Я остановился, сказал Светке:
— Смотри, Светка! Запоминай! Нас этому в школе не учат.
Она не хочет смотреть, тащит меня:
— Ну их, Лёша! Пойдем!
А я вырвал руку и весь дрожу.
— Нет, ты мне скажи, откуда они берутся? У нас же в стране лучше, чем во всем мире, Светка! Как же так? Откуда их столько? На каждом углу, везде! Я хочу знать!
Она перепугалась.
— Я не знаю… Пойдем, пожалуйста.
Но я не ухожу.
— А может, мы тоже такими будем, Светка? Я такой же буду, да? Такой же, как эти?
— Лёшечка… Лёшечка… — она чуть не ревет и тянет меня.
А один в мятом плаще и мятой шляпе, в очках золотых подходит с кружкой.
— Что случилось, паренёк?
А я ему:
— Зачем вы пьёте? Зачем? Я хочу понять!
Он бровь задрал — удивился очень — и спросил вежливо:
— Конкретно я или все?
— Все вы! Все!
— Ну-у… — говорит. — Это вопрос обширный. Займите двадцать копеек, ребятишки.
Я бы занял ему, очкарику несчастному, да только Светка меня оттащила.
Я ее прогонял, говорю же, прогонял ее как мог, но она ни в какую, твердит: «Я помогу тебе дома прибраться» — и не отстает. Вошли в подъезд, а навстречу Сашка Жуков сбегает в кожаной куртке. «Звонил, — говорит, — звонил, никто не отвечает». И тоже увязался. Вошли ко мне.
Папа все так же спал на тахте, как я его оставил. Я дверь закрыл в комнату и повел их на кухню. Привел их на кухню, понимаете, где эти бутылки стояли на столе: две пустые и одна нераспечатанная, большая — вермут красный.
— Садитесь, — говорю.
Даже не говорю, а приказываю: «Садитесь!» Они переглянулись, ничего не понимают. Сели. Я бутылку взял, нож взял и сорвал пробку.
— Так! — говорю. — Где тут у нас чистые стаканы? Так! Вот они. Так! — И начинаю наливать.
Они вылупились на меня. А я наливаю. Светка испугалась, заверещала, любовь моя:
— Ты что, Лёшка? Ты что?! Нельзя!..
Меня озноб жуткий колотит. Прямо зуб на зуб не попадает.
— Им можно, а нам нельзя? — стучу зубами. — Нет уж! Я хочу знать, за что они это любят!
И в глазах темнеет, как подумаю, что мама там со своим огромным животом мечется по квартире, а папа лежит тут… лежит тут… Лежишь тут, да, папа? Плевать тебе на нас, да?
А Сашка расхрабрился:
— А чё в самом деле? Мой тоже закладывает будь здоров! Твой просто слабее моего. Мой может две бутылки водки выпить — и ни в одном глазу. Можно попробовать. Я уже пробовал. Ничё страшного.
Светка меня за руку схватила:
— Я не буду! И ты тоже не смей!
— Посмею!
— Не посмеешь!
— Посмею. Еще как посмею! Школу брошу. Курить начну. Пить стану. Грабить буду, поняла? Все посмею! Может, он тогда поймет. Может, это на него подействует. Не трогай меня!
— Я его разбужу! Разбужу!
— Разбуди попробуй! Добудись! Зарежу кого-нибудь, в тюрьму сяду, тогда он, может, проснется!..
Даже не помню, как выпил. Целый стакан. И Сашка полстакана.
Светка ахнула, запричитала:
— Вы же упадете сейчас! Вы же умрете, дураки! Ешьте что-нибудь! — К холодильнику бросилась.
— Ничего там нет, — говорю. — Не ищи. Хлеб один, поняла? У нас дома не закусывают. Мы только вино покупаем. А на еду уже не остается. Нам наплевать! Нам бы лишь вино было! Мы скоро вещи начнем продавать, поняла? А потом я буду пустые бутылки на помойках собирать, как дядя Вася-богодул, знаешь такого?
— Что ты, Лёшка, говоришь! Я тебя боюсь. Ты как сумасшедший. Я лучше уйду.
А я зубами все лязгаю.
— Уходи, уходи! Мне никого не надо. Я сейчас напьюсь и с ним в обнимку лягу, поняла?
— Ударило! — закричал Сашка. — Вот сюда! — Показывает лоб. — Ого как! Ха! Смешно. А тебе ударило?
— Нет еще. Нет еще, Сашка, — говорю. — Я еще не понял, Сашка, за что они эту подлюгу, вот эту любят! — И бутылкой стукнул об стол.
— Ах, ты уже ругаешься! Ты, может, материться начнешь? — закричала Светка. Глаза у нее огромные, прямо выпрыгивают с лица.
— Может быть, начну, — говорю. — Вполне, Светка, возможно. Что мне, Светка, остается в жизни? Что-о?!
— Лёшка… милый… не надо больше. Ты уже пьяный, Лешка. И ты, Сашка.
Сашка захохотал:
— Ну, ты даешь! Я пьяный! Я, знаешь, сколько еще мог, выпить? Смотри, по одной половице пройдусь — гляди! — Встал, идет и хохочет.
А у меня все поплыло в голове, все стало качаться перед глазами — понимаете? — как у вас у всех, когда вы думаете; что веселые-превеселые, радостные-прерадостные, а нам, на вас глядя, страшно становится, вот так. И я говорю Светке, взяв ее за руки:
— Я тебя люблю, Светка Панфилова! Слышишь? Они думают, что мы ничего не понимаем. А мы такие же люди, только ростом меньше их и родились позже, Светка! За что они издеваются над нами? Кто их просил нас рожать? Я хочу на необитаемый остров, Светка! Я не хочу видеть пьяные хари! Отдай бутылку… Все вокруг заблёвано, всё-ё! Я сам сейчас буду блевать! Не хочу жить! Не хочу жить рядом с ней! — И ударил бутылкой по раковине.
Она разбилась, только горлышко у меня в руке осталось и всего меня облило вином.
Сашка шарахнулся в сторону. Светка завизжала. И тут выскочил папа — какой! Весь взлохмаченный, с дикими глазами, как зверюга из своей берлоги, и закричал тонким голосом:
— Ребята!
Светка к нему бросилась:
— Они выпили… они выпили… — И как зарыдает.
Папа схватил меня за плечи. Он думал, я в крови. Он испугался, что я в крови, понимаете?
— Не кричи, — говорю ему. — Нормально все. Пьяный я. Теперь я тебе собутыльник. Вместе будем пить. Клятвы будем вместе маме давать. На пару, папа! Маму сведем в могилу, Юльку сведем в могилу, малыша — всех! Чтобы нам никто не мешал, понял?
Он бледный стоял и пошатнулся.
— Света… ты тоже пила?
— Нет, Леонид Михайлович… нет, что вы! нет!
— Проводи Сашу домой. Ты дойдешь, Саша?
— Чё мне! — Сашка очухался. — Я в порядке.
— Идите, ребята. — И опять пошатнулся, бледный жутко.
А я уже не понимаю, что говорю, ору ему в лицо, что у мамы огромный живот, в полнеба, я ничего не вижу, кроме маминого живота, и он передает нам обоим привет из Ташкента, а малыша, как только родится, будем поить водкой, чтобы он сразу узнал, что самое главное в нашей семье… понял? понял?
Потом какой-то провал. Ничего не помню. Потом помню — лежу на тахте, а он сидит рядом, трясется весь, плачет…
ТЕЛЕГРАММА: ЖУКОВОЙ ВЕРЕ СЕМЕНОВНЕ
Вера зайди пожалуйста к нам домой узнай как дела протелеграфируй
= Полина
ТЕЛЕГРАММА: МАЛЫШЕВОЙ ПОЛИНЕ ВАСИЛЬЕВНЕ
У вас дома плохо Леонид пьёт
= Вера
Мы вошли в этот кабинет — папа и я. За столом в белом халате сидел пожилой лысый дядька с толстым лицом. Он пригласил нас сесть и начал разглядывать маленькими, сердитыми и зоркими глазами. Папа, нервничая, сказал, зачем мы пришли. Проконсультироваться, сказал. Тот спросил: «А мальчик?» — и папа ответил: «Это мой сын. Он все знает». Врач хмыкнул, откинулся на спинку стула и руки скрестил на груди. Он ждал, понимаете, что папа сам все расскажет, а папа мучился и выдавливал из себя слова. Он сидел напротив окна, и я увидел, какой он стал худой, с впалыми висками, тонкокостный какой-то. Он сказал, что стал много пить.
Тогда тот спросил, сколько ему лет, и папа ответил, что тридцать четыре года. Тот начал расспрашивать о папиных родителях, а папа задергался лицом и отвечал, что его отец, дедушка мой, умер пять лет назад от инфаркта, что пил он весьма умеренно, практически, сказал, совсем не пил, а мать всю жизнь в рот не брала.
Тот сказал: «Так, так!» — прикрыл глаза и стал скучным, монотонным голосом расспрашивать. Сначала спросил о профессии, и папа сказал, что он по образованию архитектор. Тот спросил, давно ли папа пьет, и папа ответил, что с двадцати лет, начал в институте, но просто так, как бывает, от случая к случаю, а втянулся уже после института.
Врач все поддакивал с закрытыми глазами: «Так, так!» — и вдруг сказал:
— А знаете что… Напишите-ка вот здесь… ну, скажем, сегодняшнее число, месяц, год. Можно и день недели, не помешает. — И он протянул папе карандаш и лист бумаги.
Папа взял, придвинулся со стулом к столу, но вдруг побледнел, отложил карандаш и сказал, что не будет писать. А этот врач спросил:
— Что? Руки не слушаются?
И папа сказал: да.
А тот спросил:
— Не похмелялись сегодня?
И папа ответил: нет. И побледнел еще сильней.
Тот не спускал с него глаз, говорил: «Нелегко вам приходится при вашей профессии», а папа молчал и только горлом сглатывал. У меня глаза защипало — такой он был раздерганный, нервный и жалкий, папа, рядом с этим спокойным врачом.
— Ладно, — тот сказал. — Расскажите подробней, как вы пьёте. Всю технологию. Позывы, причины. И успокойтесь. Нечего волноваться, раз уж пришли.
Так сказал. А папа, вместо того чтобы успокоиться, еще сильней задергался и вдруг умоляюще на меня взглянул. Он так взглянул — понимаете? — будто закричал: «Помоги, Лёшка!», будто у стенки стоял перед расстрелом и в него уже целились. Я не выдержал и вскочил:
