— Ян!..
Больше Ольга ничего не могла сказать. У нее не было сил, она промерзла, ей только что наплевали в душу, — и слезы душили ее.
Посреди комнаты стояла в вазоне елка — свежая, зеленая и душистая. Всю квартиру наполнила она ароматом. Это был грустный аромат детства — беззаботной и спокойной поры. Он навевал смутные воспоминания, и от него щемило сердце. Жарко потрескивая, на ветках горели свечки, и запах тающего воска смешивался с запахом хвои. На елке висели украшения: карамельки в разноцветных бумажках. Ольга насчитала их шестьдесят. Это были карамельки, которые Пахол получал по две в день — к утреннему и вечернему кофе. Весь этот месяц он пил кофе без карамелек, сберегая их для украшения задуманной елки. На верхушке елки светилась большая красная звезда со свечкой внутри.
— Ничего, — ответил Пахол на предостерегающий взгляд Ольги. — Если кто-нибудь постучится в дверь, достаточно будет наклонить звезду, свечка подожжет ее и бумажка вспыхнет. А елка сама по себе это никакая не крамола, с вашего позволения, панна Ольга.
Валя и Владик стояли перед елкой молчаливые, притихшие. Каждый год мама устраивала им елку, и на елке было так весело: много детей, танцы, песни и подарки. А теперь детей не было, подарков тоже, а рояль, да и патефон давно уж пошли на подсолнечное масло и муку. Валя смотрела на звезду, Владик — на карамельки.
Когда Ольга вышла из задумчивости и огляделась, Пахола не было в комнате.
Впрочем, он вскоре вернулся: на руках он нес больную внучку соседки из сорок второй квартиры. Он посадил ее на стул, кивнул Ольге пальцем, как заговорщик, и опять исчез. Через несколько минут он снова вернулся — с детьми. Так Пахол собрал десять человек детей — из всех квартир в подъезде.
Дети стояли перед елкой, щурились на яркие огни и бледно улыбались. В их улыбках были и горечь, и снисходительность взрослых, которые прощают малышам их игры и наивные развлечения. Детские личики были грустны и худы. Тени легли у детей под глазами. От желтоватого света свечек эти тени казались зеленоватыми.
— Внимание! — сказал Пахол. — В круг!
Он поставил детей в круг, сам стал с ними и повел их вокруг елки.
Потом Пахол запел украинскую щедровку:
Щедрик-ведрик,
Киньте вареник,
Грудочку кашки
Кiльце ковбаски!
Мать отвернулась лицом к стене.
— Ну, ну! — подбадривал Пахол малышей, притопывая своими огромными бутсами. Он пел тенором с чистым тремоло в верхнем регистре.
Дети понемногу оживились. В комнате было тепло, мерцали свечки, пахло ярым воском и разогретой хвоей.
— Щедрик-ведрик, — затянули детские голоса, — киньте вареник, грудочку кашки, кiльце ковбаски…
Ольга отошла в тень. Она не хотела, чтобы Пахол видел сейчас ее лицо.
А Пахол прихлопывал в ладоши, прыгал козлом и затягивал одну колядку за другой. Потом он повел детей в другую сторону.
— На рождество ходим, добрых людей ищем…
Дети уже перестали робеть. Они пели с Пахолом песни. Вареников, кашки и колбас никто не давал, но на елке висели карамельки, сверкали свечки, и детям стало весело.
Когда свечки догорели, Пахол усадил детей на пол, а сам стал разбирать елку. Он снял шестьдесят карамелек и разделил их поровну между всеми. Потом он по одному отнес детей по домам.
Когда он вернулся, отнеся последнего ребенка, внучку больной соседки из сорок второй квартиры, Валя и Владик уже спали. Елка стояла посреди комнаты, темная, осиротелая. Только красная звезда, тоже потемневшая и потускневшая без свечи, виднелась еще на верхушке.
— Ян, — сказала Ольга, — подарите мне звезду.
— Нет, — сказал Пахол, — с вашего позволения…
Он снял красную звезду и поднес ее к огоньку коптилки. Звезда вспыхнула и сгорела.
Ольге стало очень грустно, когда звезда сгорела. Ей так хотелось красной звезды. Она поймала себя на этой сентиментальности и покраснела, как Пахол.
— Какой вы добрый, Ян, — сказала Ольга, — и как вы умеете обращаться с детьми.
— Дети! — позвала мать.
— Они уже спят, мамочка, — ответила Ольга.
— Я не малышей зову, — сказала мать, — а тебя с Яном. Подойдите ко мне.
Ольга с Пахолом подошли.
— Дети, — сказала мать, когда Ольга с Пахолом стали около нее. — Сохраните жизнь малюткам…
Она затихла, слеза повисла у нее на ресницах и покатилась по щеке.
Пахол затоптался на месте, стал шарить по карманам, — у него было множество карманов во френче, и все они были битком набиты, — и наконец извлек нужную вещь. Это был маленький пузырек, с виду похожий на аптекарский.
— Смотрите, — сказал Пахол, показывая на свои наручные часы, — без трех минут двенадцать. С вашего позволения, мы выпьем сейчас за наступающий Новый год.
В пузырьке было вовсе не лекарство, а ром.
Пахол поспешно разлил ром по рюмкам, — он очень торопился, чтобы не опоздать к двенадцати часам. Он подал рюмку и матери, чтобы та хоть пригубила ее.
— Двенадцать! — торжественно объявил он. — С вашего позволения, с Новым годом, с новым счастьем! — Он пригубил, но тотчас же снова поднял рюмку. — За Новый год над Харьковом и Мукачевом!
— В таком случае, — сказала Ольга и с грустной улыбкой тоже подняла рюмку, — с вашего позволения, за Новый год и над Прагой, Белградом, Варшавой, и над всеми землями, захваченными фашистами…
Они выпили, и мать пригубила свою рюмку.
— Вы пьете ром, панна Ольга? — спросил Пахол.
— Я так давно не пила и не думала о том, что на свете есть вина…
— В таком случае, — сказал Пахол, — мы допьем с вами все, что у нас есть.
Они сели с Ольгой за стол, друг против друга, и Пахол опять наполнил рюмки.
— Расскажите мне о ваших детях и жене, Ян, — попросила Ольга.
Пахол побледнел и примолк. Потом он сказал вполголоса:
— Я их люблю, панна Ольга, моих детей и мою жену. Ее зовут Маричка. — Ему нечего было больше сказать, и он поднял рюмку. — За Новый год над Москвой, панна Ольга!
— За Новый год в Москве, — сказала Ольга.
Они чокнулись.
Так начался новый год. А начинался это только сорок второй год.
2
В среду, в новогодний вечер, вдруг раздался громкий стук в дверь.
Это был резкий, властный стук, — так не стучали соседи, так не стучал дворник, так не стучал Пахол. Да и Пахол был дома, — он отвез своего начальника в офицерское кафе на вечер и теперь был свободен до поздней ночи. Стук тотчас повторился. Так могли стучать только гитлеровцы.
Ольга бросилась было к двери, но Пахол опередил ее:
— С вашего позволения, панна Ольга, это уж разрешите мне.
Ольга отступила в темноту передней, и Пахол подошел к двери.
— Вер ист да? — спросил он.
— Махт ауф! — послышалось из-за двери.
Пахол на мгновение заколебался, но затем повернул ключ и отворил дверь.
Он тотчас сделал шаг в сторону, пристукнул каблуками и вытянулся в струнку.
На пороге стоял офицер в длинном плаще с меховым воротником. Офицер перешагнул через порог и вошел в переднюю.
Сердце у Ольги похолодело. Как ни темно было в передней, она сразу узнала стройную, осанистую фигуру. Это был майор Фогельзингер.
Но майор еще не заметил Ольги, — она стояла в тени.
— Кто ты? — спросил майор у Пахола.
Пахол громко отрапортовал: шофер резервкоманды 109-А, Ян Пахол, здесь на постое.
— Имя хозяйки? Басаман Ольга?
Пахол снова на мгновение заколебался.
— Дома она? — спросил майор, не ожидая ответа.
Ольга вышла из тени.
— Я здесь, господин майор. Добрый вечер.
— Простите, — сказал майор и быстро прошел через переднюю к Ольге. Он прихрамывал на левую ногу, — Ольга заметила это только сейчас. Она еще не видела, как он ходит.
Майор остановился перед Ольгой и откозырял.
— Добрый вечер. Поздравляю вас с Новым годом, фрау Басаман.
Затем он снял фуражку, переложил ее в левую руку и всем корпусом подался слегка вперед — к Ольге. Ольга поняла, — майор ждет, чтобы она подала ему руку. И это надо было сделать, — этого требовали элементарные правила приличия. Но Ольга не могла подать майору руку, — майор был враг. И все же она сделала движение, и майор ловко подхватил ее руку. Точным мужским жестом майор — он был элегантен, но в меру, без кавалерских ухваток в обращении — слегка пожал холодную руку Ольги и мягким, красивым движением поднес ее к губам. Он только коснулся, — почти не коснулся, — губами кончиков пальцев Ольги и сразу выпустил руку. Рука Ольги упала тяжело, как неживая.
Пахол стоял у двери навытяжку, отставив локти по-немецки, голову откинув назад, рыжие усики топорщились у него на короткой губе.
— Я приехал поздравить вас с первым днем нового года, — любезно сказал майор, слегка склонив голову, — и пожелать вам счастья в новом году. Прошу извинить меня за то, что я позволил себе навестить вас в такой поздний час, но днем мне помешали дела. Очень прошу извинить меня.
