— И вы не боитесь говорить мне это, Ян?
Пахол тихо сказал:
— Панна Ольга, вы принадлежите к народу, обездоленному фашистами, и вы — несчастная женщина с двумя детьми, а вот — ваша покойница мать…
Ольга оперлась подбородком на крышку гроба, бледная улыбка светилась в ее глазах.
— И вы верите, что будет суд, Ян?
Ян заерзал на стуле, морщины на его переносице обозначились еще глубже.
— Панна Ольга, — произнес он наконец, — я хочу, чтобы так было. Но я не знаю, могу ли я верить…
— Верьте, Ян, — тихо проговорила Ольга, — я тоже верю. Фашизм не может победить.
— Почему, панна Ольга?
— Потому что фашизм — это несправедливость. А побеждает справедливость.
Бледная улыбка скользнула по лицу Пахола.
— Вы, панна Ольга, говорите, как проповедник.
Ольга бросила на Пахола сердитый взгляд.
— Гитлеровская армия может иметь временный успех, даже значительный успех, потому что любая армия может иметь временный успех, а гитлеровская армия очень сильна. Но военный успех надо еще закрепить.
— Теперь вы говорите, как публицист, — опять улыбнулся Пахол. Но Ольга продолжала:
— Фашистская армия не может ни закрепить военные успехи, ни довести войну до победного конца, потому что фашисты воюют не только с армиями противников, но и с целыми народами.
— Теперь вы говорите, как пропагандист.
— Я — советский человек, — сердито сказала Ольга.
Они умолкли. В печке весело потрескивали щепки, наколотые из березового креста.
— Вы это очень хорошо сказали, панна Ольга, «я — советский человек». Мне горько, что я не могу этого сказать. И я завидую вам, панна Ольга…
— Завидуете? — улыбнулась Ольга. — Почему?..
— Потому что Советский Союз, — сказал Пахол, — действительно не может не победить.
— Да? Вы тоже верите?
— Потому что, — сказал Пахол, — Советский Союз это не просто держава, а держава держав. Потому что в Советском Союзе много держав, и все они — одна держава. Это зовется у вас дружбой народов.
— Откуда вы это знаете, Ян?
— Знаю, — упрямо ответил Пахол.
— Откуда вы знаете о дружбе народов?
— Знаю. У нас в Мукачеве знают и об этом.
Они долго молчали. Ольга гладила рукой шершавую крышку гроба.
— Надо, — нарушил наконец молчание Пахол, — чтобы с вашей матушкой простилась и панна Ида. Нехорошо, если с покойником не простится кто-нибудь в доме.
— А вдруг проснутся дети, когда сюда войдет Ида?
— Я подержу одеяло над постелью детей на случай, если бы они проснулись.
Они вышли в кухню, и Ольга постучала в чуланчик.
— Ида! Мама моя умерла. Мы уже положили ее в гроб. Завтра утром мы ее похороним. Мы хотим, чтобы ты простилась с нею. Нехорошо, если кто-нибудь в доме не простится с покойником. Ты слышишь меня, Ида?
Ида долго не отвечала. Потом послышался ее тихим голос:
— Хорошо.
Ида вошла в комнату. Она жалась от холода, хотя и чуланчике было тепло, а в комнате жарко пылал в печке березовый крест. Пахол растянул над постелью детей одеяло и держал его обеими руками, как ширму. Ида стала у гроба. Она очень исхудала, у нее резко обозначились скулы, щеки стали восковыми, бескровными. Но она была по-прежнему хороша, по-прежнему прекрасна.
— Спасибо, — сказала Ида, — спасибо… — Она запнулась, не зная, что сказать, она почти не видала матери Ольги, не знала, как ее зовут. Она поняла, что можно ничего не говорить, и, склонившись в молчании, поцеловала покойницу в лоб.
Дети зашевелились, и Пахол сделал знак.
Ида вышла, Ольга заперла за нею дверцу чуланчика, а Пахол привалил дверцу ванночками, корытами и лоханками…
Ольга с Пахолом отправились на кладбище, как только на дворе начало светать: Пахола отпустили только до двенадцати часов. Они поставили гроб на узкие и легкие детские санки, на которых Валя с Владиком катались с горы. С той поры, как пришли оккупанты, дети уже не катались, потому что гитлеровцы забирали их и заставляли возить на санках воду с реки. Пахол пристроил около гроба лом и лопату, они с Ольгой взялись за два конца веревки и повезли. Санки были с подрезами, снегу нападало много, он скрипел под полозьями — везти было совсем легко. Когда встречались патрульные, Пахол отходил в сторону, и Ольга тащила санки одна, — не надо, чтобы патрульные видели, что человек в форме немецкого солдата помогает местной женщине тащить на санках гроб.
Они быстро дошли до кладбища — оно было совсем близко, — за углом Пушкинской улицы. Быстро нашли они и небольшую воронку, — на кладбище было много развороченных могил и воронок от снарядов, — расчистили снег и поставили гроб. Гроб стоял несколько наклонно, но нечего было и думать о том, чтобы вырыть ровную могилу, — земля промерзла вглубь на полметра и была тверда, как камень. Если кто-нибудь и хоронил покойника на кладбище, то прежде, чем рыть могилу, разводил большой костер и часа два прогревал землю.
Ольга взяла лопату и начала бросать на гроб мерзлую землю. Пахол хотел отобрать у нее лопату, но Ольга отстранила его.
— Я сама, Ян.
Потом Ольга остановилась и огляделась. Посреди всхолмленной белой равнины кладбища место могилы было очень приметно: черная земля вперемешку с глыбами слежавшегося серого снега. Но сойдет снег, растают мерзлые глыбы, — земля сровняется, и не узнаешь, где покоится прах твоей матери.
— Мы сделаем метку, — сказал Пахол.
Он взял лопату и на ближнем дереве сделал глубокую зарубку. В зарубке появилась капля сока и сразу же повисла ледяной сосулькой. По дереву уже струились соки, — до весны было недалеко.
— Если поблизости не упадет новая бомба и не вырвет дерево с корнем, то вы, панна Ольга, всегда найдете могилу своей матушки, — сказал Пахол.
Он взвалил на спину санки, лопату и ломик.
— Может, вы, панна Ольга, хотите побыть с матушкой одни?
— Нет, — сказала Ольга, — впрочем, я все-таки побуду…
Пахол ушел. Ольга осталась одна. Некоторое время она смотрела, как удаляется Пахол, потом опустилась перед могилой на колени. Тихо было на кладбище, только слышно было, как скрипят по морозному снежку огромные бутсы Пахола. Да с деревьев по временам тяжело осыпался заледенелый снег.
Ольга поклонилась серому пятну на снежной равнине и коснулась лбом холодной земли.
— Прощай, мама… — Голос Ольги совершенно явственно прозвучал в тишине кладбища. — Прости за все…
Она умолкла, не зная, что еще сказать. Вяло текли посторонние, неуместные мысли. Скрип бутсов Пахола еще слышался вдалеке.
«По пасаран…» — пришло почему-то в голову Ольге. Это была какая-то далекая и неуловимая ассоциация.
Ольга поднялась с колен, взглянула еще раз на могилу матери, сердце у нее сжалось, — вот она похоронила маму, вот она сирота, — но светло, как-то удивительно светло стало на душе у Ольги.
И тогда Ольга заплакала. Слезы замерзали на меху маленькими белыми льдинками.
Ольга пошла потихоньку.
— Товарищ Пахол! — крикнула Ольга. Крик ее гулко отдался в тишине кладбища. Отголосок его замер где-то вдали, но тотчас же прилетел ответ Пахола:
— Алло?
«Боже! — ужаснулась Ольга. — Я ведь крикнула «товарищ»!»
Она быстро пошла по дорожке. Снег скрипел у нее под ногами. От ворот навстречу ей торопился Пахол.
Ольга взяла Пахола под руку, и они вышли вместе.
На улице Пахол высвободил свою руку. Не надо чтобы кто-нибудь видел, что человек в форме немецкого солдата идет под руку с местной женщиной.
Возле дома Пахол отдал Ольге санки, лопату и ломик — ему уже пора было в гараж, увольнение кончилось, — и Ольга одна стала подниматься по лестнице.
На площадке перед своей квартирой в сумраке затемненного пролета Ольга увидела две фигуры. Холод ужаса пробежал у нее по спине: на площадке перед дверью ее квартиры стояли два немца. Ольга сразу узнала шинели: это были не солдаты, а гестаповцы. Они стали по бокам Ольги.
— Басаман Ольга?
Ольга положила на пол санки, лопату и лом.
— Я Басаман Ольга.
— Ступайте!
«Ида! — промелькнуло в голове у Ольги. — Они делали обыск и обнаружили Иду».
— Ступайте! — сказал один и шагнул вперед, другой отступил, чтобы стать позади Ольги.
— Простите, — сказала Ольга, — но у меня дети, я должна…
— Ступайте! — сказал первый. — Дети ваши здоровы, и ничего с ними не станется, пока вы вернетесь.
Вернетесь! Ольга похолодела, но болезненная усмешка исказила ее рот. Это была усмешка, которую нет сил сдержать, от которой губы страдальчески кривятся в самые горькие минуты жизни. Ольга не слышала, чтобы кто-нибудь возвращался из гестапо. Разве только, если вызывали не на допрос, а в качестве свидетеля, для дачи показаний. Но Ольга ни о чем не будет свидетельствовать, не даст никаких показаний, — так или иначе ее придется подвергнуть допросу. Будет ли Мария переводчицей на ее допросе?
