Капелов и Мурель действительно убедились в этом.
На необыкновенной четкости рентгеновском снимке, развернутом по плоскостям, не было никаких оттенков. Внутренние стороны ребер были абсолютно чисты, в то время как на других снимках Фоллета, сделанных с людей, одержимых чувствами и страстями, внутренние стороны ребер были похожи на фрески. Некоторые чувства Фоллету даже удалось расшифровать. Так, например, ревность откладывалась на этих снимках в виде змеевидных острых стрелок, ненависть – в виде пятнышка, похожего на топор, а в некоторых случаях на вилы, и так далее. Это было интересно, и Фоллет собрался зафиксировать все это. На снимке же, сделанном с ребер крестьянина-единоличника после того, как ему было привито чувство собственности, на ребрах почти никаких следов не было.
Ребра были совершенно чисты. Но это только с первого взгляда. Фоллет потому и вглядывался так напряженно, что на ребрах вилась еле заметная тень. Она была так легка, что почти не бросалась в глаза. Нужно было очень вглядываться, чтобы ее заметить. Несомненно, это и было отложением чувства собственности. Но неужели же оно так поверхностно, так легковесно, так неприлипчиво?
Фоллет был поражен. Никаких сомнений, что это именно и есть чувство собственности, у него не было и не могло быть: ведь крестьянин до опыта был освобожден от всех чувств. Ему было привито только чувство собственности, и это легкое отложение и было им, ничем больше!
– Что же это такое? – спрашивал Фоллет. – Где же вековая сила чувства собственности? Его непреодолимость?
– Но, может быть, вы ошибаетесь? – спросили одновременно и Капелов и Мурель.
Фоллет сделал свое открытие на принципах открытия Латуна, и сомневаться в правильности этого принципа Капелову не приходило в голову работа в Мастерской Человеков его сотни раз убеждала в этом, но все-таки ошибки всегда возможны, и он переспросил:
– Послушайте, а верно ли это? Нет ли тут какой-нибудь ошибки?
Фоллет опять показал снимки, и их документальная убедительность была ярче всяких слов.
– Вы же видите, – сказал он.
Действительно, больше расспрашивать было незачем; чувство собственности, отлагалось чрезвычайно поверхностным налетом. Это было поразительно! Это совершенно не соответствовало той роли, какую приписывают этому чувству все народы. Собственность! Шутка ли?! Сколько светлых и смелых мечтаний лучшей части человечества о переустройстве жизни на началах справедливости и равенства разбилось об эту стену, об эту, казалось бы, непреложную истину, что человек собственник по натуре и не позволит отнять у себя собственность. Неужели же собственность так поверхностно откладывается на ребрах крестьянина-бедняка? Ведь из всех классов только пролетариат наиболее свободен от этого чувства – только у него ничего нет и ему нечего терять. У крестьянина же, даже бедняка, кое-что есть: есть домик, есть свой земельный участок, есть своя лошадь, своя корова. Неужели же чувство собственности в нем сидит так поверхностно, что даже свежепривитое оно откладывается еле заметным налетом?
– А кто его знает? Может быть, это так и есть, – сказал Мурель. – Октябрьская революция тем и велика, что она не останавливается перед самыми смелыми социальными опытами, если они ведут к социализму. Крестьянин бедняк и середняк – трудящиеся, и они исторически идут к социализму вместе с рабочим классом. Процесс пролетаризации неизбежен. И бедняк, и середняк ходом истории превращаются в сельскохозяйственных рабочих. Правда, этот процесс должен пройти через известную воспитательную стадию. Но ведь и рабочий класс тоже и воспитывался, и продолжает классово оформляться и воспитываться. Может быть, это вполне соответствует действительности, что собственность на ребрах бедняка-крестьянина и не сидит твердыми бугорками, а откладывается еле заметным налетом, как на данном снимке? По-видимому, это Именно так. Очевидно, великое открытие Латуна, развитое в данном случае Фоллетом, подтверждает с одной стороны то, что практика революции подтверждает с другой. Теперь остается еще только выслушать крестьянина. Надо пустить в ход трубку «А».
Трубка «А» – один из первых препаратов Латуна, давала сокровенные индивидуальные признания. Но здесь, в Москве, эту трубку можно было приспособить к восприятию классового голоса тех, кого Мастерской Человеков предстояло делать, переделывать или избирать объектом изучения.
Эта трубка действительно была одним из гениальных препаратов предприятия Латуна. Сначала он сделал ее из слоновой кости, но она давала глухой звук, и Латун заменил ее серебряной. Вставляемая в дыхательное горло после химической прочистки тканей человека, она заставляла его говорить совершенно четко и точно, в вполне понятной и логически обработанной форме внутренним голосом личности, а если перевести регистр поглубже – то сокровенным голосом того класса, к которому личность принадлежала.
– В самом деле, – оживился Капелов. – Может быть, это-самое простое: выслушать крестьянина-единоличника через эту трубку. Его классовый голос даст нам возможность послать Кумбецкому обоснованный ответ на его запрос. К письму мы приложим неорентгеновский снимок, и я думаю, что у него будут все основания считать его поручение выполненным.
– Давайте, – поторопил Мурель, – кончим скорее этот опыт. Сколько впереди еще предстоит их! Пошлите за трубкой, и идем к крестьянину.
По дороге в коридоре Капелова остановил Машкин.
У него был странный вид. С одной стороны, как будто «своего человека», а с другой- что-то от случайного посетителя, причем посетителя, чрезвычайно неуверенного, робкого, даже жалковатого. На нем так сидел пиджак, так болтались вдоль тела его руки и так переминались его ноги, на которых брюки были чересчур спущены, что еще до оглашения его просьбы ему хотелось отказать. Заранее хотелось отказать, о чем бы он ни попросил…
– Простите меня за назойливость, – сказал Машкин, – но больше я ждать не могу. Я обратился к вам в первый же день вашего приезда в Москву. Я просил вас переделать меня. Мою просьбу я формулировал точно, а именно: я просил вас сделать меня авторитетным. Вы обещали. Между тем вы все откладываете и откладываете исполнение вашего обещания.
Капелов посмотрел на него и сначала почувствовал раздражение приблизительно такое же, какое испытывал Латун, когда он, Капелов, просил его подрезать и приладить его голову, чтобы она могла свободно поворачиваться в обе стороны. Латун так и не исправил этого дефекта, и голова Капелова до сих пор поворачивалась только в одну сторону. Почему Латун не исполнил его просьбу? Почему он раздражался, когда ему напоминают об этом? Почему раздражает, когда свой человек просит о какой-нибудь услуге? Для этого никогда нет свободного времени… Раздражение всегда основано на том, что просьба кажется не ко времени: ну что, в самом деле, свой человек, а не может выбрать подходящего момента. Именно тогда, когда некогда, он лезет со своими просьбами!
Капелов сначала почувствовал это раздражение и хотел даже огрызнуться, но, вспомнив, как он ненавидел в такие минуты Латуна, он мягко сказал Машкину:
– Послушайте, делать вас авторитетным в Стране Советов очень трудно. Если вдуматься, то это самое бесполезное занятие. Это все равно что подбавлять в океан воды или привозить в пустыню песок. В Советском Союзе неавторитетных людей нет! В Советском Союзе живет сто пятьдесят миллионов авторитетов. О чем же вы, собственно говоря, ходатайствуете? Я внимательно выслушивал ваши никчемные жалобы на то, что вас «едят» и «съедали» какие-то завхозы и незавхозы. Какие-то склочники подставляли вам лжепомощников, которые вас изгоняли. Что же все это значит? Это означает, что вы не строитель, что вы не хозяин в своей стране. А в вашей стране хозяином является тот, кто ощущает себя хозяином, только тот, кто по-настоящему работает, кто строит социализм, – того не собьет и не съест никакой вредитель и никакой склочник. Вы можете выполнять на производстве самое скромное задание или занимать самую маленькую должность, но если вы чувствуете, что вы строитель, хозяин своей страны, один из хозяев, хотя бы самый скромный, это все равно, – вас никто не подкосит, не «выживет». Вам ничего не страшно. Вот по этой линии мы вас и переделаем. Словом, я понял, чего вам не хватает. Я говорил с людьми и понял многое. Вам не хватает уверенности. Вы все ждете, чтобы вас устраивали, чтобы к вам хорошо относились. От этого отношения к вам зависит ваше самочувствие. Ведь вы чувствуете себя подавленно только тогда, когда к вам плохо относятся, не так ли? Между тем так ставить вопрос в Советской стране нельзя. Вы должны сами решать вопрос об отношении к другим и к себе. Мы недавно приехали в Москву, но у нас такое занятие, которое без знания людей не может быть плодотворным. Вопрос об авторитетности вообще очень сложный и запутанный вопрос, но в отношении вас, я надеюсь, нам удастся разрешить.
