С Перегудовым я познакомился через его жену, а с ней самой, с Линой Петровной, встретился при весьма забавных обстоятельствах. Ехал в автобусе в час пик (москвичи знают, что это такое) и стал свидетелем дорожного скандала, тоже очень типичного. Есть такие люди, большей частью пожилые, которые именно в переполненном автобусе утверждают себя как личность. В поисках свободного местечка они тратят столько энергии, сколько иной альпинист не тратит при восхождении на Эльбрус. Любимая тема их автобусных выступлений — хамство молодых людей, не уступающих место инвалидам, и шире — о падении нравов вообще. Они бывают настолько агрессивны, что с криком: «Не пихайте меня локтями!» — способны нанести членовредительство. Однажды я зазевался, не успел сразу вскочить с места, и пожилая гражданка с забубённым лицом содержательницы «малины», с садистской улыбкой отдавила–таки мне ногу кованым каблуком. С тех пор я остерегаюсь садиться в автобусах или в метро, если не вижу рядом минимум пять–шесть свободных мест.
В этот раз в автобусе, в толчее, куражился полупьяный мужчина в клетчатом пиджаке, с кирпичом вместо лица. Тоже знакомый тип — этакий автобусный свободомыслящий вития, подделывающийся под юродивого. Сначала он куражился сам по себе, а потом привязался к худенькой женщине с двумя огромными хозяйственными сумками. Чем уж она ему досадила — неизвестно, скopеe всего просто оказалась под рукой.
Тип требовал от женщины ответа на какие–то туманные «философские» вопросы и, не получив оных, перешел к угрозам и разоблачениям. Он брызгал слюной, издавал горловые хрипы, сверкал гнилыми зубами и, в общем–то, был не сильно пьяный, а сильно дурной.
Связываться с ним, понятное дело, не нашлось желающих, и от этого своего мнимого превосходства он все больше наглел и входил в раж. Я бы тоже, скорее всего, не вмешался, но случайно увидел испуганные, несчастные глаза женщины и еще заметил, что тип, приговаривая: «Лиха вы не встречали, а вот скоро встретите!» — каждый раз тихонько подталкивал ее коленом. Не заметил, а догадался, потому что женщина неестественно дергалась и беспомощно озиралась.
«Вот сволочь, — подумал я. — Почувствовал слабину и прет медведем».
Я передвинулся к ним, протянул руку и потряс хулигана за плечо:
— Эй, приятель! Отстань от женщины.
Тот был тертый калач, поэтому, повернувшись ко мне, ответил не сразу, несколько мгновений цепко вглядывался. Уловив, видимо, что особой опасности нет, он с охотой переключился на меня. Из его нечленораздельного свистящего горлового бормотания я понял только, что таких козявок, как я, он топит в каком–то пруду возле какой–то силосной башни. Я знал, на что шел, и приготовился молча терпеть его бред оставшиеся мне три остановки, но недооценил мерзавца. Приняв мое молчание и отрешенный вид за признаки малодушия, он подобрался ближе и вдруг, набрав слюны, плюнул мне в лицо. Я успел отвернуться, но зеленое бешенство вмиг согнуло меня в тугую пружину. Как раз подоспела остановка, открылись двери, перед нами образовался проход, и в этот проход я и выволок его за собой, намертво уцепившись за воротник рубашки. Кажется, кто–то мне помог, потому что со ступенек он свалился на меня, как можно свалиться, только получив крепкий пинок в спину. Мы оба упали на асфальт, я приложился щекой и расквасил себе губы и нос. Мужчина, невредимый, вскочил и стремглав понесся к домам, почему–то петляя как заяц. Только я его и видел.
Сошла и женщина с сумками, приблизилась ко мне и виновато спросила:
— Вы ушиблись, благородный юноша?
— Пустяки! — буркнул я, меньше всего желая с ней разговаривать, кляня себя за то, что ввязался в глупейшую историю.
— Нет, нет, я вижу, у вас кровь, — торопясь, она опустила сумки на землю, извлекла носовой платок и потянулась ко мне. На нас глазели со всех сторон.
— Не надо, — попросил я, — зачем вы сошли? Ехали бы себе.
— Я здесь живу. Вы должны пойти со мной!
Она попыталась тащить меня за руку, я нелепо упирался, и вся сцена доставила, надеюсь, много радости окружающим.
— Пойдемте, умоляю вас! — просила она с настойчивостью, достойной лучшего применения. — Прошу вас, иначе я места себе не найду. Вы же из–за меня пострадали.
— Пойдемте! — поддался я наконец: кровь солонила губы, и я сообразил, что ехать в таком виде в автобусе, да еще встретить около своего дома знакомых — не слишком заманчивая перспектива.
Так я попал в дом Владлена Осиповича Перегудова. Лина Петровна настояла на том, чтобы я остался ужинать, самолично промыла и заклеила мои ссадины. Муж, Владлен Осипович, бродил за ней из кухни в ванную, из ванной в комнату, как собачонка, и за этот вечер раз десять выслушал историю о моем подвиге. Лина Петровна трещала без умолку. Сухопарая, с нездоровым румянцем на щеках, подвижная — ртуть в розовой колбе, — она обладала бурным темпераментом общественного деятеля и разумом младенца. Впоследствии мне нравилось слушать ее забавные нервические рассуждения: об искусстве, науке и судьбах мира, но в тот раз, побитый, уставший, я был раздражен и уныл, и почему–то никак не мог решиться уйти. То есть я делал попытки, вставал, начинал прощаться, мямлил что–то о деловой встрече, но Лина Петровна картинно воздевала руки к потолку, кричала: «Ах, я умоляю! Ну, Владик, почему ты молчишь!» — и я покорно опускался в кресло. Владлен Осипович смотрел на меня сочувствующим взглядом и изредка со значением кивал на буфет и щелкал себя пальцем по кадыку.
Позже вернулась из института дочь Перегудовых — девятнадцатилетняя Алена, и сразу стало повеселее.
Лина Петровна в одиннадцатый раз поведала историю о том, как благородный юноша спас ее от позора, а может быть, и насилия, однако теперь слушатель попался неблагодарный. На меня Алена даже не взглянула хорошенько, а матери авторитетно указала:
— Вечно ты вмешиваешься в какие–то скандалы, мать. Пора бы тебе повзрослеть.
Девица Алена за ужином сидела напротив меня, и я сколько угодно мог любоваться ее гладкой кожей, сияющими глазками и вздернутым носиком. Лина Петровна заботливо и рьяно подкладывала мне жирные куски баранины (расправляясь со второй тарелкой, я поймал на себе презрительный взгляд Алены), и вскоре я ощутил, что попал в семью, где царят покой, довольство и беспечность. Владлен Осипович, оживясь, рассказал полупристойный анекдот из ковбойской серии, чем ужасно развеселил Лину Петровну; благодарный за ужин, я напрягся и вспомнил пару анекдотов про пионера Вову, хозяйка чуть не подавилась печеньем, и ее пришлось отпаивать холодной водой. Алена нахмурилась, сказала:
— Какие пошляки мужчины, мамочка! Ну что с ними делать?
После ужина Владлен Осипович пригласил меня в свой кабинет, усадил на кушетку и деловито осведомился:
— Чем занимаетесь, Виктор?
— Да так. Диссертацию стряпаю.
— Где? Какая тема?
— Там–то и там–то. Тема довольно модная — организация науки. А вы чем занимаетесь?
И тут я узнал, что Перегудов — зам по науке в институте, куда я трижды пытался попасть, но безрезультатно. Видно, это судьба посадила в мой автобус расшалившегося алкоголика.
Уходил я от Перегудовых в десятом часу, довольный, обнадеженный, с телефоном в кармане и с приглашением звонить в любое время дня. Дежурная любезность, никого ни к чему не обязывающая, но я уже догадывался, что ей воспользуюсь. Мне было тридцать лет в ту пору, и я искренне полагал, что лет семь своей жизни выкинул псу под хвост. Ох как я спешил в то время, как упоительно торопился! И мама еще была жива.
Алена вышла вместе со мной, сказав, что ей надо к подруге. Вместе мы дошли до автобусной остановки.
— Вы правда маму сегодня спасли?
— Ерунда. Она преувеличивает.
— Знаете, она у меня беззащитная, как ребенок. Я всегда за нее боюсь. Она только с виду такая… активная.
— Все женщины беззащитные. Но живут дольше мужчин, заметьте.
— А вы не пошляк?
В мерцающем свете фонарей, в двух шагах от остановки я притянул ее к себе и поцеловал в щеку. Я спешил, очень спешил в ту пору.
— Понятно, — оценила Алена. — Вы считаете себя неотразимым сердцеедом. Но учтите, со мной этот номер не пройдет. Тут будет осечка.
Из автобуса я ей послал воздушный поцелуй, и Алена в ответ постучала себя кулачком по лбу.
Спешить–то я спешил, но беспорядочно и неуклюже, по–щенячьи, и похож был на человека, который ищет адрес, не зная ни улицы, ни номера дома. Много нас таких рыщет, — больше, чем кажется с первого взгляда.
Вот и тогда я сразу решил, что мне нужен Перегудов, драгоценен Перегудов — его поддержка, протекция, — а вместо этого связался с Аленой и чуть было на ней не женился. Само собой, ухаживая за дочкой, я не мог пойти работать под началом ее отца. Одна мысль об этом была мне отвратительна.
И не любил я Алену, нет. И она меня не любила.
На грош у нас было любви, а поди ж ты, затянулась карусель на год. Как проклятые вертелись мы друг возле друга, бесясь, изнывая, с каждой встречей отталкиваясь все дальше, одинаково не умея оборвать резиновую нить, которая случайно связала нас в первый вечер. Чудно́: чем тоньше и длиннее вытягивалась эта нить, тем крепче она нас удерживала. С Алены какой спрос — девчонка, соплюшка, второкурсница с претензиями, но я–то, я–то, взрослый балбес. Мечтал о подвигах, о славе и легко транжирил время на дешевые романы, точно собирался прожить по крайней мере три жизни. Зимой мы ходили с ней в театры, в консерваторию, я познакомил ее с мамой, летом объездили всё Подмосковье, на всех пляжах валялись пузом кверху. Я из кожи лез, чтобы доказать Алене, какой я гениальный, какой удивительный, а она напрягала все силы своего ядовитого ума, чтобы меня в этом разуверить. Мы так увлекались поединком, что забывали целоваться. Какое там! Надо же было сначала выяснить, кто она и кто я.
