Как великий праздник, прошли дни выборов. Андрей Силениек баллотировался в Видземе, в своем родном уезде, и одиннадцатого января за него было подано девяносто восемь процентов всех голосов. Подавляющее большинство народа безоговорочно выразило свое доверие советской власти. Значит, то, что она осуществила за эти месяцы, было правильно, народ одобрил ее политику. Напрасно гитлеровский посол, рыжий граф Шуленбург, приезжал накануне самих выборов в Ригу инспектировать свою агентуру. Напрасно старалось контрреволюционное подполье, распространяя слухи и примитивно изготовленные листовки, — сбить с толку массы им не удалось. В день выборов реакция получила сокрушительный удар от всего латышского народа.
Первое письмо было лаконично:
«Предатель народа, Андрей Силениек, мы объявляем тебе наш приговор. Ты осужден на смерть за свои преступления, и при первом случае, как только появишься у нас в деревне, мы приведем в действие наш справедливый приговор. Смерть тебе!
Те, кто не голосовал».Силениек со всех сторон осмотрел письмо и усмехнулся. На конверте не было ни марки, ни печати. Значит, его принесли прямо в райком и бросили в ящик для писем. Адрес несомненно написан левой рукой.
«Два процента беснуются, — думал Силениек. — Меньшинство не желает уняться, не признает себя побитым. Эх вы, безмозглые! Да я сегодня же выеду в деревню, и мне в голову не придет спрашивать вашего разрешения. Так-то».
Другое письмо было длиннее и написано в несколько ином стиле:
«Латыш, сын матери латышки — Андрей Силениек! К тебе обращаются люди, долгое время наблюдавшие твою работу. Мы знаем, что ты честный человек, который по недоразумению заблудился на ложном пути. Мы уважаем твое мужество и справедливость. Ты всегда старался действовать по совести, из идейных побуждений. Но разве ты не видишь, куда ведет твой народ эта слепая и неразумная политика? Одумайся, вспомни, что ты латыш, и порви всякие отношения с твоими теперешними единомышленниками. Только так ты еще можешь спасти себя. Иначе тебя ждет неминуемая гибель, ибо мы все видим, все знаем и все понимаем.
Андрей Силениек, мы не хотим твоей гибели, поэтому доводим до твоего сведения, что семнадцатого января, когда ты поедешь за своим депутатским мандатом, на дороге будет устроена засада. Наши изловят тебя и повесят на ближайшей сосне. Тебе в наказание, а всем остальным коммунистам в назидание. Не езди за мандатом! Ни семнадцатого января, ни в другие дни. Откажись от своих прав депутата и объяви об этом всему народу. Этим ты спасешь себя. В противном случае тебя ждет грозный суд.
Латыши».«Ну, посмотрим, — думал Силениек. — Хитрости у вас довольно, но ума маловато. Жалко небось национализированных домов и фабрик? Скулите, кулацкие душонки, по распределенной меж безземельными крестьянами землице? Тоскуете по рабскому труду, по армии безработных? Напрасные чаяния, старые прохвосты!»
Анонимная попытка вызвать колебания и сомнения была так наивна, что могла вызвать только усмешку. Но когда Силениек подумал, что было бы, попади такое письмо в руки менее закаленного человека, он задумался. Такими письмами могли застращать и в то же время приручить неустойчивых людей, сделать их пассивными. Как раз на это и била реакция. Ее пугали темпы социалистического переустройства страны. Каждая победа советской власти на хозяйственном или культурном фронте была сокрушительным ударом по лагерю черных сил. Там старались спасти еще, что можно, выиграть время, оттянуть свое полное политическое банкротство.
«Какая наглость — пробовать на мне свои трюки. — Силениек презрительно поморщился. — Во имя чего бы я боролся в подполье, во имя чего сидел в тюрьме, если они надеются испугать меня своими анонимными бумажонками!»
Он нажал кнопку звонка. В дверях появился технический секретарь.
— Скажите Капейке, чтобы ровно в четыре ждал внизу с машиной. Поездка за город.
— В такую метель? — удивился секретарь.
— Да, в такую метель.
— Не лучше ли поездом?
— Тогда я не успею вернуться вовремя, у меня завтра дела в Риге. Чего же раздумывать, товарищ?
В четыре часа дня Силениек сел в машину и уехал. На окраине их встретили первые сугробы, но они пробрались без особого труда.
— Эвальд, а ты лопату и цепи захватил? — спросил Силениек шофера Капейку. Это был молодой плечистый парень с розовыми щеками и льняными волосами.
— А как же.
— Тогда надень цепи.
Шофер остановил машину и надел на колеса цепи. После этого они с полчаса ехали без остановок, пока шоссе не вышло из леса в открытое поле. Силениеку часто приходилось выскакивать из машины и подталкивать ее, пока они не выбирались из очередного сугроба. За час они проскочили открытое место, но продвинулись вперед лишь на несколько километров. Силениеку даже жарко стало.
— Пока дорогу не занесло, жми вовсю. Дальше опять придется подталкивать.
С полчаса все шло хорошо, а потом опять «сели». Километров за двадцать до места назначения дорога вновь пошла полем. Впереди все было занесено снегом. Машина не трогалась, сколько ее ни толкали, не помогала и лопата. Метель завывала над равниной, хлопья снега били в лицо, залепляли глаза, таявшие снежинки стекали по щекам. В вечерних сумерках дальше тридцати — сорока шагов ничего нельзя было различить.
Силениек заметил направо огонек в окне крестьянского дома.
— Подожди здесь, — сказал он шоферу. — Я схожу туда и поговорю с хозяевами.
Это было большое хозяйство с хорошими коровниками, фруктовым садом и водяной мельницей. Силениек с трудом уговорил хозяина довезти его до города.
— Вы лучше переночуйте у меня, а утром поедете, — предлагал крестьянин. — У меня телефон есть, позвоните, куда вам надо, и договоритесь.
— Меня ждут сегодня, — ответил Силениек. — Если не дадите лошадь, придется идти пешком.
Тогда крестьянин перестал упрямиться и пошел запрягать. Шофер остался с машиной на дороге.
— Не остуди мотора! — крикнул Силениек. — Ночью двинемся обратно.
Почти всю дорогу пришлось ехать медленно, но лошади были сильные, шли крупным ровным шагом. К девяти часам вечера Силениек был уже в укоме партии. Поздоровался с ожидавшими его товарищами, немного обсушился, обогрелся и поспешил в Народный дом на торжественное собрание уездного актива.
Председатель окружной избирательной комиссии обратился с приветственным словом к Силениеку и вручил ему мандат. Силениек выступил с ответом, после чего его поздравили участники собрания. Тем временем председатель распорядился накрыть общий стол. Стакан горячего чаю озябшему Силениеку был как нельзя более кстати.
— Товарищ Силениек, вы ведь останетесь ночевать? — спросил его секретарь укома. — Поезд уходит только утром.
— Никак не могу. Мне сегодня надо во что бы то ни стало попасть обратно в Ригу. Как-нибудь доберусь.
— Где там доберетесь! Застрянете в сугробах, и придется всю ночь мерзнуть в поле.
Побеседовав за чаем с уездными работниками, Силениек стал прощаться. Крестьянин с санями уже ждал его внизу.
Снова они ехали по занесенному шоссе. Когда становилось холодно, вылезали из саней и шли пешком. Достигнув усадьбы, они поспорили из-за платы.
— Ничего мне не нужно. Я вас не ради денег повез.
— Как же, я вам испортил субботний отдых.
— Вы тоже не отдыхали. И потом вы наш депутат. Сделайте мне такую честь, позвольте оказать услугу своему депутату. Самое лучшее, если бы вы у меня переночевали. Всю жизнь помнил бы.
— Дела, дружище.
Силениек крепко пожал руку крестьянину.
— Вы носа не вешайте и, главное, не слушайте глупостей. Хорошее время ждет Латвию. Работайте честно, и никто вас не тронет. Скажите, у вас что-нибудь уже национализировали?
— Двадцать гектаров и мельницу.
— Вы знаете, что я участвовал в проведении национализации?
— Знаю. — Крестьянин выпрямился и посмотрел поверх изгороди в сторону мельницы. — Знаю, что и еще как-нибудь меня ограничивать станете.
— И обижаетесь на меня?
— На советскую власть обижаюсь, на вас — нет.
— Почему так?
— Мне говорили… что вы настоящий латыш. Сами из крестьян. Быть не может, чтобы вы не понимали нужд своего народа. На вас вся надежда.
— На что же вы надеетесь? — спросил заинтересованный Силениек.
— Вы поможете оставить все, как у нас было до сих пор.
— Все честное, здоровое, годное… — сказал Силениек. — Но если вы думаете, что я буду бороться за сохранение эксплуатации, то ошибаетесь. Угнетение человека человеком не есть какая-то особая черта латышского народа. Одним жиреть, а другим тощать, одним наслаждаться всеми благами жизни, другим горькая судьба раба — разве это справедливо? Я буду делать все, чтобы этого не было. Я действительно латыш и люблю свой народ. Но отсюда не следует, что я должен любить меньшинство и предавать интересы большинства. Подумайте хорошенько об этом и потом рассудите сами, могу ли я быть таким, каким вы меня хотите видеть. Я убежденный коммунист, смертельный враг всех эксплуататоров. Но именно поэтому я и понимаю нужды народа. Всего народа — вы это учтите. Латвию действительно ждет светлое будущее, как я его понимаю, как понимает весь народ. Я вам еще раз говорю: не вешайте головы, и вы можете найти свое место в новой жизни, если только захотите. Благодарю за помощь. Покойной ночи.
