Сергей Ананьевич, видимо, понял. Понял, что переборщил. И сказал более спокойно:
— Вы знаете, Василий Ильич, что я всегда относился к вам, как к человеку, которого ценю за многие качества. И мне не хочется менять о вас своего мнения. Очень не хочется. Я, конечно, понимаю: вам нелегко со Смайдовым. Он может подчинить себе людей и посильнее, чем вы. Не удивительно поэтому, что вы попали под его влияние. Да и не только вы. Но задумались ли вы хоть раз, Василий Ильич, лично вы, до чего так можно дойти?
Борисов подавленно молчал. Еще минуту назад он возмущался «приемами» Сергея Ананьевича, еще минуту назад готов был спорить с ним, что-то доказывать, но стоило Лютикову намекнуть, что так «можно до чего-то дойти», — и вся решимость отстаивать свою правоту у Борисова мгновенно испарилась. Ему что, больше всех нужно? Разве Лютиков меньше других несет ответственность за того же Езерского? «Смайдов может подчинить себе людей и посильнее, чем вы…» А разве нет? Смайдов всегда был одержим. То ему не по душе работа по воспитанию молодежи, то его не устраивает организация народных дружин, то ни с того ни с сего начинает палить из пушки по воробьям: вчера — по Беседину, сегодня — по Езерскому, а завтра… Может быть, завтра ему вздумается пальнуть и по Борисову? От Смайдова всего можно ожидать…
Между тем Лютиков, чувствуя колебания Борисова, продолжал:
— Скажу вам по секрету, Василий Ильич, и надеюсь, что это останется между нами, Смайдов, как вы, наверное, знаете, написал в горком докладную записку, в которой обрушивается с обвинениями на весьма авторитетных товарищей. Речь идет о воспитании молодежи. И на том, дескать, участке неблагополучно, и на другом промахи, и на третьем… Так вот, секретарю горкома Алексею Андреевичу Луневу предложено готовить расширенный партийный актив по этому вопросу. Я недавно разговаривал с Луневым. Его мнение?..
Лютиков в эту минуту умолк и с любопытством взглянул на Борисова. Василий Ильич слушал, не отрывая от него взгляда. Спросил осторожно, стараясь не выдать своего волнения:
— Что же думает по этому поводу Лунев?
— Не трудно догадаться, — усмехнулся Лютиков, — Критиканство и очернительство нашей жизни никогда партией не одобрялись. И не прощались. Можно не сомневаться, что Смайдову непоздоровится. Оч-чень непоздоровится. И, между нами, я не хотел бы сейчас быть на его месте. Хотя мне, могу вам признаться, и жаль его. — Лютиков развел руками, вздохнул. — Но что сделаешь, если человек не хочет понимать самых простых вещей, ни к чему не хочет прислушиваться? Партия в конце концов не нянька, интересы общего дела ей всегда дороже отдельных личностей…
Борисов, опустив голову, молчал. Вот, оказывается, какие тучки сгущаются над головой парторга! Знает ли он об этом? Вряд ли. Иначе он, наверное, хотя бы сейчас, хотя бы на время постарался сгладить свои отношения с Лютиковым, чтобы иметь поддержку. А так…
И вдруг Василий Ильич подумал: «А ведь эта гроза может зацепить и меня. И от меня могут полететь перья не хуже, чем от Смайдова».
От этой мысли Борисову сразу стало и неуютно, и зябко. Перспектива быть проработанным заодно со Смайдовым его отнюдь не прельщала. Потому что за такой «проработкой» могли последовать кое-какие выводы, а их-то Василий Ильич боялся пуще любого чистилища.
— Да, со Смайдовым трудно, — тихо сказал Борисов. — Человек он честный, но крутоват. И уж если что решит — не отступит. Как с этой вот характеристикой. Я ведь, Сергей Ананьевич, еще до заседания парткома пытался уговорить Смайдова не затевать возни с Езерским. Но… — Василий Ильич улыбнулся. — Смайдов есть Смайдов.
— Понимаю, — Лютиков тоже улыбнулся. — Если бы не понимал, не приглашал бы вас сюда. Скажите, Василий Ильич, вы сможете сами как начальник написать другую характеристику? По-честному, не пачкая человека?
— Конечно. Это мое право.
— Ну и добро. А с членами парткома я поговорю сам… Не стану вас больше задерживать, очень рад был нашей дружеской беседе. И знаете, что? Не стесняйтесь заходить почаще. Даже просто так, на огонек…
4
И все же ни Борисову, ни Лютикову не удалось убедить членов парткома отказаться от той характеристики, которую они дали Езерскому. Докеры упрямо стояли на своем, а старый коммунист Ганеев без обиняков заявил начальнику мастерских:
— Не туда гнешь, Сергей Ананьевич. А простачков среди нас не ищи. Мы такие дела решаем не по личным интересам, а по-государственному. Не так, как некоторые другие. И честно тебе скажу, мне, старому большевику, стыдно за тебя. О Борисове, своем прямом начальнике, уже и не толкую: ни рыба ни мясо оказался человек… А вот ты… Не грех бы поучиться тебе у Петра Константиныча, Сергей Ананьевич, жизни поучиться, большевистской твердости…
Борисов чувствовал себя отвратительно. Общие дела заставляли его встречаться со Смайдовым, но каждая такая встреча была похожа на пытку. Вначале он старался сделать вид, что ничего особенного не произошло. И както сказал Смайдову:
— Знаешь что, дорогой мой, давай-ка забудем о наших разногласиях. Стоит ли трепать нервы из-за какой-то характеристики? Ведь все это дело выеденного яйца не стоит.
— Это я уже слышал, — сдержанно ответил Петр Константинович. — Не повторяйся. И не обманывай самого себя, будто тебе не стыдно.
Борисов сникшим голосом ответил:
— Как же мы теперь будем вместе работать?
— Так же, как и работали, — спокойно ответил Петр Константинович. — У нас с тобой не частная лавочка. И мы — не кумовья.
Если бы Василий Ильич был попроницательнее, он понял бы, чего Смайдову стоит его внешнее спокойствие. Однако Борисов этим качеством не отличался. «Смайдову легко, думал, Смайдову просто. У него нет причин для переживаний. Наоборот, он сейчас торжествует, ему приятно сознавать, что я должен презирать себя. Еще бы! Разве таким, как он, понять обыкновенные человеческие слабости?»
А через неделю Петра Константиновича пригласили к секретарю горкома партии Алексею Андреевичу Луневу. Как Смайдов ни ломал себе голову, отыскивая причину этого приглашения, ни на чем остановиться не мог.
В приемной Лунева ожидало человек пять-шесть, и среди них Петр Константинович увидел Виктора Родина. Сам не зная отчего, Смайдов искренне ему обрадовался. Ему показалось, что так же искренне обрадовался и Родин. Они долго трясли друг другу руки, потом писатель предложил:
— Давай, пока не подошла наша очередь, выйдем покурим.
Родин и Смайдов вышли в коридор, закурили. После вечера, проведенного вместе у Домбрича, они не встречались, и сейчас Петр Константинович больше всего боялся, чтобы Родин не стал этот вечер вспоминать. Он почему-то был уверен: Родин знает не только о том, что увидел тогда, но и о том, что произошло после. Почему он был в этом уверен, Петр Константинович объяснить не мог, не мог также и отогнать от себя неприятную мысль, будто Родин попросил его выйти в коридор именно затем, чтобы завести разговор на эту щекотливую тему.
И Родин действительно без обиняков спросил:
— Как поживает твоя Полянка?
— Полянка? Все хорошо…
Петр Константинович настороженно взглянул на Родина. «Что он знает? Говорил ли ему Домбрич о том, что иногда видится с Полянкой? Черт, как это все мерзко, — вздохнул Смайдов. — Мерзко и больно… А Родин, наверное, хотя и переживает чужую беду, в душе торжествует: „Не от тебя ли, думает, я слышал упреки: зачем в каждой человеческой судьбе должно быть страдание? В жизни все иначе…“»
Родин взял его под руку, подвел к открытому окну. Окно выходило на улицу, и Виктор, облокотившись о подоконник, долго смотрел на проносившиеся мимо машины, кудато торопящихся пешеходов, на всю ту предвечернюю сутолоку, которая бывает в конце рабочего дня. Лицо писателя оживилось, будто в этом маленьком, открывшемся из окна кусочке мира он увидел что-то интересное и необычное, чего не в состоянии был подметить Смайдов. Смайдову даже стало неприятно: как Родин мог так быстро переключиться? Только сейчас казалось, что он искренне переживает чужое горе, и вот уже забыл и об Артуре Домбриче с его хамством, и о самом Смайдове…
«А какое я, собственно говоря, имею право рассчитывать на его участие? — подумал Петр Константинович. — И зачем оно мне?..»
Он хотел уже напомнить, что им пора возвращаться в приемную, но Родин вдруг стремительно обернулся и, подавшись к Смайдову, сказал:
— Час назад я видел их вместе. Вдвоем. И весь этот час думал, должен ты знать об этом или нет? Сперва хотел избавить тебя от лишнего груза, но потом решил, что своим молчанием оскорблю тебя… Почему оскорблю? Такое скрывают только от малодушных слюнтяев. Ты на таких не похож. Не похож, слышишь?!
Смайдов положил руку на плечо Родина, заставил себя улыбнуться. Это была вымученная улыбка, но Петру Константиновичу хотелось верить, что он сумеет обмануть Родина своим спокойным видом.
