— А как же мы?
— Крепись, Настенька. Что поделаешь? Война. — И, целуя сына, шепнул ему на ухо: — Ничего… Мы вернемся.
В сумерках, прощаясь за воротами, Андрей обнял Анастасию, ладонью вытер слезы у нее на щеках, торопливо целовал.
— Спасибо тебе, Настенька, за Олежку: славный у меня сынишка. Сбереги его. Пусть продолжает мой род. На войне всякое бывает. Может, и не вернусь. Ну что ты, Настенька. Слезами горюшку не поможешь. Не надо, не плачь. Прощай!
Ушел в завечеревшую даль — и не вернулся…
— Настенька, ты чего такая грустная? — спросил Григорий, беря из рук сестры полотенце. — Или не рада гостю?
— На тебя засмотрелась и Андрея вспомнила. — Вздохнула и, желая переменить разговор, сказала: — А пыль-то у тебя, Гриша, не отмывается! Ой, братушка, как же ты постарел! Уже и в усах залег иней?
— Залег, окаянный, не смоешь! — отшучивался Григорий. — А может, тебе показалось? Редко я у тебя бываю. Сколько это мы не видались?
— Кажется, второй годок.
— Ну, рассказывай, как живешь? — спросил Григорий, когда они вошли в хату. Анастасия угостила брата парным молоком.
— Вижу, корова у тебя отличная, молоко свое, телок, свинья, куры. Работаешь все там же, дояркой?
— Привыкла на ферме, — ответила Анастасия, глядя на брата и подперев щеку кулаком. — О своей жизни я тебе писала. Дочек выдала замуж: одну — зимой, другую — весной. Что же ни ты, ни Дарья на свадьбу не приехали?
— Дарья занята хозяйством, а я от овец не могу оторваться. Мои ведь тоже подросли и разлетелись. Мы теперь с одной Марфуткой. Девчушка растет. Она с твоим Олегом одних годов. А где наследник?
— Ох, горе мне, Гриша, с этим наследником!
— Что так?
— Какой-то растет чудной. Непоседа!
— Чего удивляешься? Знать, в отца пошел. Помнишь, каким был Андрей в молодости?
— Помню, как же! А тут еще в наш Егорлык пришла Кубань. То, бывало, в эту пору Егорлык пересыхал, а теперь живет. Хорошее это дело своя вода, а только разбаловались на воде дети, удержу нету. Как что — на Егорлык купаться или рыбачить. Мой Олег все дни пропадает там. Учился в этом году плохо. Непослушный, неласковый. Где-то раздобыл лодку. На зорьке уплывает со своим дружком — соседский мальчик Алеша, — а вечером заявляется. И слова ему не скажи, отбивается от рук.
— В школе как у него? Не провалился?
— С грехом пополам семилетку кончил.
— Что решаешь дальше? Будет десятилетку кончать?
— Ты его спроси. Самонравный стал! — Анастасия тяжело вздохнула. — Я уже с ним вела разговор, да что толку? Влезло ему в голову быть ученым по овцам. Рвется в техникум по животноводству… тут у нас, в Грушовке.
— Кем же он намеревается стать? Зоотехником или ветеринаром?
— Разве он скажет. Видно, ребячество это. Узнал, что его отец был чабаном. Буду, говорит, ученый по овцам, и все. Поговорил бы ты с ним, Гриша, по-мужски. Отговори его, пусть бы лучше кончал десятилетку.
— Я тебе, сестра, так скажу: дело Олег задумал стоящее, — одобрил Григорий. — И что к овцам его тянет — тоже хорошо. Но, перед тем как поступить в техникум, пусть он лето поживет у нас в Сухой Буйволе. Походил бы за отарами, это ему пошло бы на пользу. Вкусил бы чабанской жизни.
— Чабаном хочешь его сделать? — удивилась Анастасия. — И не думай, Гриша!
— Ну, что ты! Там видно будет. — Григорий погладил усы. — Тебе с ним трудно. Пусть лето поживет в Сухой Буйволе. Егорлыка у нас нет, вода в прудах. Но зато какие овцы! А что за трава! Шелк, а не трава. Марево в степи — чудо! Глянешь вдаль — одни моря да озера. Подойдешь поближе, а море отступит. Ты к морю, а оно от тебя, ты к морю, а оно от тебя, — так и манит, так и манит! И по этому морю идут отары, и все они сизые, как и гладь воды. Правда, в этом году у нас сушь, суховеи всю траву съели. Беда! Шерсть тоже сухая, обезжиренная. Через то и стрижку затянули на неделю. Ждали дождей. Позавчера немного помочило.
— Красиво толкуешь, братушка, о травах, о степях, и мне эта красота знакома. — Анастасия грустно посмотрела на Григория. — Только не вздумай при Олеге расхваливать эти свои степи да степные моря.
— А то что же?
— Сманишь парнишку. Он такой мечтатель, что услышит про моря в степи — и сбежит.
— Да и пусть бежит! Вот я возьму его и увезу. Что тогда?
— И не думай, Гриша! — с обидой в голосе сказала Анастасия. — Он у меня один, и никуда его не отпущу.
— И в техникум?
— Ну, то здесь, в своем селе, считай, дома. Покойный Андрей наказывал, чтоб Олег завсегда был со мной. Дочек повыдавала замуж, а сына не отпущу. Да и мал он еще.
— Эх, наседка! Парню четырнадцать годков, а ты — мал! Не заметила, как птенец подрос и под твоим теплым крылышком ему стало тесно.
Анастасия прислушалась. За окном повизгивали поросята, плакал телок. Не желая продолжать разговор, она ушла управляться по хозяйству. Вернулась и сказала, что ей пора на ферму: скоро коровы придут с пастбища и начнется вечерняя дойка. Помыла руки, повязала голову косынкой, взяла на руку халат. Задержалась в дверях и сказала.
— Побудь, Гриша, один. Я скоро. Да и Олег вот-вот заявится с рыбалки. Только не заводи, Гриша, с ним разговор о Сухой Буйволе.
— Хорошо, не буду.
Солнце утонуло в мутном горизонте, в хату заползли сумерки. Григорий прошелся по двору, заглянул в сарайчик. Сюда на ночь загонялись поросята и телок, и тут же, как бы нанизанные на шесты, уже дремали куры. Из базка выглядывала корова, положив голову на низкую хворостяную изгородь. Глаза у нее были лиловые, большие.
Григорий вкатил под навес еще теплый мотоцикл. Захрустела под колесами сухая трава. Включил фару. Свет ударил в стену. Возле стены — толстый настил сена, раскинутое рядно, две смятые подушки и байковое одеяло. «Надо полагать, тут ночует главный хозяин», — подумал Григорий, выключил свет и прилег на сухо хрустевшую постель. Вытянул ноги, заложил руки за голову. Только теперь ощутил усталость во всем теле. Из-под навеса был виден темный небосклон, и на нем одиноко горела вечерняя звезда. Незаметно ложилась на село теплая южная ночь.
И вот стукнула калитка. Чуткое ухо Григория уловило шаги босых ног. Он приподнялся. Во двор входили рыболовы с удилищами на плечах и с уловом. Олег — впереди, а Ленька — сзади. Смело, как и подобает хозяину, Олег направился в хату, зажег свет. Ленька остался возле порога.
— Лень, чего стоишь? — крикнул Олег, распахнув рамы. — Не бойся, заходи смело!
— А где ж твоя рубашка? — спросил Ленька, заглядывая в окно. — Как же мы ее найдем без тети Насти?
— Отыщем и сами. Иди сюда! Давай сперва рыбу поделим.
— Да ну ее, эту рыбу. Рубашку бы!
— Я тебе сказал, отыщем. Ну, иди в хату!
Через некоторое время друзья появились возле калитки.
— Ну, вот ты и в рубашке, — сказал Олег. — Будто и не цеплялся о корягу. Не тесная?
— Ничего, в самый раз. Только не очень красная.
— Кто ее ночью разберет! Да и временно она на тебе, пока мать починит твою. — Олег проводил друга за калитку. — Леня, отнеси домой рыбу и приходи ночевать. Буду ждать!
— Ладно, приду.
Когда Григорий вошел в хату, Олег потрошил рыбу.
— Ну как, парнище? — спросил Григорий. — Уху будем варить или поджарим усачиков? Ты чего так смотришь? Или не узнал?
— Дядя Гриша? Из Сухой Буйволы?
— Он самый! — Григорий взял Олега за плечи, приблизил к себе. — Ох и вытянулся ты, Олег! Смотри, какой стал длиннющий!
— Мне, дядя Гриша, еще тянуться и тянуться, — ответил Олег, рассматривая залепленный чешуей ножик. — У нас есть ребята и повыше меня. Ленька, правда, пониже. А ты как к нам попал?
— Случайно.
— Слушай, дядя Гриша, поедем завтра на рыбалку? У нас теперь рыба кубанская… Лодка тоже есть.
— Еще, чего доброго, и я лишусь рубашки. — Григорий хитро сощурил глаза. — Коряг на Егорлыке много?
— Это ты насчет Леньки? — Олег насупил брови, шмыгнул носом. — Так он ее вообще не лишился, а только рукав оторвал. За корягу зацепился. Сам я удивляюсь, как он наскочил на эту корягу!
Ужин готовили вдвоем. Растопили печку, сложенную из камня посреди двора. Солома горела шумно, пламя из короткой черной трубы вырывалось жарким столбом.
К приходу Анастасии на столе сладким паром дымилась уха, на сковородке лежали смачно зажаренные усачи. Олег проголодался, похваливал уху и ел с завидным аппетитом, вылавливал разваренные куски рыбы, обсасывал косточки. После ужина, смеясь и краснея, он рассказал о случае в камышовых зарослях и попросил мать починить Ленькину рубашку.
— Только это, мама, строго секретно. Ладно?
— Ладно, ладно. Чего уж там!
Анастасия поставила на стол швейную машинку и занялась Ленькиной рубашкой. Олег позвал дядю Гришу спать под навесом. Он взял подушку, одеяло и ушел готовить дяде постель. Григорий проводил взглядом племянника и сказал, что теперь, когда Олег подрос, не только мать, а каждый, кто знал Андрея, посмотрит на молодого Гребенкова и скажет: «Да это же копия Андрея!» Разительное сходство отца с сыном Григорий находил не столько в разлатых и черных как смоль бровях, сколько в самом характере мальчика, таком же общительном и волевом, как у Андрея. И Анастасии, как всякой матери, было приятно слышать это. Она мечтательно улыбалась. На ее тронутые радостью глаза набежала слеза.
