Борис Михайлович обернулся к дочери и сказал:
– Какой глупый провал!
На сцене уже играли, произнося немудрящие слова.
Вдруг артистка остановилась и прыгнула в зал: профессор сидел в кресле мертвым.
Для настоящего сердца художника случайной работы нет.
Сердце готовилось поднять тяжесть.
Штанга оказалась пустой.
Жертва оказалась ненужной.
Сердцу было семьдесят три года. Оно выдерживало удары, но оно было истрепано тремя инфарктами.
На гражданской панихиде говорили о заслугах покойного.
Хоронили на новом кладбище Выборгской стороны.
Вороны сидели на голых ноябрьских березах.
Желтый гроб блестел лаком у глины серой могилы.
Нас осталось мало, да и тех нет, – как печально говорил Пушкин.
Шли люди вместе – разбрелись.
Был спор и бой, как свадьба.
Были работы, как бой, как пир.
Но кровавого вина недостало.
Смерть не умеет извиняться.
Вот и старость прошла. Вороны крыльями покрывают бой. .
Смерть меняет ряды людей; она готовит новое издание, обновляя жизнь.
Сохраним память о работе.
Существует древний философ, имя которого Гераклит, а обычный эпитет «темный». Гераклит «темен», потому что он говорил главным образом о противоречиях. Гераклит «темен» и потому, что он сохранился только в отрывках и неточных цитатах.
В диалоге Платона «Пир» один из собеседующих говорил о противоречиях – о «противоположных» и «враждебных» началах.
«Что касается музыки, то каждому мало-мальски наблюдательному человеку ясно, что с нею дело обстоит точно так же, и именно это, вероятно, хочет сказать Гераклит, хотя мысль его выражена не лучшим образом». Далее Платон говорит: «...раздваиваясь, единое сохраняет единство, примером чего служит строй лука и лиры»... Вероятно, мудрец просто хочет сказать, что благодаря музыкальному искусству строй возникает из звуков, которые сначала различались по высоте, а потом друг к другу приладились»[19] .
В комментарии к переводу В. Асмус говорит: «Имеется в виду сохранившийся текст Гераклита: «Они не понимают, как расходящееся согласуется с собой: оно есть возвращающаяся к себе гармония, подобно тому как у лука и лиры»[20] .
Эти мысли в отрывках повторялись много раз.
Вот эти несомненно «темные» места имели много толкователей. Люди, которые его толковали, таковы, что мы можем им поверить.
Было во что всматриваться.
Если мы всмотримся сами, то увидим, что противоположности, направленные в разные стороны, как бы уравновешивают сами себя.
Остающаяся, рожденная противоположением энергия существует в каждом художественном произведении и в обломке художественного произведения; если оно остается произведением, оно рождает новое единство.
Палка, трость – единство. Это «одна палка». Струна, жила, тетива – это единство. Согнутая тетивой палка – это лук.
Это новое единство.
Это единство представляет собой первоначальную модель художественного произведения.
Эту мысль можно пояснить другим отрывком из диалога «Федон»: «...сперва рождается лира, и струны, и звуки, пока еще нестройные, и лишь последним возникает строй – и первым разрушается».
Гармония лука – это согнутая палка, согнутая тетивой; гармония лука – единство и противоречие.
Это кинетическая энергия, которая готова стать динамической.
Об этом, разбирая Гегеля, писал Ленин в «Философских тетрадях».
Ленин в «Конспекте книги Гегеля «Лекции по истории философии» выписывает и комментирует: «Аристотель говорит («De mundo», глава 5), что Гераклит вообще «связывал целое и нецелое (часть)», ...«сходящееся и расходящееся, созвучное и диссонирующее; и из всего (противоположного) будет одно, и из одного все».
Платон в «Симпосионе» приводит взгляды Гераклита (между прочим, применительно к музыке: гармония состоит из противоположностей) и выражение, что-де «искусство музыканта соединяет различное».
В. И. Ленин, конспектируя лекции Гегеля по истории философии, подробно остановился на анализе Гераклита.
Гераклит «связывал целое и нецелое (часть)», ...«сходящееся и расходящееся, созвучное и диссонирующее»...»
Ленин выписывает из Гегеля слова:
«...различное есть сущность гармонии:
«Эта гармония как раз есть абсолютное становление, изменение, – не становление другого, сейчас одно, а затем другое. Существенно то, что каждое отличное, особое отлично от какого-либо другого, но не абстрактно от какого-либо другого, а от своего другого; каждое существует лишь постольку, поскольку в его понятии содержится его другое»...»
Очень верно и важно: «другое», как свое другое, развитие в свою противоположность.[21]
Попытаюсь обобщить сказанное мною, не считая пока то формулировкой.
В сходно-предвиденном отмечается новое – «свое – чужое.». Сигнал – черта, подчеркивающая снятие прежней целостности, – оказывается главным содержанием нового сообщения.
В результате создается новое – отличное, отделенное от «своего другого», которое в нем содержится.
Несходство нуждается в сходстве для того, чтобы передать «свое», создать свою выделенную систему.
Закрепленные формы в искусстве живут изменениями.
Законы, определяющие значения частей в предвиденных контекстах, в дальнейшем я буду называть «конвенциями», то есть условиями, известными и автору данной системы сигналов и тем, кто воспринимает. Одна измененная черта сходного своею несходностью, разным образом даваемой, может изменить всю систему.
Несходство сходного по-своему экономно, так как оно, не уничтожая системы, делает ее частью нового сообщения.
Троп – необычное употребление слова – не уничтожает обычное, более постоянное значение слова-сигнала, троп – новое, увиденное в обычном, сознание несходства сходного.
Образ-троп – частный случай построения новой модели при помощи анализа – несходства сходного.
Мы ощущаем как нечто целое, «законченное» и отрывки произведений, оставшиеся от античного поэта, и Венеру Милосскую, лишенную рук, и оборванное на середине фразы произведение Стерна, и внезапно, в момент высокого напряжения, остановленного «Евгения Онегина», и «Мертвые души», и трилогию «Детство», «Отрочество», «Юность» Толстого, – хотя «Юность» кончена, но продолжение обещано. «Долго ли продолжался этот моральный порыв, в чем он заключался и какие новые начала положил он моему моральному развитию, я расскажу в следующей, более счастливой половине юности». О работе над продолжением есть записи, но вещь не кончена.
Не кончены «Казаки», не кончено «Воскресение». У Достоевского «не кончено», несмотря на обещание продолжения, «Преступление и наказание». Неоконченных, но до конца выявленных вещей в классической литературе много.
Есть вещи, которые кончены, но редко дочитываются, – среди них «Божественная комедия» Данте.
Большей законченности мы ждем от произведений драматургии. В них выработались каноны завершения – смерти и свадьбы.
Законы драматургии казались железными. Уже самое начало представления отделяло драматургические произведения сценой, хорами и ожиданием зрителей.
У древних было иное представление о целостности. Повторяю.
Для Аристотеля «отдельное» – это целое: «А целое — есть то, что имеет начало, середину и конец. Начало – то, что само не следует по необходимости за другим, а, напротив, за ним существует или происходит, по закону природы, нечто другое; наоборот, конец – то, что само по необходимости или по обыкновению следует непременно за другим, после же него нет ничего другого; а середина – то, что и само следует за другим, и за ним другое»[22] .
Здесь целое – это прежде всего миф – фабула в аристотелевском понимании этого слова. Но фабула развернутая, например, в трагедии или в эпопее, конечно, представляя собой целое, не единственное целое и внутри само распадается на свои целостности, которые могут быть не только расположены в новое большее целое, но и могут быть выделены и сравниваемы сами по себе. Например, список кораблей, данный в «Илиаде», представляет собою некоторое целое. Так этот список представлял себе или, вернее, ощущал Мандельштам в стихах:
Бессонница, Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины.
Но и в этом списке есть куски, которые представляют собою, будучи выделенными, некоторое целое и могут быть оценены и сравниваемы.
Осип Мандельштам читал список кораблей не только для того, чтобы заснуть. Для него это описание было нечто целое. Вероятно, таким оно и было для певцов-создателей. Список кораблей давал представление о всей Греции, о силах, которые собирались вокруг Трои, о взаимоотношениях этих сил. Количество кораблей обозначало степень участия отдельных царей в этом бою.
