— Не думай, что я тебе помогал ради будущей выгоды, — сказал он. — А деньги тебе самому еще пригодятся.
— Но сейчас мне ничего не стоит помочь тебе. Я был бы рад, если бы ты позволил мне погасить хоть часть давнишнего долга.
— Ты мне ничего не должен.
— Почему ты так упрямишься, Оскар? Тебе, наверно, приятно, когда другие остаются у тебя в долгу. Всегда ты хочешь быть выше других.
— Мне просто хочется стоять на своих ногах. Они у меня еще достаточно крепки, можно обойтись и без поддержки.
«Вот, черт, гордый какой, — думал Роберт. — От кого угодно примет, только не от меня».
Больше он к нему не приставал, но втайне переговорил с Анитой. Ей ведь было известно, что долг необходимо вернуть немедленно, что в этом и крылась причина угнетенного состояния Оскара. Она знала и то, что ей не уговорить Оскара принять деньги Роберта: старая неприязнь к брату не угасла. Но Анита не могла допустить, чтобы Гароза разорил их, и она на свой страх условилась с Робертом, что тот сам уладит дело с векселем.
Роберт вернулся в город, и через несколько дней на имя Аниты пришло письмо. Вечером она подала его мужу. В конверте находился его погашенный вексель. Правда, Оскар ничего не сказал, но по всему было видно, что он чувствовал себя униженным.
Неделю спустя он получил письмо от Марты. Посмотрев на подпись, Оскар, не читая, сунул его в карман и вечером, отправляясь в море, захватил с собой. Выставив сети, рыбаки остались возле них на ночь — салака шла густо, и часа через два можно было уже выбирать. Оскар нарочно откладывал чтение письма; неизвестность сладко волновала сердце. В эту тихую ночь, когда его окружало только кротко улегшееся море и теплый воздух, он отдался воспоминаниям о минутах, пережитых в Курземе. Он задрожал от щемящей боли, словно при мысли о волшебном, неповторимом сне, тени которого скользят мимо, напоминая о какой-то таинственной были. Может быть, все рассеялось и пламя истлело? Может быть, случилось что-нибудь плохое и девушка написала ему эти строчки в минуту горя? Но, может быть…
Больше он уже не в силах был терпеть. Пока Франц спал на другом конце лодки, Оскар при свете фонаря стал читать письмо.
«Оскар, далекий мой друг! — писала Марта. — Странно, что я пишу тебе сейчас, а самым странным мне кажется то, что я не написала тебе раньше, сразу же после твоего отъезда… Может быть, ты спросишь, откуда я узнала твой адрес, но это очень просто получилось — здесь ведь остались твои товарищи. Теодор после твоего отъезда рассказал мне, что он был проповедником в ваших краях. Он все время ругал тебя, называл забиякой, безбожником и сказал, что будто бы несколько лет тому назад какой-то девушке пришлось покончить с собой, потому что ты якобы оставил ее в тяжелом положении. Я, понятно, не верю ему, я ведь знаю, почему он так говорит. Потом он принялся издеваться над нами обоими. Мне будто бы очень нравятся такие мужчины, которые в каждом новом месте заводят шашни с девушками, хотя у них дома семьи. Я нарочно все это рассказываю тебе. Знай, что он все еще зол на тебя и не забыл, как ты с ним тогда поступил. Мне кажется, он хочет тебе отомстить, но как, я еще не знаю. Всю весну он прожил дома, а последнее время ему опять пришла охота проповедовать, и вчера он уехал. На прощание он спросил меня, не желаю ли я передать кому-нибудь привет. Тебя он якобы обязательно постарается встретить. Поэтому я решила уведомить тебя об этом и написала это письмо. Ах, Оскар, если бы ты знал, как здесь все опустело с тех пор, как ты уехал. И как подумаешь, что ты, может быть, никогда больше не появишься в наших краях, а мне придется прожить весь век, не видя тебя, до того грустно становится, что я совсем не могу понять, для чего мне и жить… Не можешь ли ты изредка писать мне, чтобы только рассказать, как тебе живется? Я хоть знала бы, что ты делаешь, и тогда мы все равно что виделись бы издали друг с другом. Мне все хочется увидеть тебя во сне, вечерами я всегда об этом думаю, но ты никогда, никогда не приходишь, никогда не навещаешь — наверно, забыл уже меня. Не сердись, что я беспокою тебя. Живи так, как тебе нужно, а я желаю тебе всего самого лучшего. Если тебе это не покажется глупым, я хотела бы, чтобы ты исполнил одно мое желание. Через неделю после отправки этого письма, это, значит, первого июля, выйди вечером из дому и думай обо мне ровно в десять часов. Я тоже буду тогда думать о тебе и буду знать, что ты вспоминаешь обо мне. Мы словно немного побудем вместе. Я знаю, что ты станешь смеяться, и мне стыдно, но ничего, пусть будет так. Будь здоров, мой далекий друг».
«Милое дитя, дорогое чистое дитя, — думал Оскар. — Какой же любви ты заслуживаешь! А что я могу тебе дать?»
Он отрывал от письма клочок за клочком и ронял в воду.
Брат Теодор собирается вернуться… Пусть его возвращается. Когда лодка идет ко дну, одной волной больше или меньше — значения не имеет.
Да, в жизни часто так случается, что пока одни отчаянно борются и идут против течения, затрачивая на эту борьбу все свои силы, другие отдаются ему и с беззаботной улыбкой плывут по волнам. Куда, навстречу какой судьбе — это их не тревожит. Под гору всегда легче идти.
В «Вилле Фреди» было шумно и весело, гостей там всегда хватало. Недаром американец выбрал удобную позицию — против границы участков неводчиков и владельцев мереж. На лов выходило сразу несколько карбасов. В ожидании очереди неводчики скучали на берегу, и тогда соседство ресторана оказывалось весьма кстати. По случаю удачного лова следовало промочить глотку кружкой-другой пива, и даже когда ничего не поймалось, где еще можно так унять досаду, как не в этом заведении? Владельцы мереж после проверки ловушек то и дело проходили мимо гостиницы. Вот оно и получалось, что один-другой лосось вместо рынка попадал в гостиницу. Фред принимал плату и натурой, а рыбакам это было на руку. Жены ведь не знали, сколько каждый раз поймано лососей, и разве надо им рассказывать, когда одного и пропьешь? Неводчики, те свои расходы старались покрывать за счет артели.
Особенно усердными завсегдатаями «Виллы Фреди» стали Осис и старый Дунис. На старости лет они вздумали выучиться игре на бильярде. Любителем этого спорта был и Бангер, и втроем они часто коротали за ним время до поздней ночи, так что стук шаров был слышен через открытые окна даже на шоссе. Молодежь больше привлекало общество бойких официанток. Индрик Осис с Екабом Аболтынем наперебой старались добиться благосклонности одной из горничных, но Леонтина была мила с обоими… до тех пор, пока у них водились деньги, а когда их кошельки опустели, она так же охотно стала флиртовать с другими. На сцену выступали ревность, упреки, а иногда и потасовки. Но и старики не оставались равнодушными к прекрасному полу. Некоторых отцов семейств видели выходящими из отдельных кабинетов второго этажа. Поговаривали даже, что и Бангер любит уединяться с пухленькой буфетчицей. Одним словом, мужчины всякий стыд позабыли. Сети лежали в клетях нечиненными, сено гнило на лугу.
Чем веселее шли дела в гостинице, тем чаще возникали раздоры в семьях рыбаков. То Осиене пробирала своего старика, то Дуниене вцеплялась своему в бороду. Только мадам Бангер не хотела верить, что ее муж мог себе позволить такие глупости — он всегда вел себя примерно. Но когда об этом заговорили громче, спокойствие мадам было нарушено, и однажды вечером она двинулась к «Вилле Фреди», закрыв раньше времени лавку. Случилось так, что той же дорогой шла Дуниене, и обе рассерженные женщины появились в гостинице, когда это было менее всего желательно. Пьяного вдрызг Дуниса застали в какой-то нише: он обнимал сидевшую у него на коленях официантку, называл ее крошкой и требовал поцелуев. Дуниене смахнула со стола все бутылки и стаканы, отхлестала по щекам старика и заявила, что он здесь находится в последний раз. Бангер сидел за закрытой дверью, поэтому и позор его был обставлен несколько культурнее: мадам не уходила до тех пор, пока лавочник не вышел из кабинета, но он не был один, о нет — тогда бы он не запирал двери. Два дня лавочница не разговаривала с мужем и только беспрестанно вздыхала и сморкалась. Но когда она снова обрела дар речи, получилось и того хуже. «И как не стыдно так безобразничать на старости лет, — плакалась она. — Добро бы уж холостяком был, а то ведь дома взрослые дети, что они подумают про такого отца?»
Да, мир и согласие рушились во многих домах; казалось, какой-то злой дух вмешался в семейную жизнь рыбаков. Самые ужасные проклятия сыпались на голову американца и на его заведение. Однажды ночью в саду «Виллы Фреди» были перебиты прекрасные стеклянные шары, а через день в самое большое окно гостиницы влетел камень, так что стекольщику потом хватило работы. Но это не помогло, веселье в гостинице продолжалось. По-прежнему стучали шары в бильярдной, мужчины тайком ускользали из дому и пробирались сюда по вечерам. Но теперь швейцару был дан строгий приказ: не пускать на порог гостиницы ни одной жены рыбака. Заведение стояло на страже покоя клиентов.
