— Вам что? Вам подай хороший цех — и хоть трава не расти, — вдался в рассуждения Штрах. — А представляете, каково мне? Весь институт фактически нужно сажать за рабочие чертежи. А на моем горбу еще крупнейшая домна. Для вас же. И вторая очередь, аглофабрики, самой большой в Европе, на двенадцать лент, да каких! Тоже для вас, кстати. И еще домна для Кривого Рога, и новый стан для Азовстали, и реконструкция чуть не всех аглофабрик страны. Что прикажете отодвинуть? А в общем… Нет, тут одним выговором не пахнет. Пачка.
— И много вы их набрали? — беззаботно осведомился Збандут.
— У-у! Явный перебор. Я даже журнал завел входящих и исходящих. Случается, кое-какие снимают. Нет, куда лучше быть эксплуатационником.
— Еще бы! Райская жизнь!.. — не сдержался от иронической реплики Збандут. — Все требуют вразнобой и все учат невпопад. А инстанций сколько, которым надо подчиняться! А инструкторов и контролеров всех мастей и оттенков! А пожарная охрана чего стоит! Вы думаете, пожарная охрана мало крови пьет? Да я пожарников боюсь больше всего на свете. У меня на них даже условный рефлекс появился — потеть начинаю. Черт знает что! В Совете Министров сухой сижу, а войдет пожарник — и сразу потек.
— Дипломатом быть нужно, — поучающе заметил Рудаев. — Когда директорствовал Даниленко…
— Самый искушенный в дипломатии у нас Рудаев, — не преминул поддеть и его Збандут. — За три месяца два раза с одного и того же завода выставляли.
Реплика рассмешила Рудаева, он отхохотался и только собрался заговорить снова, как дверь приоткрылась, и на пороге появился Даниленко.
— О-о, Николай Александрович, — не особенно дружелюбно протянул Збандут. — А вы легки на помине…
— Перемалывали косточки, ругали…
— Прикидывали, в какой тихой заводи отсиживаетесь.
Даниленко недоверчиво улыбнулся, сказал сокрушенно:
— Эх, жаль опоздал к началу. Но, кажется, не опоздал к концу.
— Как ни старались…
Ему рассказали о ходе совещания.
— Что ж, пока все идет закономерно, — удовлетворенно отметил Даниленко. — Одержите победу — пресса сделает из вас героев. Завидую я сталеварам, горновым и директорам, — сказал шутливо. — О них пишут, их хвалят. Ни одной хорошей статьи не видел о секретаре обкома.
— Зато у вас дурная привилегия — о вас и плохо не пишут, — ввернул Збандут.
— Я знаете, о чем думаю? — с грустью в голосе произнес Штрах. — Вот сдадим мы сейчас как лучшие друзья, сплоченные одной целью, и, кажется, нас водой не разольешь. А разъедемся… Я, конечно, зашьюсь с проектированием, и, когда начнут искать виновного, все вы будете показывать на меня пальцами — распни его. Воображаю, какой заголовок для своей статьи придумает тогда товарищ Лагутина! У нее есть такой дар. «Повторение ошибки — это преступление». Здорово! Громко, емко! Хочешь не хочешь — прочитаешь.
— Это не ее заголовок. Рудаевский, — уточнил Даниленко. Наткнувшись на удивленный взгляд Штраха, достал из туго набитого портфеля телеграмму Рудаева.
Штрах прочитал телеграмму, вздохнул.
— Тем хуже для меня, если и у него публицистический дар. Иное название больше целой статьи стоит. А в данном случае и название и статья — гром.
— Погром, — поправил его Рудаев. — Крепче, чем тогда по Гребенщикову.
— Этому вепрю ни гром, ни погром не страшны, — Даниленко стрельнул быстрым взглядом в Збандута. — Кое-кто даже поставить его главным инженером замыслил.
— Гребенщикова?! — У Рудаева даже голос перехватило от одной мысли, что, чего доброго, снова придется работать под его началом. Этот церемониться с ним не будет.
Збандут молчал. У него и в самом деле были соображения на этот счет. Гребенщиков — человек с широким техническим кругозором, с солидным багажом знаний. Да, груб, да, часто бывает несправедлив. Но не оттого ли в нем столько яда, что используется он ниже своих возможностей? А вот нагрузи его работой по плечу, удовлетвори органическую потребность проявить себя на другом поприще, более широком, более соответствующем его размаху — и все шипы на нем сотрутся. От рабочих он волей-неволей отойдет, а инженеры — те за себя постоят. К тому же Гребенщиков, пожалуй, не захочет слишком резко контрастировать с ним, Збандутом, у которого другая школа управления. И по специальностям тогда руководители завода составят полноценный комплекс. Директор — доменщик, главный инженер — сталеплавильщик, заместитель главного — прокатчик. Классическое распределение, лучше не придумаешь. Но пока еще рано на этом настаивать.
— Недавно приснился мне очень любопытный сон, — почему-то уставившись на Штраха и напустив на себя загадочный вид, доверительно заговорил Даниленко. — Будто умер Гребенщиков. Похоронили мы его честь честью, с речами, не особенно трогательными, с музыкой, не особенно грустной. А вскоре умираю я. Дурацкое какое-то состояние. Лежу, все вижу, все слышу, а не могу ни пальцем пошевелить, ни звука произнести. Похоронили и меня. С помпой, как по должности подобает. В общем, по первому разряду. И вознесся я на небеси. Огляделся. Направо от меня врата в рай, налево — в ад. Ну, думаю, в ад я всегда угожу, вот как бы в рай пробраться. Напустил на себя смиренный вид, подошел к вратам рая. Звонок электрический. Нажал кнопку. Из калиточки выходит апостол Петр. «Чего тебе?» — «Как чего? Вот умер, сюда прошусь». Петр другую кнопочку нажал, которую я поначалу не приметил. Появился апостол Павел — он у него вроде начальника отдела кадров. «Анкету товарищу», — приказал Петр. Заполнил. Подал. Петр взглянул, да как заорет: «Секретарь обкома? Безбожник? В ад!» И хлопнул калиткой. Отошел я в сторону, не тороплюсь, как вы понимаете. Смотрю — подходит к вратам Синельников, сталевар старого мартена. Врата автоматически открываются, будто в них фотоэлемент пристроен, и наш Синельников дует напрямик. «Слава богу, сталеваров пускают», — решил я и опять позвонил.
Только физиономию скривил на правую сторону, чтобы не узнали. Снова анкету заполнил. Прочитал ее Петр, спрашивает, с какого я мартена. И вот тут черт меня попутал, тщеславие, видите ли, взыграло. Подумал про себя: мужик я как будто подхватной, неловко как-то сказать, что до нового цеха не докарабкался. Говорю — с нового. «В ад, — отвечает Петр. — В рай только из старых цехов пускаем. Там люди при жизни геенну огненную прошли, от всех грехов очистились. А в новом что? Охлаждение, вентиляция, механизация, автоматизация. Вода газированная— пупырышки такие от нее поднимаются». Ну, думаю, все. Вопрос решен окончательно и ни в какую инстанцию обжалованию не подлежит. Но прежде чем в ад направиться, решил посмотреть, что же в раю делается. Забор вокруг такой старенький, доски рассохлись, щели в палец. Взглянул одним глазом в щель — раюшники ходят. В белых хитонах, руки на груди скрестили, и у некоторых сквозь лысину уже лучики пробиваются. Пригляделся — Гребенщиков! Я опять к вратам, опять рожу перекосил, теперь на левую сторону, позвонил, заполнил анкету. И опять меня Петр адресует в ад — начальник, матерщинник. Ну, тут я уже не выдержал. Выправил рожу — все равно один конец, да ка-ак рявкну: «Так что, гражданин апостол, оказывается, и здесь блат?!» Нахмурился Петр: «Это еще почему?» — «А на каком таком основании у вас вон тот человек в раю?» — и показал на Гребенщикова. «Тот? — переспросил Петр. — Человек? Так это же цербер. Мы его запустили, чтобы создавал праведникам подобие человеческой жизни, поднимал кровяное давление. А заодно чертей отпугивал, когда к отроковицам пробираются».
Финал этой веселой импровизации был настолько неожиданным, что все покатились со смеху. Однако тайное намерение Збандута никому не пришлось по вкусу, и в группе сообщников сразу же наметился явный раскол.
Рудаев на себе испытал, что такое московская телефонная связь. Чтобы отозвался 09, нужно набрать его, по крайней мере, два десятка раз. Дозвониться до администраторов гостиниц тоже оказалось не так просто. Обзвонил все большие гостиницы, принялся за маленькие. И вдруг — о, радость! — «Балчуг», номер 47.
Однако удача снова изменила ему. На все вызовы — молчание и молчание. Тогда он решил пойти в гостиницу, засесть в вестибюле и не двигаться до тех пор, пока не вернется Лагутина.
Он появился у гостиницы как раз в ту минуту, когда Лагутина выходила из нее. Не дав опомниться, схватил ее, приподнял, крутнул несколько раз и поцеловал куда пришлось — где-то между глазом и носом.
— Принимаю как гонорар за статью, — сказала она охлаждающе, но тут же рассмеялась, взяла Рудаева под руку и медленно повела по улице.
Рудаев принялся взахлеб рассказывать о совещании.
Значения своего выступления Лагутина не переоценивала. К острым статьям в печати уже начали привыкать, и, чем больше их появлялось, тем слабее был результат. Если бы не отчаянный шаг Збандута, возможно, вообще никаких последствий статья не имела бы. Что-что, а отмалчиваться учреждения научились.
