— Восьмого разряда? Та не может же быть!
Электрик, машинист и экскаваторщики смущенно
переглянулись. Гаркуша заметил это. Он приветливо улыбнулся добровольцам и сказал:
— Вы ж поймите, что делается: электрики и машинисты ну прямо как из мешка сыплются, а плотника ни одного, хоть караул кричи! А мне ж дома строить надо. Где я народ размещать буду?
Добровольцы уже хотели браться за чемоданы, но Гаркуша остановил их.
— Куда? — решительно сказал он. — Мне ж каждый человек позарез нужен. Мы из вас таких плотников сделаем, что только ахнете!
Эта история закончилась так: отца назначили бригадиром плотников, все остальные, кроме Аркадия, пошли к нему учениками. Башенный электрик Аркадий Смирнов был принят на Братскую ГЭС трактористом.
Небольшая заминка вышла с жильем. Когда Гаркуша сформировал бригаду плотников и рассказал отцу, с чего начинать, он обратил внимание и на меня.
— Твой? — спросил он отца.
— Мой.
— Н-да… Куда же я вас дену? В палатку поместить? Там целых двадцать человек; за ночь так накурят, что хоть святых выноси. А потом, между нами говоря, ругаются, проклятые. Никак не могу отучить.
Гаркуша задумчиво постучал пальцами по столу, а затем вновь улыбнулся и твердо сказал:
— Пошли к лоцману. По крайней мере, в избе жить будете.
Все вопросы Гаркуша решал быстро и легко. Видимо, никаких непреодолимых препятствий для него не существовало. Он стремительно поднялся, подхватил наш чемодан и, не оглядываясь, зашагал по тропинке к одинокой темной избе, склонившейся над самым берегом Ангары.
Остановились мы около высоких, срубленных из толстых бревен ворот. На одном бревне я сразу же увидел надпись, сделанную мелом: «Степка прохвост». На другом бревне, чуть пониже первого, была еще одна надпись: «Степка балбес». Во дворе этого довольно странного дома заливалась хриплым лаем собачонка.
Гаркуша ударил несколько раз кулаком по воротам. Звякнула щеколда. В воротах показался седой длинноволосый старик. Это, наверно, и был лоцман. Из-за спины лоцмана выглядывал мальчишка моих лет. Голова у него была гладко выбрита и отливала синим глянцем. Мальчишка вопросительно и с недоверием посмотрел на меня темными узкими глазами, а когда я улыбнулся и дружески показал ему язык, он отвернулся.
Лоцман повел нас в горницу — низкую, темноватую комнату с большим столом возле окна. Он усадил нас на скамейку, закурил и только тогда спросил:
— Чо, однако, пришли?
Сибиряки все время «чокают», то есть вместо «что» говорят «чо». Очень любят в этих местах слово «однако» и стараются влепить его даже туда, где оно совершенно не нужно.
— Так вот, — сказал Гаркуша, — постояльцев я тебе привел. Живите мирно, дружно. А мы в долгу не останемся. За квартиру оплата сполна.
Гаркуша даже не спросил лоцмана, нужны ему квартиранты или нет. Он сунул лоцману руку, подмигнул отцу и был таков. Мы остались в чужой избе с лоцманом и мальчишкой, который, видимо, даже и не думал вступать со мной в разговоры.
Когда Гаркуша ушел, лоцман оглядел нас, почесал в затылке, крякнул и сказал:
— Живите, однако. Не в Падун же вас выбрасывать.
Старик пригласил нас к столу, а сам засуетился у печки. Скоро перед нами появился чугунок с ухой, краюха темного хлеба и деревянные ложки с облезлыми цветами.
— Ешьте с устатку, — сказал лоцман.
Он наклонился и вытащил из-под скамейки четвертинку с водкой.
— Выпьем, однако? — спросил он отца.
Отец сказал, что не пьет. Лоцман похвалил, сообщил, что водка — это отрава, а затем налил стопочку, снисходительно посмотрел на нее и опрокинул в рот. Старик сразу повеселел. Поблескивая глазами, он стал расспрашивать о Москве, Иркутске и других городах, где нам довелось побывать. Лоцман прожил на свете уже семьдесят лет, но никуда дальше Братска не выезжал.
Мне надоело сидеть возле чугунка с ухой. Я слепил шарик из хлебного мякиша и стал катать по столу. Отец остановил мою руку и сказал:
— Иди с мальчиком во двор. Познакомьтесь.
Мы вышли во двор и стали друг перед другом как столбы. Полагалось бы, конечно, подать руки и заключить крепкий союз. Но мальчишка даже и не думал вынимать руки из карманов. Он хмуро смотрел себе под ноги и молчал. Волей-неволей первый шаг к сближению пришлось делать мне.
— Меня зовут Геннадий, — сказал я. — А тебя?
— Степка.
— Это о тебе на доске показателей и на заборе написано?
— Чо там, однако, написано? — строго спросил Степка.
— А ты разве не видел? Два раза написано «Степка прохвост», и один раз «Степка балбес».
Как ни странно, но Степка не обиделся на меня. Он даже улыбнулся и сказал:
— Это Комар написал. Мы с ним друзья.
— А где же он живет, этот твой… друг?
— В Осиповке, на той стороне Ангары. Он с матерью сюда приезжает.
— А что он тут делает? На заборах пишет?
Но Степка не принял моей шутки.
— Чо ему делать? Отец на Падуне на шофера учится, — серьезно ответил он.
— С усами?
— А ты откуда знаешь? — удивился Степка.
Я не стал рассказывать новому товарищу про усатого «малого» и случай с медведем. Лучше пока придержать язык за зубами.
— Тебя почему прохвостом дразнят? — спросил я.
— Я же тебе говорю — Комар выдумал.
— А на Падуне что делаешь?
— Как — что? — удивился Степка. — Рыбачу с дедом, дрова колю, в избе прибираю. У меня, кроме деда, никого нет. Ни отца, ни матери.
Степка ковырнул ногой землю, скосил на меня черный узкий глаз:
— А ты чего на Падун приехал?
— С отцом. Он у меня доброволец.
— Знаю, однако. Сам что делать будешь?
— Ничего… дневник писать буду.
— Это какой такой дневник?
— А такой, о своей жизни…
Степка посмотрел на меня как на сумасшедшего.
— Ты, однако, брось дурака валять! — сердито сказал он. — Дело говори.
— Я тебе говорю серьезно.
Степка недовольно оттопырил губу:
— Ты меня что, за дурака считаешь?
— Ни за кого я тебя не считаю! Я тебе по-дружески говорю.
— Ну ладно! Завтра ты у меня узнаешь, что такое «по-дружески»!
Степка отвернулся от меня и зашагал прочь.
— Куда же ты?
Степка не ответил. Он толкнул ногой дверь и скрылся в избе. .
Я подождал немного. Может, Степка все-таки выйдет, извинится за свою грубость?
Но Степка не появлялся.
Странный, непонятный парень!
Глава девятая
В РАБСТВЕ У СТЕПКИ. ПУРСЕЙ И ЖУРАВЛИНАЯ ГРУДЬ. НАДПИСИ НА СКАЛЕ
Утром кто-то сильно дернул меня за плечо. Я открыл глаза и увидел Степку. В руках у него был веник.
— Вставай избу подметать, — сурово и решительно сказал он.
Я поискал глазами отца. Но в комнате, кроме меня и Степки, никого не было.
— Вставай, а то дам по затылку, — пообещал Степка, Ну погоди же, я научу тебя, как разговаривать с добровольцем!
Я соскочил с кровати, но тут же рухнул на пол. О, моя бедная, искусанная сибирской лайкой нога!
Степка отступил в сторону и с удивлением смотрел на меня.
— Ты чо? — спросил он.
Я приподнялся. От злости и обиды на глаза набежали горячие слезы.
— «Чо, чо»! Не видишь — собака искусала!
Степка присел на корточки, осторожно развязал прилипший к ране носовой платок.
— Большая собака? — спросил он.
Я не ответил. Какая разница — большая или маленькая. Лучше бы посоветовал, что делать, чем глупые вопросы задавать!
Но Степка лишь смотрел на мою ногу и качал головой.
— Меня тоже собака кусала, — сообщил он. — Двадцать уколов от бешенства дали. Вот в это место…
— Мне никаких уколов не надо, и так заживет.
— А если бешеная?
— Какая она бешеная? Хвостом виляла.
Степка задумался, затем снова покрутил головой и сказал:
— Докторов разве убедишь? Им хоть бешеная, хоть не бешеная, все равно: снимай штаны, и только.
— А если не говорить, что собака? Как будто бы на гвоздь наткнулся.
— Ладно, — согласился Степка. — Одевайся. Я тебя в медицинский пункт отведу. Тут рядом, в палатке.
Идти я почти совсем не мог. Нога распухла и болела так, как будто по ней со всего размаху ударили дубиной. Степка поддерживал меня за руку, а потом наклонился, как при игре в «козла», и сказал:
— Садись на закорки, повезу.
Так и дотащил до самого медицинского пункта.
Доктор был молоденький и, по-моему, не совсем опытный. Он пощупал ногу, взял со стола какую-то книжку, полистал ее и наконец смазал ногу мазью и плотно забинтовал.
А это тебя не собака укусила? — подозрительно спросил он.
— Какие на Падуне собаки! — возразил Степка. — Кошек и то нет.
Доктор поверил и отпустил нас. Промучился я дня три. Но отец так ничего и не заметил. Дома он появлялся вечером, когда я уже лежал в кровати. За время болезни я присмотрелся к Степке и решил, что он не такой уж плохой парень. Степка умел не только мести избу, колоть дрова, но даже мастерски зашивать штаны. Я думаю, что так не смогли бы сделать даже у нас в Москве, в комбинате бытового обслуживания. Степка взял большую иглу, которую почему-то называют «цыганской», вдел в ушко длинную белую нитку и приступил к работе.
