Из кают выбежали полуодетые, сонные люди, свободные от вахты. Матросы сорвали брезенты со спасательных шлюпок и старались привести в движение заржавленные шлюпбалки. Белдав побежал в салон за судовыми документами и деньгами, Дембовский тащил на шлюпную палубу большой чемодан, а стюард Кампе выкидывал из кладовой на палубу ящики с галетами и вином. Ингус смог только добежать до каюты и схватить маленький ручной чемодан с документами и письмами. Волдис Гандрис еще не ложился спать после вахты, поэтому успел надеть пальто и взять свои бумаги.
У кочегаров, стоявших у топок, не было времени, чтобы забежать в кубрик одеться: они прыгнули в шлюпки почти полуголыми, в тонких бумажных спецовках и легких шейных платках.
В последний момент, когда все уже уселись в шлюпки и ржавые шлюпбалки начали выносить их за борт, Ингус заметил, что нет Джонита.
— Где Джонит? — крикнул он кочегарам.
— Остался внизу у котлов! — откликнулся старый Юхансон. — Мы никак не могли его дозваться.
— Стоп! — Ингус задержал свою шлюпку, конец которой завернул за шлюпбалку. — Мы не можем оставить Джонита на пароходе.
— Нам некогда ждать! — заревел Белдав. — Еще пять минут, и немцы выпустят торпеду. Если он не захотел пойти, пусть остается на пароходе.
— Правильно, — согласился Дембовский. — Нельзя рисковать столькими человеческими жизнями из-за одного человека.
— Спустить лодку! — приказал Белдав.
Ингус соскочил на шлюпочную палубу.
— На некоторых пароходах существует такой порядок, что капитан последним садится в шлюпку или совсем не садится в нее! — уязвил он Белдава и поспешил в кочегарку.
— Это там, где капитан не трус… — заметил Волдис Гандрис. Белдав побелевшими от злости глазами посмотрел на Волдиса, но промолчал.
В это время Ингус сбежал по трапу вниз, проехался, скользя по перилам, и удивленно застыл на месте: Джонит, еле держась на ногах, спокойно шуровал в топке.
— Сбежали все, а пар спадает, опять чиф придет, станет ругаться, что машины не работают… — сердито бормотал он. — А тут вертись один как белка в колесе.
— Джонит! — крикнул Ингус. — Сию же минуту наверх, на палубу! Пароход идет ко дну.
Джонит лукаво усмехнулся.
— Ври, друг, из ушей дым валит. Так же хочешь меня разыграть, как все они. Не разбудили меня, я сам проснулся. Не уйду от печей, пока склянки не пробьют.
Ингус вырвал у него из рук кочергу и, то уговаривая, то проклиная, стал толкать Джонита вверх по трапу. Вначале тот сопротивлялся, а потом обозлился и обещал жаловаться капитану, что мешают ему работать.
— Жалуйся, Джонит, капитан тебя ждет, только поскорей, поскорей…
Спотыкаясь, скорее благодаря толчкам Ингуса, чем своим силам, Джонит, наконец, добрался до палубы. Каждый упущенный миг мог стоить жизни, сидящие в шлюпках уже начали возмущаться, а Волдис Гандрис и Зирнис; пользуясь задержкой, погрузили в свою шлюпку несколько мешков с галетами и вином, в спешке оставленных на палубе.
Навстречу Джониту протянулось множество рук, его силой втащили в шлюпку, и сразу же завизжали блоки. Шлюпка, в которой находились Волдис и Зирнис, уже отошла от «Пинеги» на расстояние нескольких десятков сажен, когда вторая отдала концы и оттолкнулась от борта парохода. Матросы навалились на весла, и лодки, обогнув корму «Пинеги», стали быстро удаляться от парохода. Еще минута, сорок, двадцать секунд… Шлюпки с людьми находились саженях в пятидесяти от обреченного на гибель парохода, когда в назначенное время от подводной лодки отделился тонкий продолговатый предмет и как стрела помчался по волнам в сторону «Пинеги». Большой пароход стоял, словно на якоре, спокойно ожидая своей участи. Тихо полоскался флаг, обвеваясь вокруг мачты, дымила труба, и в вечерних сумерках поблескивала медная обшивка на головке компаса и телеграфной трубе капитанского мостика. В последнюю минуту на конце трубы заревел пар: котлы были сильно нагреты, и после остановки машин пар продолжал подниматься сам собой. Отчасти это была заслуга Джонита, и теперь получилось, что он последним выпустил пар из «Пинеги». Но уж больше Джониту никогда не пришлось выпускать лишний пар из котлов в гудок.
Раздался оглушительный взрыв. У борта «Пинеги», посередине корпуса, взлетел в воздух громадный водяной столб, и раненое судно стало медленно крениться набок. За первым взрывом последовал второй, внутри парохода. Это взорвались котлы, и пароход разломился надвое. Вода закружилась огромными воронками, море словно закипело в этом месте — и «Пинеги» не стало. Над поверхностью воды задержалось лишь маленькое облако дыма, последний вздох топок, не пожелавший пойти на дно вместе с ними. Странно было видеть этот гонимый ветром клубок дыма, который тянулся на юг, прижавшись к самым гребням волн, словно стадо уток, спешащих вечером в тихую озерную заводь.
Приближалась ночь. Две шлюпки шли по направлению к югу.
3
В каждой шлюпке находилось по пятнадцати человек, бочка затхлой пресной воды и несколько ящиков с галетами, в которых от долгого лежания завелись черви. Этот запас должен находиться в каждой спасательной шлюпке и, согласно морским законам, время от времени обновляться. Перед каждым новым рейсом полагается менять питьевую воду, проверять, в каком состоянии шлюпки и исправно ли действуют спускные приспособления. Но так как всякое судно гибнет только один раз и пользоваться спасательными средствами команде судна тоже приходится только однажды, то загруженные повседневной работой моряки зачастую забывают проверить шлюпки и обновить запасы провианта. Галеты лежат годами, вода в бочонках становится затхлой, шлюпки рассыхаются и пропускают воду, и когда, наконец, наступает роковой момент — все оказывается никуда не годным. Штурманы обвиняют во всем капитана, капитан — штурманов, а команда — администрацию. Виновны все и никто.
Судовой плотник, сидевший в одной шлюпке с Волдисом, получил возможность услышать в свой адрес много неприятного, так как в шлюпке была настолько сильная течь, что воду едва успевали вычерпывать. Чтобы как-нибудь задержать течь, плотник нащипал пакли из куска старого каната и законопатил самые большие щели. В этой шлюпке меньше жаловались на испорченный провиант, потому что Волдис захватил несколько ящиков со свежими продуктами из запасов Кампе. Зато возмущение пассажиров второй шлюпки было безграничным, когда вместо воды они обнаружили в бочонке зловонную жидкость, а в ящиках — червивые галеты. Течь в их шлюпке оказалась незначительной, так как шлюпкой пользовались в портах и на рейдах и за ней больше следили.
Чтобы лодки не потеряли друг друга из виду, зажгли фонари и прикрепили их к мачтам. Парусов не поднимали из-за глубокой осадки шлюпок — сильный порыв ветра мог их опрокинуть.
Под вечер у Белдава с Ингусом возник спор из-за курса, которым должны следовать шлюпки. Белдав настаивал на том, что нужно уклоняться еще дальше на запад, так как все суда, узнав о нападении подводных лодок, будут держаться мористее… А Ингус считал, что им не следует слишком сильно уклоняться на запад — никому неохота попадать в Гренландию. Он советовал попробовать добраться до берегов Норвегии. Если шторм не усилится, то они за два дня доберутся до берега, скитаясь же по морю наудачу, они могут неделями не встретить ни одного судна. Белдав очень хорошо понимал преимущества этого плана, но из чистого упрямства не хотел признаться, что юноша сообразительнее его. Поэтому направление осталось прежним.
Люди страдали от холода, особенно дрогли полураздетые кочегары. Они охотно садились на весла, чтобы согреться, но когда их через полчаса сменяли, то негде было укрыться и они сидели совершенно окоченевшие от стужи. Их обдавало ледяными брызгами, и северный ветер непрерывно обжигал лицо, голую грудь и руки.
Джонит бредил, свернувшись в комок у ног товарищей на дне шлюпки. Он уже был не в состоянии грести, не мог сидеть. Один бок его мок в воде, которая набралась в шлюпку в пробоину и от всплесков волн. Наутро, когда обе шлюпки съехались вместе и Волдис отдал часть запаса воды людям второй шлюпки, Ингус уговорил Джонита выпить несколько глотков рома. Но его сразу же вырвало. Джониту постелили брезент и подложили под голову пустой ящик из-под вина.
— Это не жилец, — заявил Белдав. — Да и для него лучше было бы, если… — не договорил он до конца свою страшную мысль.
К вечеру заболел Юхансон и один из матросов. Все продрогли, и даже самым выносливым не хотелось подымать тяжелые дубовые весла. Усталые, безразличные ко всему, сидели они, засыпая с веслами в руках. Утомление, посиневшие от холода небритые лица придавали им зверский вид. Это были страшные призраки в пустынных просторах северных вод. Только два человека — Волдис Гандрис и боцман Зирнис — и в испытаниях оставались неизменными. Казалось, боцману было безразлично, что его ждет. Такой же спокойный, флегматичный, как на пароходе, он теперь сидел у руля, время от времени сменяя Волдиса. Его как будто не трогали ни стоны и проклятия товарищей, ни безнадежное положение и физические страдания. Чтобы согреться, он изредка похлопывал себя по бокам окоченевшими руками или набивал трубку и посасывал ее с таким же безмятежным видом, с каким делал это в теплой каюте после сытного обеда.
