Фефелов, как нарочно, метит в больное место. А Павел Васильевич и без того понимал, что выбилась его жизнь из обычной колеи, заметалась по рытвинам, оттого и работа не по душе, выпьет дома, прячась, — только и облегчение.
Всего начальнику не расскажешь, да и душа горняцкая огорожена прочной крепью — не быстро раскроется. Только самому больно Павлу Васильевичу за свою дурость: чем жена виновата? Мечтает съездить с ним, Павлом Васильевичем, за границу, в круиз вокруг Европы, шепчет ночами бог знает что. А его, Григорьева, тянет к Ирине, к ребенку тянет. И сопротивляется Павел Васильевич, знает свой дурацкий характер, будет измываться над Ириной, а все равно тянет. Иринка еще подливает масло в огонь, рассказывает, что ухаживают за ней зыковские ребята, особенно младший: у того и не баловство вовсе… Так прямо и говорит, рассыпая мелкий стеклянный смех:
— Умыкнут меня… Дождешься, Пашка…
В прошлый раз он услышал эти слова в кабинете — Ирина приходила к нему на работу. Не выдержал Павел Васильевич, вызвал секретаршу:
— Пригласите начальника пятого участка…
Когда секретарша вышла, Ирина спросила, поднимаясь со стула:
— Для чего это, Паша?
— Знаем, для чего…
— Да ты что? С ума сошел? Как тебе не стыдно…
— Нечего стыдиться… Сама-то защищаться с девок от парней не умеешь, — вспомнил старое.
У нее от стыда зарделись уши, отступила к окну, чувствуя в ногах дрожь… После убежала, не попрощавшись…
А с Зыковым и вовсе вышло неладно. Зашел Владимир Федорович, смотрит, а у главного инженера глаза, наверно, остекленели. Оттянул Павел Васильевич галстук, стал расстегивать воротник рубашки, оторвал пуговицу.
— Сестра, говоришь, приехала? — вдруг заговорил чужим голосом. — Я ее мужа знаю, вместе учились… Вчера иду с работы, его встречаю. Он и просил узнать, как Ирина?
Разве об этом расскажешь начальнику шахты. Язык не поворачивается. Вот и смотришь ему в глаза изо всех сил, говоришь, что можно сказать:
— Честное слово, Дмитрий Степанович… Голова разламывается. Знаю себя: с Ириной жизни не будет. Но вот она рядом, здесь, и не могу я.
— Ты мне задачи не ставь, Павел Васильевич, — Фефелов вел свое. — Решайся, если работать хочешь. Добром из путаницы выходи: либо туда, либо сюда.
И уходил из кабинета главного инженера твердым шагом.
2
В те ясные осенние дни, когда с убранного огорода тянуло запахом жухлой ботвы и когда солнце, еще горячее и высокое, приятно щекотало шею, Федор Кузьмич запасался углем.
— Все, мать, — говорил в такую погоду Зыков жене. — Осталось угля привезти, и амба.
В эту осень он по привычке не изменил себе, выбрал свободный день и пошел на шахту.
Подходя к кабинету, завидел Фефелова, остановился лицом к стенду, будто изучал шахтовые показатели, а сам думал: «Не заметил бы, разъязви его… Что спросит, старый болтун? Когда свадьба?»
Фефелов прошел мимо, и Федор Кузьмич поторопился ушмыгнуть в кабинет.
В раскомандировке пристал к рабочему — молодому парню:
— Сщас иду, сам-то что-то бегом, ни на кого не смотрит… — Федор Кузьмич поморгал глазами и совсем притворно спросил: — Замуж-то не спровадил дочку, на знаешь?
— Мне его дочка как клопу полнолуние…
— Это конечно, а все же интересно как-то? Она на хлебозаводе у него работает?
— Да говорят…
— Кому-то отломится кусочек.
— Ты, никак, Кузьмич, задумал старуху бросить?
— Я еще с ума не сошел. Так просто, любопытство.
Отойдя от парня, Федор Кузьмич пристроился к группе пожилых.
— Ты же в ночь, Кузьмич. Зачем пришел?
— Угля надо выписать… Не знаете, на складе уголь хороший?
— Да ниче… Я вот брал. Когда? С неделю назад.
— Сщас пойду, выпишу. С машинами, наверное, туго.
— Сотня рубчиков.
— Ты смотри, как дерут…
Уголь выписывал заместитель Фефелова Николай Иванович Марчиков. Зыков углядел его возле столовой.
— Все работаешь, Кузьмич? — обратился к нему заместитель начальника шахты громко, будто к глухому.
— Работаю, Николай Иванович, работаю.
— На пенсию скоро?
— На будущий год…
— Справный еще…
— Какой справный? — притворился Федор Кузьмич. — И спина болит, и ноги болят…
— Ври, ври. — Они пошли в сторону комбината. Николай Иванович шел мелкими шажками, носки врозь, как у балерины, отдувался и подрагивал мясистыми щеками. — Дочка, говоришь, отыскалась? — спросил у Федора Кузьмича. — Слыхал, слыхал… Красивая, говорят, дочка… Поди, и сам не помнишь, сколько напускал по свету в молодости ребятишек?
— Я этим делом не занимался, Николай Иванович. Я только с Дарьей.
— Знаем мы этих Дарий… Чего ко мне-то? — обратил маленькие заплывшие глаза на Федора Кузьмича, пропуская его в кабинет.
— Зима скоро, за угольком пришел, — объяснил Зыков. — Сейчас не привезть, в бураны и делать нечего.
— Да это понятно, — растянул Николай Иванович с видом бывалого человека. Махнув рукой, он опустился на стул. — Кому ты говоришь.
— Вам говорю, Николай Иванович, — Федор Кузьмич пожал плечами.
— Знаю, не столу, — ответил Марчиков и довольный откинулся на стуле. — Только не теми словами речь начинаешь, старый, — подсказал откровенно. — В баньку-то к тебе который месяц прошусь? А ты что?
В этот день Федор Кузьмич привез угля, а Марчиков напарился в зыковской бане. Оба сидели во дворе к вечеру, разговаривали, а сыновья Федора Кузьмича, Андрей, Илья и Владимир, вместе с Ириной стаскивали ведрами привезенный уголь под навес в ящик.
— Хороша, Кузьмич, у тя банька, — щерил Марчиков пухлый рот, следя за Ириной. — Хороша банька, да скоро выйдет. Жалко небось?
— Чего жалко? — отвечал с притворью Федор Кузьмич.
— Знаю чего… Баньку жалко, — смеялся Николай Иванович. — Вы, домовладельцы, так просто добро не спустите, юлите. Хитры, — Марчиков погрозил пальцем и разъяснил: — Но я вам ремешки пообрежу… Как милые с отводов съедете. Шахта здесь будет. А то расселились на золоте, понимаешь, и сидят — бани им тут, голубятни, курятни…
— Говорил Володька, говорил… Съедем. Мы не против. Нам где ни жить, лишь бы жить… — Федора Кузьмича тоже враз не раскусишь — кругло поговорить мастак.
— Разумно судишь, правильно, — наслаждался своим величием Николай Иванович, а сам на Ирину — зырк, зырк! И в голову не возьмет, что Владимир за его взглядом вдогонку пустил свой из-под навеса, понял, куда метит заместитель начальника шахты, покраснел, рассердился. — Надо иметь ко всему государственный подход, Федор Кузьмич, — продолжал Марчиков, вытирая пот с лица. — Между прочим, это я Фефелову предложил подработать отводы. — Посмотрев на Федора Кузьмича, он круто поменял разговор: — А что? У тебя после баньки ничего не найдется?..
«Противная морда, — проходя подумал Владимир. — Какой дурак его в руководстве держит?» А Федор Кузьмич догадливо засмеялся:
— Где-то было, Николай Иванович… Где-то было…
Марчиков выпил во дворе, без закуски, с удовольствием похлопал себя по груди и вовсе разговорился, захвастал на ухо Федору Кузьмичу:
