— Ну, да спасетъ насъ судьба отъ этого бѣдствія, — проговорилъ я въ отвѣтъ на его восклицаніе.
— Какое же бѣдствіе? — возразилъ онъ поспѣшно. — То, что убьютъ во время войны тысячи людей? Такъ вѣдь они и безъ того умерли бы годомъ или десяткомъ лѣтъ позже? Не все ли равно? Помните, какъ морякъ отвѣчалъ на вопросъ о томъ, какъ можетъ онъ не бояться моря, гдѣ погибли его предки? Правда, его предки погибли всѣ въ морѣ, но вѣдь и у спрашивавшаго всѣ предки погибли на постели, однако, онъ не боялся же ложиться на постель? Право, это все одно и то же. А война нужна, она необходима для освѣженія воздуха, для прогресса.
— Очень ужъ вы безапелляціонно это говорите, — замѣтилъ я. — Есть люди, научно образованные, которые говорятъ совершенно другое. Вотъ, напримѣръ…
Онъ перебилъ мою рѣчь:
— Нѣтъ, нѣтъ, это пустяки! Безъ войны нельзя жить: борьба — это законъ, природы, одолѣвать и побѣждать должны сильные; послѣ войны пробуждается энергія и у побѣдителей, и у побѣжденныхъ, миръ — это застой и болото, развивающіе только плѣсень, тину, развращеніе и деморализацію; война и только война создаетъ важныхъ подвижниковъ, патріотовъ, героевъ…
— А помните заключеніе Прудона въ его «Войнѣ и мирѣ»? Онъ прямо говоритъ: «Человѣчество не желаетъ болѣе войны».
— Ахъ, что понимаютъ всѣ эти кабинетные ученые! Они говорятъ: «Человѣчество не желаетъ болѣе войны», а человѣчество только и движется впередъ борьбою…
Онъ засыпалъ меня цѣлой массой горячихъ и страстныхъ фразъ въ защиту войны и потомъ, смѣясь, закончилъ:
— А о массѣ убитыхъ пусть ужъ плачутъ нервныя барыни! Я лично готовъ бы хоть сейчасъ идти подъ пули: побѣдить или умереть! Вѣдь умереть все равно придется рано или поздно, а тутъ, кромѣ смерти, есть еще шансъ выиграть побѣду, отличиться, стать во главѣ другихъ людей.
Онъ, обыкновенно сдержанный, оживлялся при этомъ и весь горѣлъ, какъ въ огнѣ. Я сознавалъ, что изъ него выйдетъ недюжинный военный, который оставитъ по себѣ слѣды въ этой области дѣятельности.
Уже съ первыхъ же дней его поступленія на службу всѣ окружавшіе его товарищи и начальники стали сознавать, что этотъ человѣкъ пойдетъ далеко, и волей-неволей начали относиться къ нему съ уваженіемъ. Идя къ намѣченной дѣли, онъ старался избѣгать даже свѣтскихъ развлеченій, баловъ, театровъ и собраній, затягивающихъ обыкновенно въ свой водоворотъ молодежь и отнимающихъ много дорогого времени въ лучшую пору жизни. Аскетомъ онъ, впрочемъ, не былъ; говорили даже, что животные инстинкты развиты въ немъ въ сильной степени; но онъ какъ-то умѣлъ обдѣлывать дѣла своего закулиснаго разврата безъ большой затраты времени, безъ увлеченій, безъ тѣни поэзіи, презирая несчастныхъ жертвъ общественнаго темперамента и третируя ихъ, какъ животныхъ.
— Къ несчастью, безъ этой скотины не обойдешься, — говорилъ онъ цинично и, когда ему замѣчали, что его взгляды безнравственны, онъ коротко спрашивалъ:- А вы иначе смотрите?
И въ его голосѣ звучала холодная и жестокая насмѣшливость: въ нравственность людей въ сношеніяхъ мужчинъ и женщинъ онъ не вѣрилъ и говорилъ, что именно въ этой области человѣкъ остался и останется вполнѣ скотомъ.
— Вы чувствуете сами, Викторъ Петровичъ, чѣмъ пахнетъ въ воздухѣ? — весело спрашивалъ меня Прибыльскій, входя какъ-то разъ въ мой кабинетъ и пожимая мнѣ руку,
Онъ держалъ въ лѣвой рукѣ газету, которую, видимо, только-что просмотрѣлъ и въ которой, вѣроятно, нашелъ извѣстія, обрадовавшія его.
— Братушкамъ рѣшились помочь, собираемъ на нихъ деньги, посылаемъ добровольцевъ, — пояснилъ онъ быстро и бросилъ на столъ фуражку и газету. — Вы понимаете: это начало войны. Добровольцами одними это не можетъ кончиться. Никогда не допустили бы посылать ихъ, если бы не думали о войнѣ.
Онъ заходилъ по комнатѣ, радостный, возбужденный.
— И какъ кстати я успѣю окончить академію. У меня будутъ развязаны руки. Въ добровольцы я, конечно, не пойду, а когда начнется формальная война Россіи съ Турціей, я, конечно, сдѣлаю все, чтобы быть на мѣстѣ военныхъ дѣйствій.
— И вы это говорите такъ спокойно? — спросилъ я по безъ удивленія. — Теперь-то?
Александръ Прибыльскій, какъ я слышалъ, намѣревался жениться и, всегда сдержанный, уже раза два проговорился, что ему нравится одна изъ дочерей генерала Терещенко. Насколько я могъ понять, тутъ даже не были замѣшаны особенно сильно расчеты на какія-нибудь выгоды.
— А что? — спросилъ онъ, не понявъ меня.
— А ваши планы относительно женитьбы? — пояснилъ я.
Онъ усмѣхнулся.
— А! вы вотъ о чемъ. Это пустяки! Годомъ раньше — годомъ позже женюсь, не все ли равно.
И впервые онъ разоткровенничался.
— Я спокоенъ, потому что вполнѣ убѣжденъ въ моей невѣстѣ. Она меня любитъ, уважаетъ, чуть-чуть даже идеализируетъ, — проговорилъ онъ, и по его лицу скользнула самодовольная улыбка, говорившая, что ему именно такая жена и нужна, которая создала бы изъ него кумира. — Она будетъ гордиться каждымъ моимъ подвигомъ на войнѣ, мы будемъ, такимъ образомъ, только счастливѣе послѣ войны, которая дастъ мнѣ возможность отличиться, а ей доказать мнѣ, что время и разлука не ослабили ея чувствъ.
— А если васъ убьютъ? — спросилъ я.
Онъ засмѣялся.
— Тогда меня похоронятъ, вотъ и все! Или вы думаете, что я буду скучать и тосковать въ могилѣ: «Какъ это, молъ, такъ умеръ я, даже и не женившись!»
— А ваша невѣста? — полюбопытствовалъ я.
— Она знаетъ, что я, какъ и всѣ люди, смертенъ, — пояснилъ онъ:- но если меня убьютъ, какъ героя, на войнѣ, то она можетъ хоть гордиться мной, тогда какъ при обыкновенной смерти иногда не бываетъ и этого утѣшенія, а остается порой одно воспоминаніе, какъ измучилъ человѣкъ окружающихъ своей болѣзнью и какъ скверно онъ умиралъ. Помните дядю…
Я покачалъ головой.
— А знаете, я все болѣе и болѣе убѣждаюсь, что вы можете только позволять любить васъ, но сами не можете полюбить никого.
— Вы думаете, что я Маремьянокъ только могу заводить? — спросилъ онъ.
Онъ засмѣялся.
— Впрочемъ, вѣдь и Маремьяны были любимы дядей; конечно, онъ любилъ ихъ по-своему, но все же любилъ.
Мы перемѣнили разговоръ.
Прибыльскій былъ правъ: война, приближалась. Онъ зналъ, что онъ будетъ однимъ изъ первыхъ, которые отправятся на мѣсто военныхъ дѣйствій. Онъ не скрывалъ этого передъ своей невѣстой и увлекалъ ее своими широкими планами, двоимъ воодушевленіемъ. Молоденькая институтка видѣла въ немъ рыцаря, героя, будущую знаменитость и гордилась имъ; это крайне льстило Прибыльскому, и онъ, и безъ того увлеченный мыслью о своихъ будущихъ успѣхахъ, немного даже рисовался передъ своею невѣстою.
Однажды, уже передъ самой войной, онъ завернулъ къ Терещенко. Ольга Константиновна Терещенко, невѣста Александра, по обыкновенію, обрадовалась его приходу, и тотчасъ же оба заговорили о новостяхъ, о томъ, кого видѣли, что слышали: третьяго дня она была въ театрѣ, вчера на балу…
— Кстати, скажите, у васъ былъ какой-нибудь дядя? — спросила она вдругъ у Прибыльнаго, обрывая разсказъ о балѣ.
— Даже не одинъ, а нѣсколько, — отвѣтилъ онъ.
— Нѣтъ, а такой… странный… смѣшной, — пояснила она.
— Я не знаю, о какомъ дядѣ вы спрашиваете, и вообще мнѣ страненъ вашъ вопросъ, — сказалъ онъ, пожимая плечами.
По его лицу скользнула тѣнь, точно отъ предчувствія какой-то готовящейся непріятности.
— Видите ли, я съ однимъ офицеромъ чуть не поссорилась изъ-за васъ вчера, — начала она объяснять. — Противный, надо всѣми подтруниваетъ, усмѣшка на лицѣ. Онъ услышалъ, что я знаю васъ, и спросилъ меня. «Ну, что же онъ все по-старому разсказываетъ про своего комическаго дядю и вышучиваетъ его?» Я разсердилась, потому что я отъ васъ ни про какого дядю вашего не слыхала. Да вы и не любите о пустякахъ говорить. Я сказала ему, что, вѣроятно, онъ васъ смѣшиваетъ съ какимъ-нибудь другимъ Прибыльскимъ, и погорячилась порядочно, оборвавъ этого пошлаго нахала…
Александръ сдвинулъ брови. Онъ уже чувствовалъ приливъ гнѣва, сознавая, что гдѣ-то въ обществѣ, за его спиною, его вышучиваетъ кто-то. Онъ смутно догадывался, кто изволитъ прохаживаться на его счетъ.
— Ужасно досадно и обидно, когда смѣшиваютъ двухъ однофамильцевъ, — продолжала Терещенко:- и приписываютъ одному то, что сдѣлалъ другой. Въ какого-то Чичикова чуть не превратилъ человѣка, который…
— Этотъ офицеръ Огородниковъ? — сухо спросилъ Присыльскій, блѣднѣя.
— Да! — подтвердила она и удивилась: — развѣ вы его знаете? О, онъ уже никогда не станетъ говорить о васъ нелѣпостей, я…
— Да, я увѣренъ, что никогда не станетъ, — твердымъ голосомъ сказалъ Александръ, перебивая ее, и заторопился уѣхать.
Онъ вышелъ изъ дома Терещенко, нанялъ извозчика и сказалъ ему, куда ѣхать. Черезъ четверть часа онъ уже звонилъ у дверей съ мѣдной дощечкой, на которой значилось: «Николай Петровичъ Огородниковъ».
