Время от времени он вступал в беседу с Кац Звамбая, и видно было, что они сходились во взглядах.
— Ааду, ааду, — поддакивал Темур гостю, возмущенно что-то рассказывавшему.
И опять, и опять: «Ааду, ааду!»
Я с интересом вслушивался в сванскую речь, в этот удивительно мужественный язык, так отличающийся от других языков картвельских племен.
Мы с Джокиа выходим посмотреть, как устроены лошади на ночь.
На дворе темно, неистовствует ветер. Шумят сосны, точно морские волны в прибой. Воют овчарки. Женщины с засученными рукавами гремят подойниками.
Двое молодых парней с кинжалами вносят в сени зарезанного барана. В гостиную загнали скот; коров и быков разместили по стойлам, расположенным полукругом вдоль стен.
Здесь предпочтение тоже отдавалось старшим, из первого стойла высунул голову вол-вожак с толстой шеей, с отвислым подбородком, с широкой губой. Он был похож на старого министра, вышедшего в отставку.
Вскоре к завыванию собак, громкому разговору мужчин и крикам ребятишек присоединились топот и мычанье животных, глядевших на нас из стойл. Старые волы меланхолично пережевывали жвачку.
Женщины зажгли еще несколько сосновых лучин; мятущееся пламя озарило подвешенные вдоль стен окорока, ляжки коров и коз, заготовленные на зиму. Почерневшие от копоти, они имели причудливый вид.
Сели за ужин. Женщины и молодые мужчины с заложенными за пояс полами чох разносили горячие кукурузные хлебца с запеченным сыром и баранье мясо.
Кора Махвш сел в резное кресло. Перед ним поставили треногий столик и подали ему баранью голову. Наполнив водкой чару старшего в роде и обратившись лицом к Востоку, он перекрестился и благословил трапезу.
Зажгли еще несколько лучин, и я с новым интересом стал разглядывать Кора Махвша. Неоспоримым, недосягаемым величием веяло от библейской бороды Кора Махвша и от всей его могучей фигуры. (На востоке немыслим вождь племени, рода или фамилии без такой величавой наружности.);
У глубоко одряхлевшего Махвша были удивительно выхоленные борода и усы, чуть пожелтевшие около рта. Украшенный серебряным чеканом кинжал его был. шириной в ладонь.
А пояс! Уж и не спрашивайте про пояс. Он весь усеян серебряными фигурками в виде морских ракушек. Сбоку висит пороховница. Чоха на Махвше мышиного цвета, и такого же цвета высокие сванские ноговицы.
Махвш изъяснялся на мегрельском языке лучше, чем на грузинском. Мне нравилось, что он то и дело вставлял в свою речь слово «джесмимо», что значит: «послушай». Это «джесмимо» очень оживляло его многословную, неторопливую речь.
Иногда Махвша одолевал кашель. Тогда он наклонял голову до самых колен, а потом рукавом чохи вытирал заслезившиеся глаза и опять принимался за свое «джесмимо».
Наконец наступила пора сна. Женщины вышли в соседнюю комнату. Я и Арзакан опять оказались рядом.
Чтобы помочь нам разуться, хозяева прислали Саура, самого младшего внука Махвша. Выяснилось, что Саур комсомолец и учится в Тбилиси.
Он беспрестанно улыбался, скаля свои ослепительно белые зубы. На длинной и гибкой, как у серны, шее висел револьверный шнур, на голове сванская шапка ястребиного цвета; на правой щеке виднелся шрам от кинжала.
Я и Арзакан не воспользовались его услугами, сказав, что разуваемся всегда сами.
С разгоревшимися глазами Саур вспоминал Тбилиси, майские праздники, газеты, книги, театры…
Мужчины уже лежали в постелях, разостланных вдоль стен. Лишь Кора Махвш и Тараш Эмхвари оставались у очага.
Тараш Эмхвари повествует стотридцатилетнему старцу, никогда не видевшему аробного колеса, о самолетах, о радио, о химии, о больших городах Европы.
Мужчины, лежащие вокруг нас вповалку, громко храпят. Вздыхают, сопят быки и коровы. Резкий запах скотины. Он всегда будит во мне какое-то первобытное чувство, чувство дикаря.
Самогонка из бузины вызвала у меня изжогу… Начинает одолевать хмель. Кружится голова. Подо мной разостланы турьи шкуры, турьими же шкурами я укрыт, и блохи свирепо набрасываются на меня. Так нахально прыгают они по моему телу, так бесцеремонно кусают, точно уже покинула меня душа и пришло мне время быть обглоданным всякой тварью.
Вскоре и Эмхвари оставил Кора Махвша, задремавшего в своем кресле.
Саур бросился помочь Тарашу разуться, но тот отказался и принялся сам стаскивать с себя присохшие к ногам сапоги.
Пыхтит Тараш Эмхвари, поплевывает на руки, капельки пота выступают у него на лбу.
Я думал, что Арзакан заснул. Вдруг слышу смех.
— И всегда так мучается, бедняга, перед тем как лечь спать. Впрочем, с тех пор как мы скрылись из Окуми, он разувался не более трех раз.
Не успел Тараш Эмхвари лечь, как тотчас же начал ворочаться: видно, и его не щадили блохи.
— Тебе ведь очень нравилась Сванетия Махвшев. Вот и наслаждайся романтизмом, если можешь — злорадствует Арзакан и яростно почесывается.
Саур обещает завтра переселить нас в башню, где, по его словам, нету блох.
Долго ворочался Тараш Эмхвари; наконец задремал. Ночь он спал тревожно, бредил Джамлетом Тарба и кричал, что не нужно проливать кровь.
Огонь в очаге потух. Горит лишь несколько лучин.
Лежу, воюю с блохами, не дождусь, когда рассветет. Только удалось задремать, как вдруг доносится крик Арзакана. Вскочив с постели, он схватился за маузер.
— Видите, видите? — бормочет он спросонок.
«Неужели его, как и Эмхвари, мучает пролитая кровь?» — изумился я и принялся его успокаивать.
— Змея, змея! Смотрите же, вон она, вон там, — шепчет Арзакан.
— Успокойтесь, какая змея! Вам просто померещилось, — говорю я.
— Нет, не померещилось. Я же не спал. Она проползла над нашими головами, потом свесилась вниз и упала вон там.
Я протираю глаза и, действительно, вижу: высоко подняв голову, змея скользит как раз в ту сторону, где недавно сидели в креслах Махвш и Тараш Эмхвари. Сейчас там спит Джокиа, положив голову на обрубок дерева.
Арзакан взвел курок маузера и уже собрался стрелять. Меня вдруг осенило.
— Стой! — воскликнул я. — Это же сванский Мезир! Вероятно, он почитается покровителем этого дома. Не стреляй, Арзакан! Убийство Мезира считается в сванской семье большим несчастьем. И, кроме того, ты неминуемо угодишь в Джокиа.
Тогда Арзакан решил поймать змею и задушить ее.
Он шагнул вперед, я за ним. Уговариваю, напоминаю, что мы гости и нам приличествует вести себя скромно.
Мы приблизились к очагу, ничего не видно. Я взял лучину. У очага с открытым ртом храпел Джокиа.
— Уж не залезла ли змея в глотку несчастному маклеру?
Наконец кое-как успокоились, снова легли.
Вскоре послышалось пение петухов. И как по сигналу, поднялся такой вой, визг и лай, будто на лапарианские башни наступал враг.
Лежу обессиленный, дремлю, и странное видение является мне в этом расслабленном состоянии.
В небо упирается вершина Ушбы цвета коршуна. Взметнулась вверх чудовищная гора, точно мечта обезумевшего бога.
На этой гигантской вершине, обратившись лицом на Запад, сидит Кора Махвш из рода Лапариани. Держа в руке чару, полную бузинной водки, он изрыгает проклятия. Он делает это с тем же усердием, с каким незадолго перед тем, обратившись на Восток, благословлял нас.
У ног Махвша присел на корточки его старший сын Темур. Он гримасничает, как Мефистофель. И слышится мне его гнусавое, непонятное:
«Ааду, ааду, ааду…»
Увязавшись за своими спутниками, я почти позабыл о моих собственных планах, главнейшим из которых было записать сказания о сванском Прометее со слов стариков.
Я считал, что лучше всего это удалось бы сделать во время охоты на туров.
И правда: сидишь целую неделю в засаде, по утрам и по вечерам высматриваешь в бинокль турье стадо, а язык и фантазия у тебя свободны.
Разведешь ночью огонь, приятный запах елового хвороста наполнит пещеру. Рассядутся, поджав под себя ноги, старые охотники и начнут повествовать всякие были и небылицы. Вот самое подходящее время, чтобы рассказчик мифов выложил перед вами все сокровища своей памяти.
Но, помимо этой задачи, я с давних пор лелеял мечту убить сванского тура.
Кора Махвш отнесся к моему желанию сочувственно и приказал Темуру взять с собой старшего сына — рябого Тенгиза и кривобокого, но все еще проворного молодца Османа.
За отцом и братьями увязался и Саур. Однако Кора Махвш решительно восстал против этого.
Весь обратившись в слух, я пытался понять, почему старик не хочет отпустить с нами внука.
Тенгиз объяснил мне по-грузински, что если мы возьмем Саура, это принесет нам неудачу, так как Саур во время охоты не выполняет табу.
А Саур, как ребенок, умолял меня упросить Махвша отпустить его с нами. Кое-как мне удалось уговорить старца.
