— Буду. Обязательно. А теперь познакомьте меня с токарем, о котором говорили вчера. С тем, что музыкой увлекается.
Свиридов вразвалку зашагал по чугунному рубчатому полу. Ощущая на щеке тепло весеннего солнца, я пошел вслед за ним.
СИМПАТЯГА
Пес из породы восточноевропейских овчарок, Симпатяга, скрестил на перилах балкона передние лапы, свесил морду и смотрит вниз, на мостовую, покрытую ледяной коростой. Глаза у него коричневые, спина черная, пористый и влажный нос кажется сделанным из каучука.
Все, что движется по шоссе: грузовики, красно-желтые автобусы, легковые машины, милиционер с полосатой палочкой — давно знакомо Симпатяге.
В доме напротив, большом, темном, вспыхивает в окнах свет, поэтому пес все чаще поглядывает на фонарь, возле которого останавливаются автобусы: он ждет Константина, хозяина.
Симпатяга дрожит всем телом: замерз. Ему хочется есть: пуста со вчерашнего дня помятая алюминиевая чашка. Когда ветер доносит сладкие кухонные запахи, Симпатяга скулит потихоньку, чтобы не слышала жена хозяина, Клара.
На улице темней и темней. Уже видны не только глаза светофоров, но и лучи их, то желтыми, то красными, то зелеными столбами протягивающиеся в воздухе.
Начинает валить снег. Белые хлопья напоминают разваренные рисовые зерна. У Симпатяги бежит слюна. Он слизывает снежинки с перил. Холодный шершавый чугун больно щиплет язык.
К фонарю подплывает очередной автобус. Выскакивают люди, рассыпаются в разные стороны, но по-прежнему не видно среди них Константина. Симпатяга взвизгивает от досады, заглядывает сквозь стекло балконной двери в комнату: не прозевал ли хозяина? Может быть, он уже дома? Но в комнате все еще нет того, кого он ждет, а есть та, которую давно хочется искусать. Она лежит на диване. На ней шелковый халат. В руках книга, оранжевая, в золотых жилках.
До того, как появилась в жилище Константина Клара, Симпатяга обитал не здесь, на балконе, а там, в комнате. Его место было между гардеробом и диваном. Хозяин часто и ласково хлопал его по загривку, хорошо кормил и даже баловал конфетами. Вечерами, положив на стол большую доску и приколов к ней лист толстой бумаги, Константин заставлял Симпатягу лежать у стола, а сам сгибался над доской, шуршал какими-то сверкающими штучками по бумаге. Порой, выпрямившись, хозяин брался за подбородок и задумчиво насвистывал, а потом весело вскрикивал: «Верно! Так!» — и щекотал пса концом длинной линейки.
Летом они отправлялись в деревню. Хозяин с рюкзаком за спиной ехал на велосипеде, Симпатяга бежал позади. В городе было душно, пыльно, пахло заводской гарью, размякшим асфальтом, дымком, что вылетал из-под машин.
За окраиной начиналась степь. Запахи резко менялись, становились ароматными, нежными, и даже дорожная пыль, отдающая бензином, вкусно пахла солнцем и дождем.
Симпатяга перепрыгивал канаву, летел над травами и цветами. Пушистыми белыми волнами перекатывались на ветру ковыли, склонялись малиновые шапки колких, как ежи, татарников, взлетали в воздух жаворонки. Иногда случалось странное: какой-нибудь жаворонок не оставлял гнезда, притаивался, вытянув шею. Недоумевая, почему птичка, которая может свободно уместиться в пасти, не испугалась его, Симпатяга замирал над гнездом, наблюдая за тем, как время от времени дымчатое веко затягивает бесстрашный глазок жаворонка. Не тронув хохлатого смельчака, довольный своим великодушием, пес бежал дальше. За степью вставали горы, сначала утыканные кривыми, низкими лиственницами, затем — жиденькими березками, а после, в конце пути, — соснами, елями, ольхами, такими долговязыми, что на вершины их нужно глядеть, высоко задрав морду.
Останавливались в пятистенном доме. Над коньком крыши торчал шест антенны. В доме жили старик Лука, его дочь Нюра и ее сынишка Павлуша, сивый, верткий, в длинных брюках, стянутых ремнем на груди.
Старик Лука носил соломенную шляпу, такую же медно-желтую, как его лысина; ходил он сильно согнув колени, подпирая поясницу руками.
В погожие дни он сидел на чурбаке. Подсучит штанины, выставит взбухшие фиолетовые ноги и жарит их на солнце. Всякому, кто заходил во двор, Лука жаловался:
— Исходились, изработались ноженьки мои. Вот, смотри: надавил — ямины остались. Как из воска ноги у меня. Врачи так и определяют: восковидность. Есть травка такая — медвежье ухо. Пью еённый отвар. А то бы совсем обезножил.
В ненастье старик сидел в прихожей, резал табак, катал сковородкой дробь, а чаще молол пшеницу на ручной мельнице.
Нюра целыми днями пропадала на работе. Она была членом кустарной артели: рубила срубы, ладила сани-розвальни, кошевки, плела коробы. Говорила она басом, как мужчина, курила.
Большая часть забот по дому и хозяйству лежала на плечах Павлуши. Он и еду готовил, и огород полол, и сети ставил, и масло пахтал, и на районном базаре рыбу и яйца продавал.
Лука говорил о внуке:
— Павлушка у нас будто вихрь: вскипел в одном месте, а ты уже в другое гляди, он уж там крутится. В нашу породу пошел, в Лесогоровых! У нас в руках дело огнем горит!
Симпатяге нравились все трое: и Лука, и Нюра, и особенно Павлуша. Старику и женщине он позволял гладить себя, а от мальчика даже пищу принимал, несмотря на то, что это почему-то сердило Константина. Чтобы хозяин не видел, что Павлуша кормит его, Симпатяга убегал за сарай, туда, где рос дупластый вяз. Мальчик приходил следом, с глиняной чашкой, наполненной ухой или щами.
Пока Симпатяга ел, навастривая уши: «Не идет ли Константин?» — паренек сидел перед ним, заглядывал в глаза, восторженно тер ладошкой по голове — кудрявил свои сивые вихры. Когда пес заканчивал тайную трапезу, Павлуша бросался к нему, норовил свалить. Симпатяга вырывался, вставал на дыбы и, облапив Павлушу, легонько прихватывал зубами его ухо. Тот заливисто смеялся, поддевал Симпатягу за ногу, но побороть не мог. И тогда пес нарочно валился в траву под торжествующие возгласы Павлуши.
Когда жили в деревне, Константин меньше обращал внимания на Симпатягу, чем в городе, и почти все дневное время проводил на берегу: стоял неподалеку от воды и забрасывал длинную лесу в речку там, где она перекатывалась по гальке. Если Симпатяга спокойно лежал на песке, следя за тем, как Константин выбрасывает из воды бешено трепещущих рыбок с кремовыми хвостами и стеклянно-зеленой чешуей, то хозяин не замечал его; но стоило направиться к
