Потом Сережа и Варя довольно надолго задержались возле фотоателье. «Надо будет сфотографировать свой бюст», — подумал Сережа. Фотографироваться он любил, а сейчас имел в виду снимок до пояса. Вглядевшись в фотографию девушки, висевшую прямо против него, Сережа сказал:
— Прическа у нее английская.
— Откуда ты знаешь! — опять удивилась Варя.
— Один глаз прикрыт волосами.
Варя лукаво блеснула глазами: «Подумать только, какой специалист по женским прическам!»
— Мой братишка, — сообщила Варя, когда они двинулись дальше, лавируя среди толпы, — вчера маме сказал: «Не пойду в школу». Антоша в первом классе учится. Мама спрашивает: «Почему!». Он говорит: «Зинка царапается». Эта девочка с ним за одной партой сидит.
Варя улыбнулась;
— А когда Антошке пять лет было, он как-то перелистывал «Огонек» и заявил: «Люблю африканок!».
Сережа расхохотался:
— Жаль, у меня брата нет.
Вспомнил известного ему только по фотографиям сына Виталия Андреевича — Василия, подумал: «Может быть, мы подружимся». Тот в последнем письме обещал, проездом с практики, заглянуть к ним. Интересно, какой этот Василий! На фотографии похож на отца, такое же худощавое лицо, только глаза недобрые.
— Пойдем посмотрим новый кинотеатр! — предложил Сережа. На его открытии он был с мамой: в огромном зале с гофрированными фиолетовыми стенами тогда собрались те, кто строил это чудо.
Раиса Ивановна и Сережа сидели в первом ряду, прямо перед оранжевым занавесом.
На сцене говорила женщина-архитектор в черном платье. «Анна Григорьевна, ее проект», — прошептала мама Сереже. А в президиуме — штукатуры, плотники, электрики…
…Еще издали Сережа и Варя увидели голубовато-зеленые огни. Театр весело поглядывал через дорогу на университет, на поток машин.
— Красиво! — сказала Варя и вдруг спохватилась: — Ой, загулялись! Мама волнуется! Смотри, уже «Вечорку» продают.
Действительно, к газетному киоску выстроилась цепочкой очередь за «Вечерним Ростовом». Значит, было больше четырех.
Глава шестая
После обеда Раиса Ивановна пошла на партийное собрание, сказав мужу и сыну: «Вы, беспартийные, ведите себя здесь прилично».
Сережа предложил отцу:
— Давай немного поиграем в Шерлока Холмса!
— Давай, — охотно согласился Виталий Андреевич.
Сережа извлек из кармана брюк небольшой перочинный нож, положил на свою ладонь:
— Вот! Что ты можешь сказать об этом предмете!
Виталий Андреевич бросил беглый взгляд на нож.
— Судя по тому, что цепочка утеряна, его хозяин довольно безалаберный человек. — Он сделал короткую паузу. — Лезвие ножа погнуто. Значит, его употреблял не по назначению какой-нибудь представитель неорганизованной материи.
Сережа подскочил от удовольствия:
— Метод индукции — от частного к общему!
— Совершенно точно. Ты знаешь, я сейчас вспомнил один… частный разговор с отцом. Он сказал: «Манную кашу человек ест в начале жизни и в конце ее. А в середине надо давать пищу по зубам». Соображаешь!
— Это ты с намеком!
— Да еще с каким!..
— К индукции это не относится…
— Зато к тебе имеет прямое отношение. Если обобщить.
Сережа хитро прищурился:
— Ты хочешь сказать: кутенку неспроста дают глодать кость! Да!
— Я хочу сказать, что незачем дольше срока считать себя кутенком.
Сережа по старой привычке дернул плечом, коротко, протестующе воскликнул: «Н-ну!», однако без прежней резкости. Теперь он разрешал Виталию Андреевичу делать неприятные замечания.
«Да, конечно, какой же я кутенок… — думал ом. — А мама этого не понимает. И надо иметь просто ангельский характер, чтобы выдержать ее вспыльчивость». Недавно он имел с ней неприятный разговор. «Очень я боюсь, что вы разойдетесь», — сказал он. «С чего это мы будем расходиться!» — «Да характер у тебя…» — «Такой уж тяжелый!» — с обидой спросила мама. — «Он может тебя бросить». — «Не бойся, не бросит». — «А ты!» — «Что я!» — «Ты не бросишь!» — «Придумал!» — «Первого же бросила…» — «Там были веские основания». — «Он был плохой человек!» — «Вырастешь — сам определишь». — «Но если теперь поссоришься, подумай и обо мне», — сурово сказал Сережа. — «Ну, хватит, мудрец! — прикрикнула мать. — Слишком много на себя берешь».
Вечером они пили чай на балконе — мамы все еще не было. На стол накрывал Сережа. Усмехнулся: «Бабушка не допустила бы».
Сереже нравилось оставаться вдвоем с Виталием Андреевичем. У них были свои, чисто мужские интересы и разговоры.
Он приподнял голову над перилами балкона, вглядываясь в степь: казалось, там горят волчьи глаза. Знал, конечно, что это огоньки селения, но интереснее было думать, будто волчьи глаза.
По самому гребню горизонта двигались светлые жучки — фары машин.
Почему-то пахло надрезанным арбузом.
Сережа поглубже забился в шезлонг.
— Сказать тебе по секрету! — тихо спросил он. — Это не тайна, но я тебе одному скажу…
Виталий Андреевич положил легкую руку к нему на колено, подбадривая и, конечно, догадываясь, что сейчас услышит.
— Разве это плохо — дружить с девочкой!
— Совсем не плохо.
— Ее зовут Варя… Я тебя когда-нибудь познакомлю…
— Буду рад этому.
— Почему тебе я могу все что угодно рассказать! — недоуменно пожал плечами Сережа.
— Ну, положим…
Они разом вспомнили тот неприятный случай.
В прошлую среду Кирсанов увидел на ладони у Сережи написанное химическим карандашом бранное слово.
На лице Виталия Андреевича отразилось такое огорчение, презрение, что Сережа стал лихорадочно стирать надпись, не находя слов для оправдания. Ну мог ли он сказать, что из лихачества поспорил в классе с Федькой Гладышевым, дразнившим его «гнилой интеллигент», поспорил, что сутки проносит эту надпись на ладони! Тот сделал ему надпись, а потом Сережа совсем забыл о ней.
И Виталий Андреевич смолчал. Только позже корил себя за это молчание. Наверно, надо было отчитать мальчишку, может быть, даже рассказать ему об одном видном работнике, который в глупой юности наколол на своей груди татуировку, а потом всю жизнь стыдился ее: бегал купаться отдельно от всех.
Хотя, может быть, достаточно было Сереже и того взгляда, что он заслужил! И это сильнее нравоучений! Виталий Андреевич два дня не разговаривал с Сережей, и тот буквально не находил себе места.
— Нет, правда… Тебе я могу все рассказать, — повторил он сейчас и осторожно погладил руку отчима.
Сережа давно заметил, что Виталий Андреевич не очень-то расположен к сентиментальной нежности, как назвал он ее однажды, сдержан в своих чувствах. И сам старался в этом подражать ему. Он как-то случайно услышал слова, сказанные маме: «У парня в характере недостает металла». Мама же ответила: «Что ты хочешь — вечное женское окружение».
Виталию Андреевичу действительно не нравились некоторые наклонности Сережи, хотя он обнаруживал в нем немало и обнадеживающего. Мальчик, например, был совершенно непритязателен в еде: больше всего любил он сало с горчицей и перловую кашу. Не обходилось и без странностей: он мог часами изучать поваренную книгу, знал наизусть рецепты приготовления рассольников и бифштексов. Кто знает, может быть, ему это и пригодится.
Он питал полнейшее презрение к холоду: даже зимой спал с открытой форточкой: «принципиально» в сильные морозы не носил перчаток, и поэтому руки у него были красные, шершавые; вел бои с матерью по поводу кальсон. («Не надену! Это свыше моего достоинства».)
Он не боялся высоты, неуклюже, но отчаянно лез по отвесному валу, цепляясь за малейший корень, торчащий из земли. Как-то, еще в первые месяцы появления Сережи в доме Кирсанова, Виталий Андреевич завел разговор о спорте.
— Сожми кулак, — предложил он Сереже. — Ну вот, ты сжимаешь его, как девочка: большой палец кладешь поверх указательного. И походка у тебя не бравая, а какая-то развинченная, даже садишься на дивам боком…
— Неправду! — вспылил Сережа. Он именно так И сказал: «Неправду».
— Нет, правда. Ты выслушай меня спокойно, не думай, что я хочу унизить тебя или оскорбить. Мне хочется, чтобы ты был парнем, а не (чуть было не сказал «бабушкиным внучком», но вовремя остановился)… кисейной барышней.
— Я и не кисейная барышня! — строптиво мотнул головой Сережа.
— А ну, согни руку. Ну, разве это мужские мускулы! Каким спортом ты серьезно увлекаешься!
Сережа молчал.
— Нет, ты подумай хорошенько: как стать юношей!
Самолюбивый мальчишка, видно, намотал этот разговор на ус, бегал в спортивную школу и явно менял свой облик.
— Ты меня действительно любишь? — вдруг спросил Сережа, отведя глаза от Дона и вглядываясь в лицо Виталия Андреевича. Ну, это было из «той оперы», времен женского окружения.
