— А если бы мы забыли лодку привязать? — тихо спросил он. — Страшно подумать…
Так и началось утро — вместо зарядки семинар на тему «Беспечность и ее последствия».
…Опять пошли скалы. Мы причалили к берегу и стравили из лодки часть воздуха. Мы с Колей выработали свою тактику — в наиболее опасных местах выпускаем из лодки немного воздуха, чтобы она при ударе о камни прогибалась, а не отскакивала как мячик или, упаси бог, не рвалась. Она должна быть податливой при ударе о камни, а не упругой — тогда меньше шансов пропороть ее.
Идет дождь, противный. Морось и холод. Мы обогнали плот, и сейчас, выбравшись на галечную косу, прыгаем, разогреваясь, в ожидании плота, но это мало помогает. Зуб на зуб не попадает. Меня трясет. Никогда не было так холодно. Мне кажется, что я даже зимой так не мерз. Костра разжечь не из чего — пустынно, скалы и чахлые кустики, и все мокро.
Подходит плот. Мы привязываем к нему лодку, забираемся в плот, плотно задраиваемся, достаем сухари и солонину. Вскоре становится теплее — с потолка плота капает, это испарения.
Запись в дневнике: «Зверский холод. Едим сухари и сахар. Гена спирту не дает».
Обед всухомятку. Решено устроить послеобеденный сон на плоту, пока погода не наладится. Вывод — термос бы в походе не помешал. Гена намек понимает. Выдает по наперстку спирта. Под плеск волны засыпаем быстро.
Спали чуть больше часа. Дождь прекратился. С вечера идет туман. Темно и мрачно. Мы с Николаем переходим в лодку, отвязываемся и устремляемся вниз по течению. Воды прибавилось, река грохочет. Вскоре мы теряем плот из виду.
Договорились, что выберем стоянку у лесного завала, чтобы больше было дров, иначе нам не обсохнуть никогда.
Плот отстает из-за встречного ветра, он парусит, плохо управляем, а на большой воде встречаются так называемые «мертвые зоны», когда плот крутит и он не продвигается вперед вообще.
Миновав очередную стремнину, лодка причалила к небольшому галечному острову, и мы решили осмотреть его, потому что среди мокрых камней легче искать нужные образцы.
Рядом через ручей тянулся длинный пологий склон, весь заросший травой и кустарником, он подходил к самым скалам, к осыпям у подножия кекуров, нависших над рекой мрачными древневековыми замками.
И тут мы увидели его!
На середине склона пасся медведь.
Мы переплыли ручей, вышли к склону.
Это был гигантский черно-бурый экземпляр со светлыми подпалинами на подбрюшье и боках. Величиною с полторы-две коровы. Что-то невообразимое. Он мирно поедал траву и ягоды, но Николай на всякий случай вытащил из лодки ружье и зарядил его жаканами.
Медведь был примерно в семидесяти метрах, он не видел нас, и мы могли спокойно рассмотреть красавца, жалея, что фотоаппаратура осталась на плоту.
Я видел бурых камчатских медведей, встречался с ними нос к носу, участвовал в экспедиции по мечению белых и отлову медвежат на острове Врангеля, но такого мне не приходилось видеть даже среди белых.
— В случае чего сразу прыгай в лодку, — предупредил я Николая и, достав сигнальный свисток из спасательного жилета, засвистел медведю.
Он поднял голову от травы, огляделся, увидел нас и, не торопясь, не теряя достоинства, пошел вверх, за гребень.
Мы бросились в лодку, обогнули скалу и тут снова увидели его. Он стоял на берегу у самого уреза воды и будто ждал нас.
Или его вело любопытство, или он из засады решил разделаться с пришельцами?
Я засвистел, а Коля закричал ему, чтобы он уходил. («Совсем как ламут», — засмеялся я, глядя на Колю. Дело в том, что ламуты верят, что медведь может понимать человеческую речь, и, если его попросить уйти с этого места, он уйдет без драки.)
На этот раз медведь встрепенулся и быстро побежал в горы.
Назавтра на перевалбазе Серная я расскажу об этой встрече Дьячкову. Он улыбнется и скажет: «Мы знаем его, он живет на Энмывааме. Самый большой медведь. Это дедушка. Мы его не трогаем».
…Сейчас, по прошествии стольких дней, я понимаю, что в спорах и предположениях, в поисках истины, которая так занимала Олега Куваева, правы были Моуэт и Эйвельманс. И, конечно, Успенский. Действительно, это большой бурый медведь. Ни о каких мигрирующих по суше белых (так называемых кочатко — медведях-людоедах) не может быть и речи, поскольку желтый цвет встреченного Орловым медведя — это не что иное, как те самые светлые медведи-пестуны, детишки бурых, еще не обретшие собственной окраски, еще не отлинявшие до конца, которых мы встречали здесь в изобилии. Это особая популяция горных медведей, значительно отличающихся от своих собратьев на юге Чукотки и Дальнего Востока.
…Мы обсуждаем встречу с гигантом во время ужина у большого костра, на котором сушится вся, абсолютно вся наша одежда. У костра жарко, можно сидеть голяком.
— А он, этот медведь, к нам больше не придет? — спрашивает Борис.
— Он убежал, — успокаиваю я его.
— Как знать, — машет головой Коля с явным расчетом на Бориса. — Как знать, может, он не убежал, а боевой разворот делает? А?
Борис вздыхает и тащит к костру громадное бревно. Переодеваемся в сухое. Миска добавки, и можно приступать к чаю. Чай с дымком — о чем еще можно мечтать вдали от жилья и вблизи медведя?
Как хорошо, что такой медведь сохранился. Как хорошо, что ему повезло, и он не встречал на своем пути плохих людей! И прав Олег Куваев в своих словах: «Не человек нужен медведю, а медведь — человеку, ибо природа дала человеку право сильного, которое в данном случае трактуется однозначно — защищать».
8
Перевалбаза на реке Серной, впадающей в Энмываам, спрятана в густом тополином лесу. Появилась она перед нами неожиданно, мы бы проскочили ее, не будь лодки у берега — самый приметный ориентир на реке.
Рядом с домом два могучих тополя повалены, сломаны чуть ли не посередине.
— Недавно прошел ураган, — объясняет завбазой Володя Эберт. — Не только деревья сломал. Баню снес в реку, а она, между прочим, — он вздохнул, — топилась… Так и поплыла дымя по реке… Столько разрушений! Мы думали — конец света… Туалет тоже снесло.
Он смеется.
Напарник Володи — пенсионер Федот Парфентьевич Дьячков, чуванец. Родился он на Камчатке, но с двухлетнего возраста — на Чукотке, хорошо ее знает. Был организатором первых товариществ по совместному выпасу оленей, первых колхозов. Мы сейчас находимся в угодьях совхоза имени Первого Ревкома Чукотки.
Раньше, рассказывает Дьячков, центральная усадьба была не в Усть-Белой, куда мы держим путь, а в Мухоморном. (На старых картах — Мухомерия. Мы там тоже побываем. Там метеостанция — больше ничего нет.) Первый колхоз назывался «Чир». Затем его переименовали, стал «Важенка». «Важенку» переименовали в «Победу». А теперь — имени Ревкома…
Мы беседуем с Федотом Парфентьевичем. Я расспрашиваю его о медведе, рассказываю о маршруте. «Первый день был спокойный, — объясняю я Дьячкову, — потом три дня страха, остальные дни — работа». Он говорит, что успешно мы прошли Леоновские пороги потому, что точно не знали, где они, не успели себя запугать, главное, говорит он, себя не пугать, тогда все обойдется… Не знаю, но в этом какое-то зерно истины есть.
Володя Эберт на улице готовит костер и чай, а Федот Парфентьевич уходит к реке и приносит две больших кеты.
Через полчаса Николай приносит громадную миску икры-«пятиминутки», а Федот Парфентьевич — ложки. После икры и чая Николай разделывает рыбу и жарит ее кусками в кипящем растительном масле.
— Давно рыба пошла? — спрашиваем у хозяев.
— Нет… недавно… еще не ловили. Не сегодня-завтра рунный ход, вы застанете… Вам еще дней пять идти — точно, не торопитесь, отдыхайте… когда еще такую красоту увидите.
Володя прав. Тут все интересно и все не похоже на другое такое же — река другая, сопки и облака, лес удивительный, и даже собаки на берегу, кажется, понимают тебя с полувзгляда… Ясно одно, больше такое не повторится. Даже грустно становится от сознания, что поход наш когда-то кончится…
— Они появились на том берегу, пятеро, в яркой пятнистой одежде. Мы подумали — иностранцы или артисты. Конечно, шпионы так ярко не оденутся. Просигналили, чтобы плыли к нам.
Это рассказ хозяев о прошлогодней туристской группе из Ворошиловграда.
— Вот, перебрались сюда и ведут себя как не наши — не идут в дом. Точно, не наши, с материка. Позвали мы их. Тощие, голодные, усталые. Накормили, напоили, спать положили. Тут они все рассказали. Трудно шли. Еды мало. Оружия нет. Один ножичек перочинный да удочка. А много ли удочкой наловишь, если реки не знаешь? Лодка у них такая тройная как бы…
— Тримаран?..
— Он самый…
Я рассказываю про записку в избушке на озере Эльгыгытгын.
