Наконец офицер выдохся, даже немного успокоился. Что-то скомандовал немцам, которые везли ее. Те быстро шмыгнули в кабину, зарокотал мотор, машина тронулась и вскоре исчезла в темноте городской улицы.
Нина тоже хотела идти, но немец схватил ее за руку.
— Хальт! Партизан? Динамит? — дернул он за мешок.
Она вначале не поняла, а потом засмеялась:
— Никс динамит… Здесь эссен… Дома киндер малые, — показала она рукой на город.
Немец вырвал у нее из рук мешок, бросил тем двоим, с автоматами. Один из них стал развязывать.
— Никс динамит, — говорила Нина, подбегая к солдатам. — Здесь эссен, эссен, — повторяла она.
Немец долго возился, развязывая узел. Нина с тревогой следила за его большими руками. Наконец развязал, засунул руку в мешок, вытянул оттуда кусок сала, который положила тётка Ева.
— О, шпэк! — весело сказал он.
Офицер, который все время стоял в стороне, подошел к ним, посветил фонариком внутрь мешка.
— Шпэк, — подтвердил и он, потом улыбнулся, что-то сказал тому, который развязывал. И тот тоже рассмеялся, что-то весело стал говорить офицеру.
У Нины отлегло от сердца. Смеются… Может, ничего плохого ей не сделают…
Солдат, который держал мешок, повернулся к ней.
— Рауз! Вэк! Бистро — взмахнул он рукой перед ее лицом.
Нина хотела взять свой мешок, чтоб выполнить это «рауз» и «вэк», значение которых она хорошо понимала, но немец отодвинул мешок к себе за спину, а Нину толкнул в грудь.
Теперь она все поняла. Немцы хотят забрать ее мешок. А ее отпускают, гонят. У нее потемнело в глазах, тело покрыла испарина. Она как кошка бросилась на свой мешок, вцепилась в него обеими руками.
— Там дети, киндер, — захлебываясь словами, заговорила она. — Отдайте, там дети, киндер…
Но немец одной рукой тянул мешок к себе, а второй толкал Нину в грудь.
— Вэк! Рауз! — злобно говорил он.
— Что вы, пан, я не могу отдать… Не могу… пустите, — в отчаянии повторяла Нина.
Она называла немца паном, просила его. Ей было гадко, противно, что она так просит, что говорит немцу «пан». Но как еще спасти мешок?
Она изо всей силы держала мешок, боялась и на секунду выпустить его из рук, думала, что если выпустит его хоть на секунду — все пропало.
— Доннэр вэтэр! — ругался немец. Он старался оторвать Нинины руки от мешка, но она держала его изо всех сил, не выпускала.
Немец дергал мешок, надеясь вырвать его из рук Нины, но она моталась вместе с мешком, и вырвать его у нее казалось невозможным.
— Сакрамэнто! — выругался немец и схватил автомат. Он что-то сердито кричал. Нина поняла одно только слово: «шиссен» — «стрелять». Немец пугал ее, что застрелит.
— Ну и стреляй, сволочь, стреляй! — крикнула Нина.
И в самом деле, ни автомат, ни угрозы немца не испугали Нину. Самое страшное теперь для нее было — лишиться мешка. Она и представить себе не могла, как с пустыми руками придет домой.
Офицер, глядя на борьбу солдата с Ниной, вдруг захохотал, сказал что-то второму солдату. Тот без особой охоты подошел, тоже взялся за мешок. Немцы вдвоем потянули мешок и Нину, которая все не выпускала его из рук. Они тянули ее куда-то в сторону от дороги. Тянули, проваливаясь в снег, и Нина тянулась за ними. Она упала, но мешка не выпустила. Снег набивался в рукава, таял на лице. Она давилась снегом, слезами и кричала:
— Помогите, люди! Помогите! Гады, сволочи… Не отдам!.. Не отдам!..
Она чувствовала, как слабеют пальцы. Еще немного, и она выпустит мешок. И это ей было страшнее всего.
А немцы тянули и тянули ее вместе с мешком. Еще шаг, еще. Нина чувствует, как мешок ускользает у нее из рук, последнее усилие — сжать сильнее пальцы, но силы иссякли.
Она упала лицом в снег и громко заплакала. Ей казалось, что она плачет так громко, что ее слышит весь город, весь мир. Такой боли, такой обиды Нина еще никогда не знала, не знала, что они, такие, есть на свете.
