Йенсен знал, чего ждет. Наивно было бы думать, что его сюда привело желание поскорее встретиться со знакомыми: он был хорошо информирован в лоцманской конторе о приближении «Уэстпарка» и находился здесь с самого утра. С таможенными чиновниками у него были наилучшие отношения, и он пробрался на пароход еще до завершения всяких формальностей.
Просто невероятно, до чего сердечно встречал каждого возвращавшегося из дальнего плавания моряка этот тучный, на вид такой грубый человек. С подчеркнутой горячностью он хватал за руки матросов и кочегаров, долго тряс и пожимал их и каждому старался сообщить что-нибудь радостное и приятное.
— Вам просто везет! — воскликнул он, когда его окружила кучка матросов. — Только вчера я отправил целый экипаж, и сейчас у меня дома двенадцать свободных мест. Утром пришли было четыре кочегара с английского суденышка, просят взять к себе. Я сказал, что не могу, потому что жду друзей из дальнего плавания.
Потом уже более серьезно и по секрету сообщил, что только что получил две новые бочки вина урожая позапрошлого года. Деловитый, бойкий, он шмыгнул наконец к капитану.
В кубриках все были заняты укладыванием вещей, так как по прибытии команду должны были рассчитать. Из всего экипажа на пароходе оставались лишь капитан, первый механик и дункеман. Пока пароход загружали, остальные жили на берегу, в бордингхаузах и на частных квартирах. В последний день перед отправкой в море капитан начнет вербовку нового экипажа, и на судно не попадут многие из прежнего состава. Те, что досадили чем-нибудь старому начальству, не надеялись попасть па прежний пароход и при первом удобном случае устраивались на другой. На «Уэстпарке» таких было немало.
Рейс продолжался пять месяцев. Волдис при расчете получил сорок фунтов. Он впервые располагал такой суммой. Он мог бы теперь, не работая, полгода прожить в бордингхаузе, купить билет в Соединенные Штаты… Чего, только нельзя было сделать на эти нежно шелестевшие листочки бумаги! Но в этот момент у него не было никаких желаний. Равнодушно он ощупал в кармане пачку денег, и только сознание, что теперь можно будет некоторое время отдохнуть, вселяло в душу приятное чувство покоя.
Волдис и вообще имел причины быть довольным, так как получил впервые документы о службе на английском пароходе. И штурман и механик дали самые лучшие отзывы: «Very good sailor»[63] и «Very good fireman»[64]. Теперь он мог поступить на любое судно кочегаром или матросом.
За Йенсеном последовало восемь человек с чемоданами и мешками. У ворот дока их встретил целый рой бичкомеров, они приветствовали прибывших громкими восторженными восклицаниями на самых разнообразных языках. Незнакомые, никогда не виденные молодчики в пестрых шарфах на шее и в тонких, мокрых от дождя пиджаках пытались обнять Волдиса. Высокий рыжий швед называл его по имени. Неизвестно откуда вынырнувший низенький толстенький парень заговорил с ним на чистейшем латышском языке.
Такая осведомленность никого не удивляла. Каждый встречающий увивался около своего земляка. У Волдиса и Ирбе взяли мешки и чемоданы. Четыре бичкомера-латыша рассказывали им о последних событиях в Антверпене: на прошлой неделе вся латышская колония участвовала в похоронах какого-то капитана, умершего на пути из Канады; этим летом бичкомеры вновь пережили крупные неприятности — полиция ловила их и силой посылала на пароходы; но сейчас, слава богу, опять все по-старому — можно жить на берегу сколько хочешь, не нужно доказывать, что где-то работаешь.
Хронические безработные проявляли такой восторг, что можно было подумать, что не Волдис и Ирбе, а они проделали далекий путь в Аргентину и теперь их ожидает веселый отдых.
— Волдис! Фриц! — восклицали они.
Даже неловко становилось от таких бурных проявлений дружбы.
Волдису и Ирбе удалось получить у Йенсена прежнюю комнатку. Прежде всего они привели в порядок хозяйственные дела: заплатили Йенсену за три недели вперед и распаковали багаж.
Из нижнего этажа уже доносились звуки трехрядной гармоники, навевавшие праздничное настроение. «Жаждущие» один за другим, оставив полуразобранные чемоданы, спустились вниз. Начался кутеж.
Волдис прислушивался к шуму дождя за окном и думал о поездке через тропики. Как бы пригодилась прохлада там, на экваторе! А сейчас? На улице бурлили потоки воды, с шумом бежали по водосточным трубам, и люди зябко прятали головы в воротники. У Волдиса было сорок фунтов, но как они добыты? Каждый грош выстрадан нечеловеческими муками. Эти деньги хранили в себе горечь человеческого пота. Было бы безумием прокутить их теперь.
В нижнем этаже заливалась гармоника…
Ирбе мучили своеобразные угрызения совести:
— На что это будет похоже, если мы не пойдем вниз? — вслух рассуждал он. — Подумают, что мы жадничаем. Надо бы угостить по крайней мере парней, что несли чемоданы.
— Я своим дал десять шиллингов, — сказал Волдис. — Мне кажется, этого достаточно.
Ирбе ничего не ответил, только поморщился.
Наконец они все же решили для приличия сойти вниз на часок.
— Только не распускать нюни и смотреть в оба! — предупредили они друг друга.
***
Внизу их встретили всеобщими восторженными возгласами. Свободных столиков было достаточно, да и собутыльников хватало. Йенсен, потный, задыхающийся, сам спешил им навстречу.
— Чего изволите? Белого? Вы, наверно, будете пить что-нибудь получше?
Появились бутылки, стаканы, сифон. Медленно потягивая сильно разбавленное вино, Волдис наблюдал. Те самые люди, которые в Буэнос-Айресе продавали последнюю одежду, чтобы заплатить за продажные ласки женщин и глоток вина, теперь восседали с барским шиком; они величественными жестами подзывали официантов, заказывали новые порции, угощали самого Йенсена.
А как умно Йенсен заставлял их раскошеливаться: когда они достаточно выпили вина одной марки, он, как бы между прочим, рассказывал о другой, высшей марке, которую пьют знакомые капитаны. О, капитаны! «Йенсен, подайте, пожалуйста, этот сорт, который пьют капитаны!»
Йенсен топает, как слон, пол гудит под его ногами; то он в буфете, а вот уже возвращается из подвала. Сегодня он такой доверчивый, ни с кого не требует денег. «Потом рассчитаемся!» — говорит он и вписывает большим плотницким карандашом в узкую конторскую книгу цифры. После, когда они опьянеют, он подытожит эти маленькие долги, подаст счет. И они заплатят, заплатят с довольной улыбкой. Йенсен знает в этом толк!
Если он замечает, что несколько гостей шепчутся между собой, он подзывает официанта и говорит ему на ухо несколько слов, и тот выходит. А пока официант рыскает по соседним переулкам, Йенсен подсаживается к подозрительному столику и занимает гостей пикантными анекдотами. Все слушают его и смеются до колик в животе.
Через некоторое время дверь пивной открывается и входит официант в сопровождении четырех женщин. Сердца пьяных моряков учащенно бьются. Стулья сдвигают, и женщины садятся к столикам.
Тогда Йенсен задает вопрос:
— А что вы закажете для своих дам?
Женщине ведь не предложишь кислого вина или пива! И Йенсен приносит вина лучшей марки. Все тонет в алкогольном тумане. Человек с плотницким карандашом продолжает записывать.
Через час Волдис подозвал Йенсена и попросил счет.
— Что так скоро? — не верил тот своим ушам.
— Мне нужно написать несколько писем, — солгал Волдис.
— Может быть, вам скучно без дам? — прошептал Йенсен, нагнувшись к нему. — Если хотите, я пришлю кого-нибудь к вам наверх…
— Можете не трудиться. Я же сказал, что мне надо писать письма.
Он расплатился, хотя в бутылках еще оставалось вино.
Латыши-бичкомеры, помогавшие им пить, обманутые в своих ожиданиях, кисло улыбались.
Весь вечер Волдис просидел в комнате один. Он думал о безрассудном поведении товарищей и впервые после отъезда из Риги почувствовал себя одиноким. Будущее не сулило никаких чудес. Только чувство собственного достоинства помогало ему переносить пустоту одиночества. Но стоило ли обладать чувством собственного достоинства? Для чего?
Внизу надрывалась гармоника. В приступе нервного отчаяния Волдис метался на кровати. Мир — это кабак или, скорее, увеселительное заведение. Неужели это единственный из всех доступных человеку миров?..
***
Утром Волдиса разбудил сильный стук в дверь. Сев на кровати, он увидел Ирбе, лежащего поперек своей постели: он уснул, не сняв залитой пивом и вином одежды, и тяжело дышал во сне. Казалось, не было силы, которая могла бы разбудить его.
Стук повторился. В ответ на приглашение Волдиса в комнату вошло четверо вчерашних земляков, они были сильно навеселе; двое принялись тормошить Ирбе.
