Василий Шукшин - Киноповести

— Братцы!— крикнул Степан.— Тут бояре пришли — списывать нас! Говорят, обычай такой повелся: донских и яицких казаков всех поголовно списывать! Я такого ишшо не слыхал. А вы?

Вся толпа на берегу будто вздохнула одним могучим вздохом:

— Нет!

— Говори теперь сам,— велел Степан Прозоровскому.

Прозоровский выступил вперед.

— Казаки! Не шумите... Надо это для того...

— Нет!!— опять ухнула толпа.

— Да вы не орите! Надо это...

— Нет!!!

Прозоровский повернулся и ушел в шатер.

— Скоморошничаешь, атаман!— строго сказал он.— Ни к чему тебе с нами раздор чинить, не пожалел бы.

— Не пужай, боярин, я и так от страха трясусь весь,— сказал Степан.— Слыхал: брата мово, Ивана, боярин Долгорукий удавил. Вот я как спомню про это да как увижу боярина какого, так меня тряской трясет всего.— Степан сказал это с такой затаенной силой и так глянул на Прозоровского, что невольно все некоторое время молчали.

— К чему ты?— спросил Прозоровский.

— Чтоб не пужал.

— Я не пужаю. Ты сам посуди: пошлете вы станицу к царю, а он спросит: «А как теперь? Опять за старое?» Пушки не отдали, полон не отдали, людей не распустили...

— В милостивой царской грамоте не указано, чтоб пушки, полон и рухлядь имать у нас и казаков списывать.

— Грамота-то когда писана! Год назад...

— А нам что? Царь-то один.

На берегу возбужденно гудели казаки. Весть о переписи сильно взбудоражила их. Гул этот нехорошо действовал на воевод.

— Ну что, телиться-то будем?— раздраженно спросил Прозоровский.

— Кому время пришло — с богом,— миролюбиво сказал Степан.— Я ишшо не мычал.

— Ну дак замычишь!— Прозоровский резко поднялся.— Слово клятвенное даю: замычишь. Раз добром не хочешь...

Степан впился в него глазами... Долго молчал. С трудом, негромко, будто нехотя сказал осевшим голосом:

— Буду помнить, боярин... клятву твою. Не забудь сам. У нас на Дону зря не клянутся. Один раз и я клялся — вот вместе и будем помнить.

Воеводы пошли из шатра. Прозоровский шел последним. Он вышагнул было, но вернулся — вспомнил про шубу.

— Не будем друг на дружку зла таить, атаман.

Степан молчал. Смотрел на воеводу. А тот — как бы ненароком — опять увидел шубу.

— Ах, добрая шуба!— сказал он.— Пропьешь ведь!

Степан молчал.

— А жалко... Жалко такую шубу пропивать. Добрая шуба. Зря окрысился-то на меня,— сказал Прозоровский и нахмурился.— Про дела-то твои в Москву писать я буду. А я могу по-всякому повернуть. Так-то.

Степан молчал.

— Ну, шуба!..— опять воскликнул воевода, трогая шубу.— Ласковая шуба. Отдай мне! Один черт — загуляешь ее на Дону. А?

— Бери.

— Ну, куды с добром! Я сейчас не понесу ее, а вечером пришлю.

— Я сам пришлю.

— Ну и вот, и хорошо, Степан...— Прозоровский прижал руку к груди: — Христом прошу: не вели казакам в город шляться. Они всех людишек у меня засмущают. Вить они сейчас всосутся пить, войдут в охотку, а ушли бы — они на бобах. А похмельный человек ни работник, ни служака. Да ишшо злые будут, как псы.

— Не заботься, боярин. Иди.

Прозоровский ушел.

— Будет тебе шуба, боярин,— сказал Степан.

Ближе к вечеру, часу в пятом, в астраханском посаде появилось странное шествие. Сотни три казаков, слегка хмельные, направлялись к кремлю: впереди на кресте несли дорогую шубу Разина. Во главе шествия шел гибкий человек с большим утиным носом и запевал пронзительным тонким голосом:

Триста человек дружно гаркнули:

Пока шел «голубь», гибкий человек впереди кувыркнулся через себя и прошелся плясом. И опять запел:

И снова разом — дружно, громко:

Худой человечек опять кувыркнулся, сплясал:

Разин шел в толпе, пел вместе со всеми. Старался погромче... Пели все серьезно, самозабвенно.

Мощный рев далеко потрясал стоялый теплый воздух; посадский люд высыпал из домов.

Лица казаков торжественны.

Шуба величаво плывет над толпой.

Два казака, отстав от шествия, поясняют посадским:

— Шуба батьки Степана Тимофеича замуж выходит. За воеводу. Приглянулась она ему... В ногах валялся — выпрашивал. Ну, батька отдает.

Толпа идет не шибко; шубу нарочно слегка колыхают, чтобы она «шевелила руками».

Тут особенно громко, «с выражением» рявкнули:

В покоях воеводы: сам воевода, жена его, княгиня Прасковья Федоровна, дети, брат.

Ярыга, юркий, глазастый, рассказывает:

— Один впереди идет — запевала, а их, чай, с полтыщи — сзаду орут «голубя»...

— Тьфу!— Иван Семенович заходил раздраженно по горнице.

— Ты уж позарился на шубу!— с укором сказала Прасковья Федоровна.

— Думал я, что они такой свистопляс учинят? Ворье проклятое!

— Это кто же у их такой голосистый — запевает-то?— спросил Михаил Семенович.

— Скоморох. Днями сверху откудова-то пришли. Трое: татарин малой, старик да этот. На голове пляшет.

— Ты приметь его,— велел Еоевода.— Уйдут казаки, он у меня спляшет.

— Сам ихний там же?

— Стенька? Там. Со всеми вместе орет.

— Стыд головушке!— вздохнула Прасковья Федоровна.— Людишки зубоскалить станут...

— Иди-ка отсудова, мать,— сказал воевода, поморщившись.— Не твое это бабье дело. Иди к митрополиту, детей туды же возьми.

Прасковья Федоровна ушла с детьми.

— Ах, поганец!— сокрушался воевода.— Что учинил, разбойник. Голову с плеч снял.

В горницу заглянула усатая голова.

— Казаки!

Казаки стояли во дворе кремля. Стырь и дед Любим в окружении шести казаков с саблями наголо вынесли вперед шубу.

— Атаман наш, Степан Тимофеич, жалует тебе, боярин, шубу со свово плеча.— Положили шубу на перильца крыльца.

— Вон!!!— закричал воевода и затопал ногами.— Прочь!.. Воры, разбойники! Где первый ваш вор и разбойник?

— Какой?— спросил Стырь.— Он там с народишком беседу...

— Он больше не атаман вам! Он сложил свою власть!.. Бунчук его — вот он!— Воевода показал всем бунчук Разина.— Какой он вам атаман? Идите по домам, не гневите больше великого государя, коли он вас миловал! Не слухайтесь больше Стеньки! Он — дьявол! Он сам сгинет и вас всех погубит!

Степан торопил события. Вернувшись из Астрахани, он позвал есаулов к себе.

— Сколько коней закупили, Иван?

— Сто двадцать. А сбруи — на полета.

— Закупить! Какого дьявола ждешь? Пошли к татарам!

— Они посулились сами...

— Некогда ждать! Пока солнце встанет, роса очи выест. Пошли пять стружков. И пускай не скупятся. Федор, в Царицын кто поехал?

— Минька Запорожец.

— Велел передки закупить?

— Велел.

— В Москву-то будем посылать?

Степан подумал.

— Будем. Из Царицына. Дальше: у воронежцев закупим леса, сплавим плотами... Федор, сам поедешь. Бери полета, которые с топором в ладах и — чуть свет — дуй. Скажи воронежцам: долю ихную — за свинец и порох — везем. Свяжите с десять плотов — и вниз. Там, наспроть устья Кагальника, между Ведерниковской и Кагальяицкой, островок есть — Прорва. Там стоять будем. Поделайте засеки, землянки — сколь успеете. Если кто из казаков уйдет домой хоть на день, хоть на два — тебе головы не сносить. Мы не зимовые казаки, а войско. Сам буду отпускать на побывку — за порукой. Иван...— Степан в упор посмотрел на Черноярца.— Где Фрол?