Шатаясь, он добрался до угла кубрика, разыскал рабочую одежду и стал переодеваться.
— Поешь, Джонит, как же ты пойдешь на голодный желудок…
Он попытался что-то съесть, но не смог проглотить ни куска. Выпив кружку остывшего кофе, он ушел в кочегарку. Пока пароход стоял у берега, Юхансон мог один поддерживать пар, но Джонит не хотел и слышать о возвращении в кубрик. Стиснув голову руками, он уселся на насосный ящик и неподвижным взглядом уставился на бушующий в топках огонь, временами посматривая на манометр и через каждые пять минут поднося ко рту кружку с водой.
— У парня тяжелое похмелье… — решили товарищи.
Но голова Джонита горела не только от похмелья. Сильный насморк и кашель предвещали начало болезни. Если бы все было лишь результатом кутежа, то тяжелая работа скоро рассеяла бы пьяный угар, и Джонит не шатался бы на ходу. Он ничего не сказал товарищам о своем состоянии. Когда пароход вышел в море, Джонит вычистил свою топку и нагнал пар до красной черточки в манометре. Это ему досталось нелегко, и если он вообще справился, то только благодаря великолепному знанию дела. Увидев, что все идет как следует, товарищи решили, что Джониту стало лучше и к следующей смене он окончательно выздоровеет. Но это было ошибочное мнение. Болезнь прогрессировала, Джонит все чаще чихал и все мучительнее становились приступы кашля.
В четыре утра, когда Джониту следовало вторично стать на вахту, он с трудом съел маленький кусочек хлеба с маслом и еле дотащился до кочегарки. Работа словно вдохнула в него энергию, и с нечеловеческими усилиями он выполнял свои обязанности. У него не переставая кружилась голова, как это бывает на первой стадии опьянении, в ушах стоял звон, а тело сделалось нечувствительным к боли. Подхватив на лопату уголь, он, еле сохраняя равновесие, шатаясь, поворачивался к топке и кидал в нее уголь. Часто бросок оказывался неудачным, лопата ударялась о дверцу, и уголь высыпался на пол. Вытаскивая шлак из топки, Джонит иногда прихватывал горящий уголь: он потерял точность глаза. Все предметы словно убегали от него — то отодвигались в сторону, то ускользали куда-то вглубь; вместо одного оказывалось два, а там, где виделось два, рука хваталась за воздух.
Старый Юхансон все время подозрительно посматривал на Джонита. После смены он поговорил с Ивановым, тот в свою очередь — с Дембовским, и весть о болезни Джонита быстро дошла до капитана.
— Почему вы мне раньше не сказали? — возмущался Белдав. — Я бы его в Архангельске сдал в больницу. Где теперь найдешь ему замену, у нас нет ни одного лишнего человека.
— Но ведь он еще работает, — сказал Дембовский. — Прошлую смену держался неплохо. Инфлюэнцу лучше всего лечить именно работой. Если начнешь лежать, поддашься болезни, долго проваляешься, а если сопротивляться, она пройдет шутя…
— Вы так думаете? — Белдав взглянул на чифа. — Ну что ж, по мне, так пусть работает, если может. Скажу первому штурману, чтобы дал Бебрису каких-нибудь порошков от головной боли.
На том и порешили пока. Джонит получил от Волдиса порошки и еще два раза спустился в кочегарку. После последней смены он встретился на палубе с Ингусом. Того обеспокоил вид Джонита. Он пошел в кубрик к кочегарам и заставил Джонита измерить температуру. Термометр показал тридцать девять и две десятые.
— Тебе нужно сейчас же лечь и лежать, — заявил Ингус. — Это же сумасшествие допускать больного человека к топкам.
— А как же Юхансон справится? — протестовал Джонит.
— Я поговорю с капитаном, Юхансону дадут помощника.
— Чтобы я лежал на койке, в то время как мои товарищи работают? — Джонит хотел было рассмеяться, но сразу же оборвал смех, так остро защемило в груди.
Если бы Джонит вовремя стал лечиться и вылежал положенное время, его крепкий организм скоро справился бы с болезнью, и она прошла бы в несколько дней. Но тяжелые вахты у топок, работа в жаре, сквозняки и ледяной ветер, охватывавший его на палубе, способствовали развитию болезни. Временами он уже бредил.
Когда подошло время идти на вахту Джониту, товарищи не стали его будить. Помогать Юхансону пошел Лехтинен, а кто-то из матросов заменил трюмного. Джонит проснулся полчаса спустя после ухода смены. Его взгляд сразу же остановился на будильнике, висевшем на стене напротив койки. Половина пятого…
— Юхансон… — простонал он слабым голосом. Ответа не было.
— Лехтинен… — кругом тишина.
«Ушли без меня…» — сообразил сквозь бред Джонит. Он с трудом выполз из койки, пошатываясь, встал на ноги и, не слушая уговоров товарищей, направился в кочегарку. На палубе было темно, дул ледяной ветер, и пароход кидало на волнах Северного Ледовитого океана. Не встретив никого, Джонит добрался до трапа, ведущего в кочегарку, и спустился вниз. Ни слова не говоря, взял у Лехтинена из рук лопату и открыл дверцу топки. Он словно во сне брал уголь на лопату, кидал его в топки, выламывал шлак и прикрывал отверстие поддувала. Накидав уголь во все топки и проделав всю привычную работу, он встал под вентилятор и прижался лбом к теплой железной обшивке стены, чтобы струей ледяного воздуха охладить огонь, который все разгорался внутри и жег его больную грудь.
Они хотели его поберечь, хотели обмануть, но ничего не вышло. Он слишком горд, чтобы жить за счет жалости других, он не хочет, чтобы товарищи его щадили. Пока хоть крупинка силы останется в его теле, он не перестанет бороться за свое место под солнцем. Но, черт возьми, как болит грудь и какой звон стоит в ушах от притока горячей крови… И как темно вдруг почему-то стало в кочегарке, словно все топки загасли…
Джонит без сил упал на насосный ящик. Лехтинен подбежал с кружкой воды. Сделав несколько глотков, Джонит немного пришел в себя. Из глубины окружавшего его мрака вдруг вынырнули шесть красных пучков огня, и его взор опять остановился на ярко горящих огненных глазах топочных отверстий. Они алчно и ненасытно уставились на него и чего-то ждали. Он знал, чего они хотят, и взял лопату.
2
Миновав Нордкап, пароход взял курс на юго-запад. Ночью радист поймал предупреждающий сигнал: вблизи Лофотенских островов немецкая подводная лодка потопила английский пароход. Это было уже не первое судно, которое торпедировали немцы.
Белдав приказал изменить курс и взять на запад. С наступлением утра «Пинега» находилась на изрядном расстоянии от берегов Норвегии. Дежурный штурман и впередсмотрящий матрос не спускали ни на секунду глаз с моря, сам капитан часами не сходил с мостика, изучая в бинокль горизонт.
Был один из тех тихих, сумрачных дней, какие обычно наблюдаются выше Полярного круга в это время года. Свинцово-серое море и такое же небо; солнце, едва успев подняться, садилось; умеренный ветер катил небольшие сердитые волны, от которых веяло студеным дыханием ледников.
В четыре часа пополудни Ингус, принимая от Волдиса вахту, надел теплый морской бушлат и сохранившуюся у него со времен мореходного училища шинель. Он непрерывно расхаживал по капитанскому мостику от борта к борту, наблюдая в бинокль. Океан словно вымер. До самого горизонта не было заметно ни одного дымка, ни паруса, даже птиц встречалось мало в этой водной пустыне. У штурвала стоял матрос Клюквин. На палубе боцман Зирнис с младшими матросами соскабливали ржавчину со старых вентиляторов и закрашивали суриком изъеденные ею места.
Чиф Дембовский, закутав шею толстым шарфом, прогуливался возле дверей кают-компании и издали наблюдал, как трюмный высыпал за борт золу. Ветер был боковой, с правого борта, и часть золы относило в сторону мостика, часть оседала на белой стене салона.
Ингус уже хотел посоветовать трюмному высыпать золу через левый борт. То же самое, но в более суровой форме намеревался сделать появившийся капитан, которому ветер швырнул в лицо пригоршню золы. Но ни тот, ни другой не успели выполнить своих намерений. С бака раздался крик впередсмотрящего:
— Кит! Прямо впереди!
Ингус на мостике и Белдав у дверей салона поднесли к глазам бинокли. Примерно в полумиле от «Пинеги» в волнах виднелся какой-то темный, узкий, продолговатый предмет, имевший некоторое сходство с китом. Только у этого предмета оба конца суживались, как у необрезанной сигары, а посередине поднималось возвышение в виде маленькой круглой башни.
Это была подводная лодка.
Дальнейшие события развернулись с невероятной быстротой. С подводной лодки дали сигнал остановиться. Продолговатая металлическая сигара приблизилась к «Пинеге» настолько, что можно было разговаривать через рупор. Все признаки указывали на то, что пароход приписан к Архангельскому порту и принадлежит русской пароходной компании.
Командир подводной лодки дал экипажу «Пинеги» пятнадцать минут на то, чтобы оставить пароход. Он сообщил, что после этого будет выпущена торпеда. Началась тревога.
