рыданий.
— Ну и как? — тихо поинтересовался он.
— Все, как ты сказал, — вздохнула Анна. — У тебя есть повод быть оскорбленным нашими подозрениями.
— Значит, все в порядке, по крайней мере… в этом смысле. Нет, Анна, об оскорблении нет и речи, не такой я мелочный. Спасибо тебе, что исполнила мою просьбу и устранила недоразумение в самом начале. Потом все могло обернуться гораздо хуже… Я понимаю, что сейчас не время вести с тобой разговоры о деле, но именно для пользы дела мне все же необходимо кое о чем тебя порасспросить.
— Спрашивай…
— Я надеюсь, теперь ты мне веришь?
— Да, Илмар, я и сама этому рада. К тому же Роберт сказал, чтобы я доверяла тебе.
— Быть может, ты и помочь мне смогла бы?
— Я хотела бы — но как, чем? Ты пойми, я сейчас так убита, что совсем неспособна думать.
— Думать я буду за двоих. Ты только расскажешь, что тебе известно, если мне понадобятся какие-то сведения. Тебе самой ничего делать не придется. Я все беру на себя и не хочу никого впутывать в это дело. Потому что оно может быть достаточно опасным.
— Роберт сказал то же самое.
— Да? Ты ему рассказала?
— Я спросила, не подозревает ли он кого. Похоже, есть у него кто-то на подозрении, но это, очевидно, случай особый. Он не хотел об этом говорить и советовал тебе не допытываться — это может очень дорого стоить.
— Расскажи об этом разговоре подробней. Конечно, только о том, что имеет отношение к моему замыслу…
Ни словом не перебивая краткий рассказ Анны, Илмар иногда что-то писал в записной книжке: мелочи, значение которых сразу оценить было трудно, а забыть — просто, хотя потом они могли очень понадобиться. Когда Анна замолчала, Илмар, раздумывая над услышанным и рассуждая вслух, начертил небольшую схему. Это был треугольник: в верхнем углу находился Роберт Вийуп, нижней левой точкой был барон А., а третьей вершиной треугольника были последствия содеянного, кара, результат столкновения двух других точек треугольника. Такова была схема реальных событий. А судебный процесс превратил этот треугольник в квадрат, добавив к цепи событий четвертое звено — выдуманное, фальшивое: покушение на царя. Вийуп не собирался его предпринимать — и в этом можно ему верить, — стало быть четвертое звено было сфабриковано с определенной целью — придать вес второму звену (смерть барона А.), которое в сумме с третьим пунктом — результатом столкновения, карой Вийупа — придавало ему прочность и значительность. Но с какой же стороны пририсовать это вымышленное четвертое звено? Для кого было важно раздуть это преступление: для того, кто вынес приговор, т. е. для российского самодержавия или для потерпевших в результате этого преступления — близких барона А. и его общества? Кто больше пострадал от выстрела Вийупа? Это не могло быть государство Российское, потому что поступок Вийупа был направлен не против него, а против частного лица, с которым у Вийупа были личные счеты. Стало быть, у властей не было нужды добиваться более суровой меры наказания, чем та, что была предусмотрена для данного случая их законами. А раз так, то ясно, что заинтересована в этом могла быть только вторая группа потерпевших — друзья и близкие барона А. Если бы Роберту не смогли вменить в вину ничего, кроме этого выстрела в отместку за убийство его отца, его ни за что не приговорили бы к смертной казни. Он чистосердечно признался и мотивировал свой поступок местью. Раньше он никогда судим не был и вообще считался добропорядочным гражданином. Эти обстоятельства смягчали его вину. Барон А. повсюду пользовался дурной славой. Симпатии общества и властей не могли быть на его стороне. И если бы все ограничивалось обвинением в убийстве, Роберту грозило бы пять, от силы — восемь лет каторги. Это могло не устраивать некоторые круги, кое-кто был заинтересован в том, чтобы погубить Роберта окончательно. Поэтому понадобилось состряпать дополнительное обвинение. И поскольку известно, что это было за обвинение, то понятно, у кого был повод его подстроить. И нам также ясно, с какой стороны объявился предатель. Одна ниточка теперь в наших руках, и мы знаем, в каком направлении искать виновного. Ты меня поняла, Анна?
