Стук повторился. В ответ на приглашение Волдиса в комнату вошло четверо вчерашних земляков, они были сильно навеселе; двое принялись тормошить Ирбе.
— Эй, старина, что за сон! Вставай! Припомни, о чем вчера договаривались. Ведь уже поздно.
Ирбе что-то бормотал и вяло отмахивался, но бичкомеры продолжали трясти, щипать и щекотать его, так что он поднял наконец отекшие веки и, ослепленный ярким утренним солнцем, закрыл лицо руками.
Волдис молча оделся и, подойдя к окну, повернулся к ним спиной.
— Ну, что с тобой такое? — расталкивал Ирбе один из бичкомеров. — Надо опохмелиться. Собирайся, пойдем вниз.
— Ммм… — мычал Ирбе.
— Пойдем! Ты увидишь, что голове легче станет.
— Мне противно даже смотреть на бутылку, — простонал Ирбе.
Бичкомеры встретили эти слова грубым смехом.
Волдис быстро обернулся и увидел, как двое бродяг хитро перемигнулись. Он подошел к двери, распахнул ее и крикнул охрипшим от бешенства голосом:
— Вон отсюда, скоты! Да поживей!
— О-о, какой ты горячий! — бормотали застигнутые врасплох вымогатели.
Со сжатыми кулаками Волдис шагнул к ним, схватил стул и поднял его.
— Вон, попрошайки! Мало вы вчера выдоили? Хотите до последнего цента обобрать?
— Что ты!..
— Долго я буду ждать? Или вам помочь?!
Сердито ворча, с глухими угрозами, бродяги наконец выбрались из комнаты.
— Как бы тебе не пришлось пожалеть об этом! — бросил один из них, уходя.
Волдис ничего не ответил, с шумом захлопнул дверь и несколько минут сердито шагал по комнате. Наконец он остановился перед Ирбе, заложил руки назад и презрительно сплюнул.
— Кто не видел обезьяну, может здесь увидеть ее! — насмешливо сказал Волдис. — Дурак, настоящий дурак! Для этого ты ходишь в море?
Ирбе молчал. Он только гримасничал от страшной головной боли и тяжело дышал.
Волдис собрался как следует отчитать приятеля, но его намерениям не суждено было осуществиться: тихо постучав, в комнату вошел Йенсен. Поздоровавшись с Волдисом кивком головы, он подошел к Ирбе и присел на край кровати.
— Как ты себя сегодня чувствуешь? Головка болит, а? Ну, тут нет ничего удивительного! — он отечески положил руку на плечо Ирбе и, улыбаясь, повернулся к Волдису. — Ты ведь рано ушел и ничего не видел. Надо было остаться еще с часик… Ай-ай-ай! Что там делалось! Голова кругом! Да вот хоть бы этот, — он опять вернулся к Ирбе, — куролесил, как черт!.. Говорит: «Что, почему, разве я не могу? Йенсен — дюжину пива! Йенсен — три красного старого портера! Йенсен, нет ли у тебя чего получше?» Потом он открыл дверь и стал зазывать с улицы всех, кто только захочет, усаживал за стол, поил и никому не давал платить. «Сегодня плачу я! Сегодня я хозяин в этом кабаке». Я, правда, раза два подходил к нему, говорю: «Зачем с ума сходить? Пора прекратить, пусть чужие уходят, откуда пришли». — «Что? Это мне что еще за наставник выискался? Мои деньги — что хочу, то и делаю!» Ну, когда так, мне ничего не оставалось, как уйти и подавать, что заказывали.
Волдис холодно усмехнулся. Йенсен пытливо взглянул на него.
— Не веришь? Спроси кого хочешь, — поторопился он оправдаться, — такого бесовского шабаша давно не припомню.
Ирбе мрачно уставился в пол.
— Сколько же я должен? — с трудом произнес он.
— Ах, об этом не стоит больше говорить! — Йенсен махнул рукой. — Мы ведь еще вчера за все рассчитались.
— Я расплатился?
— Да, это в порядке. Как самочувствие? — спешил Йенсен повернуть разговор на другое.
— Идиотское…
— Ничего, я велю принести бутылку белого. Теперь пойду проведаю Нильсена. Он был не лучше тебя. Эх, ребята, ребята!
Отечески похлопав по спине Ирбе, Йенсен молниеносно исчез в дверях.
Ирбе стал шарить в карманах, вытащил кошелек и записную книжку, потом вывернул карманы наизнанку, осмотрел пиджак, пальто. После самых тщательных поисков набралось около двух шиллингов мелочи. Он недоумевающе взглянул на Волдиса.
— Все подчистую, верно? — спросил Волдис.
— Да… Но как же это могло получиться? Я совсем не так уж безумно пил. Не помню, чтобы я с улицы кого-нибудь приглашал. Йенсен сам привел какую-то девицу и усадил мне на колени… Много ли такая девица выпьет!
— И ты веришь его басням? — усмехнулся Волдис. — Эх, ты, головушка! Он сейчас это же рассказывает Нильсену, потом скажет Браттену, наконец — всем. Да, дружок, можешь сколько хочешь рвать теперь на себе волосы — денег тебе не видеть как своих ушей!
— Скотина проклятая! Я из него душу вытряхну.
— Может, ты это и сделаешь, но вряд ли получишь свои деньги.
— Сорок фунтов — это не шутка! Как я мог столько пропить? Шампанского у него нет.
Ирбе в отчаянии рвал на себе волосы и бил кулаками по голове. Наконец он повернул искаженное горем лицо к Волдису.
— А ты, почему ты, черт тебя дери, допустил это?! Неужели не мог увести меня? Хотя бы насильно… Почему не удержал меня?
— Тебе вчера сам черт не брат был, и близко не подступишься.
— Проклятый Йенсен!
Пошумев с полчаса, Ирбе наконец протянул Волдису руку.
— Пусть это будет в последний раз. Теперь в рот не возьму ни вина, ни пива! Не веришь? Увидишь.
— Хорошо, — сказал Волдис, пожимая потную руку друга. — Попробуем пожить по-человечески. А трудно не будет?
— Не будет. Только ты держи меня в руках.
***
Они не вернулись больше на «Уэстпарк». Сразу же после разгрузки пароход ушел на капитальный ремонт в док по меньшей мере месяца на два.
Кончались три оплаченные недели, но никаких перспектив еще не намечалось. Финн Каннинен устроился на пассажирский пароход конголезской линии. Нильсен нашел себе место на норвежском моторном судне.
Йенсен ежедневно заходил поговорить с Волдисом и Ирбе. Чем ближе подходила к концу третья неделя, тем он становился предупредительнее. Он пронюхал, на каких парусниках и каботажниках всегда можно получить место. Волдис пока отклонял предложения, в надежде дождаться парохода, направляющегося в Северную Америку.
Несколько раз он наведывался в контору Ред Стар Лайн, беседовал с береговым капитаном этого общества. Шансов было мало: в конторе Ред Стар Лайн было зарегистрировано несколько сот кандидатов на вакансии, а когда в порт прибывал один из гигантов этого пароходства, редко кто покидал его.
В профсоюзе опять состояло на учете несколько тысяч безработных.
Ирбе, уже давно сидевший без единого гроша, становился все беспокойнее.
— Сколько мы еще будем ждать? Надо сделать рейс хоть на этих самых «недельниках».
— Ну их к дьяволу! — отверг Волдис это предложение.
Когда прошли три недели и Йенсен начал открыто выказывать свое недовольство, Волдис уплатил за обоих еще за две недели вперед. Опять ходили, расспрашивали, ждали.
На худой конец работу найти можно было, местные шахты всегда нуждались в рабочих; иногда гонимые голодом моряки группами направлялись туда. Но выдерживали они там не больше двух недель и возвращались в порт изнуренные, полные мрачных воспоминаний о нечеловеческих условиях труда в шахтах.
Жертвами этих шахт чаще всего становились легкомысленные подростки, тайком, в пароходных бункерах, прибывавшие сюда из Риги и других портов. Без денег, не зная языка, без каких-либо документов моряка, они не могли останавливаться в бордингхаузах или искать себе места на судах, в союз их не принимали — они никому не были нужны. Испробовав все способы, они в конце концов продавались за бесценок в шахты.
Когда прошли и вновь оплаченные две недели, Ирбе категорически отказался принимать помощь от Волдиса.
— Сколько времени я буду жить на твой счет? Ведь придется же когда-нибудь рассчитываться. Если ты не хочешь — оставайся па берегу; я пойду на каботажник.
Они договорились сделать рейс через канал и на заработанные деньги опять жить в Антверпене, пока не подвернется настоящий пароход, и сообщили о своем намерении Йенсену. Тот заметно оживился и на следующий же день подыскал им судно.
«City of Hull»[65] — так назывался маленький, крайне запущенный «англичанин», который в течение месяца трижды курсировал по каналу от Антверпена до Ньюпорта и обратно. Это была грязная посудина водоизмещением в тысячу четыреста тонн, предназначенная для перевозки руды и угля. Все было в угольной пыли; палубы, стены кают, шлюпки, иллюминаторы — все покрывала ржавчина, которую никогда не оббивали; пароход ни разу не ремонтировался. С тех пор как он был построен, его беспрестанно, год за годом, гоняли из рейса в рейс.
Чтобы грязь не бросалась в глаза, пароход окрасили в черный и темно-коричневый цвета. Как закопченный чайник, носился он по морям, и его обмывали лишь дожди в бурю.
