Яхта шла быстро, но рывками, виляя из стороны в сторону: сказывалось неумение ребят управлять парусами.
— Человек за бортом! — завизжал неожиданно Валерка Бондарев. И не успел он договорить, как яхту тряхнуло. Ребята бросились к борту. Там внизу барахтались на воде две фигуры, рядом с ними вверх дном плавала байдарка.
— Пару-у-у-с! — доносилось до ребят. — Спускай па-рус!
Но перепуганные члены экипажа совсем растерялись. Лишь когда ветер незаметно стих, яхта медленно, под косым углом пошла к берегу.
Подъехал катер. Матрос вскочил на яхту. Паруса упали. Катер взял яхту на буксир и повел к морскому клубу.
— Наделали дел, — уныло сказал Вовка. — Что теперь Жене говорить?
Женя Семенов вернулся через три дня. Узнал в чем дело, покачал головой и отправился в морской клуб.
— Ну как, отдадут яхту, Жень? Чего тебе сказали? — спрашивали ребята, когда он вернулся.
— Многое говорили. Если бы не заступился один дядечка, не видать бы нам яхты. Здорово ругали. А вообще все обошлось благополучно. Собирайтесь в поход.
Раннее утро. Едва взошло солнце и тут же спряталось за тучи. Шелестит ветвями свежий ветерок.
С набережной Волги по деревянной лесенке быстро спускается группа ребят с рюкзаками за спиной.
— Вовка, журнал не забыл?
— Взял две общих тетради и карандаши.
У яхты ребята встретили человека в высоких сапогах и тоже с рюкзаком. Это был руководитель экскурсии, известный краевед, пожелавший плыть с ребятами.
— Все в сборе? — спросил он, оглядывая ребят.
— Все!
Минут через десять яхта вышла на середину Волги. Миновали речной вокзал, приближался железнодорожный мост.
Плывет назад город, окна домов кажутся уже мелкими квадратиками, потом сливаются в темную полоску. А навстречу бегут незнакомые, полные неизведанной таинственности берега.
1955 год.
Теплым осенним днем комсомольцы вышли на воскресник. Сажали деревья по обе стороны шоссейной дороги. Может, потому, что занятие это было необычное, работали дружно и охотно.
В полдень обедали прямо на траве. На воздухе и черный хлеб с вареным картофелем казался вкуснее всяких блюд.
В стороне на бугорке, расстелив перед собой газету со снедью, закусывали четверо. Среди них была девушка в фуфайке и синей шапочке, из-под которой выбивались светлые вьющиеся волосы. У нее красивые, затемненные густыми ресницами глаза и округлый подбородок с хорошенькой точкой. Взгляд по-девичьи мягкий, чуть восторженный. Вела себя девушка как гостеприимная хозяйка в своем доме.
— Кушайте! Все кушайте, — говорила она, обращаясь то к одному, то к другому. — Хватит разговоров. Саша, а ты что модничаешь?
Ребятам это нравилось, и, может быть, каждый не раз подумал сегодня о семейном уюте, о том, что хорошо бы после работы тебя встречала дома такая внимательная, заботливая подруга.
Тот, которого она назвала Сашей, сидел с ней бок о бок. Он часто посматривал на нее, и тогда на его лице появлялись и гордость, и радость.
Напротив, поджав ноги в кожаных сапогах, сидел рыжеватый парень лет двадцати шести. Если кто начинал говорить, он смотрел в лицо собеседнику умными внимательными глазами. На нем был темно-синий плащ, выгоревшая серая кепка.
И четвертый — скуластый, подстриженный под бобрик — полулежал на пальто.
— Знаю, знаю! — задорно говорил он, обращаясь к рыжеволосому соседу. — Сейчас скажешь: только в плохом кино героя можно узнать с первой минуты. В жизни не так… А по мне первое впечатление хотя и поверхностно, но в сути своей очень правильное. Вон на Сашу взгляни. Разве не узнаешь что он, кто он и о чем сейчас думает? Все, как на ладони.
Юноша, тихо говоривший с девушкой, живо обернулся:
— А что «Саша?»
Он не слышал, о чем шла речь, и спросил невпопад.
— А я вот ошибался на первом впечатлении, — проговорил рыжеволосый. — И крепко! Раньше увижу человека, и мнение о нем готово. Может, в некоторых случаях оно и совпадало, не отрицаю. Но один случай научил меня, заставил приглядываться к людям повнимательнее. Так что теперь про первое впечатление молчу. А это, знаешь, было не так уж давно, года полтора назад. Как раз после демобилизации начинал работать в райкоме.
— Нашли время! — перебила девушка, вспыхнув румянцем. — Скоро за работу, а вы еще… Может, ему и неинтересно. Слышите, Николай?
Рыжеволосый, названный Николаем, остановил ее жестом.
— Я ему в нескольких словах. Доказать хочу… Надеюсь, разрешишь?
Девушка укоризненно посмотрела на него, но промолчала.
— Так вот, попал я первый раз на бюро. Человек новый, на комсомольской работе еще не был. Смотрел вокруг, как говорят, во все глаза. В просторной комнате нас сидело человек десять — секретари комсомольских организаций и активисты. Некоторых я еще и не знал, видел впервые…
Из всех привлекала внимание высокая девушка с гладко зачесанными назад волосами и открытым симпатичным лицом. Звали ее Катей. К ней часто обращались, и она отвечала охотно, даже с какой-то предупредительностью. Нетрудно было заметить, что когда она начинала говорить, остальные прислушивались. Я уже кое-что знал об этой девушке. Работала она сначала учительницей, а с недавнего времени стала секретарем комсомольской организаций крупного завода. Говорили, что дела у нее на заводе идут хорошо. «Так вот она какая Катя!» — подумал я, с любопытством приглядываясь к ней. Она производила самое приятное впечатление.
Между тем бюро решало вопрос за вопросом. Помню, разбирались с одним комсомольцем, который просил рекомендацию для вступления в партию. Ему задавали много вопросов, вплоть до того, что сказал Маркс о бытии и сознании. Особенно отличалась Катя. И по тому, как она задавала вопросы, как уверенно звучали ее ответы, когда приглашенный затруднялся ответить сам, думалось, что Катя может найти правильное решение по любому случаю.
А тут как раз приступили к разбору персонального дела комсомолки-десятиклассницы… Назовем ее Соколовой.
Николай на минуту примолк, так как девушка, только что настойчиво угощавшая их, быстро поднялась и, потупившись, отошла в сторону. Саша готов был броситься за ней, но что-то его удерживало.
Николай усмехнулся сам себе и продолжал:
— Вопрос готовила Катя. До этого я хотел узнать у секретаря подробнее о персональном деле, но он и сам был не в курсе. «Речь идет об избалованной девице. Подробностей я и сам не знаю. Катя доложит».
И вот она встала и начала нас знакомить с существом этого персонального дела. Говорила Катя непринужденно, давая понять, что вопрос ей хорошо знаком. — Первое, что можно сказать о Соколовой, — подчеркивала Катя, — это то, что она груба, невыдержанна и ленива. Об этом заявляет во всеуслышание ее классный руководитель. До десятого класса Соколова училась хорошо, а в десятом, то есть нынешнем, отбилась от рук. И главное, трудно на нее повлиять. Растет без отца, без матери, чувствует себя вольно, это ее и испортило. С ней немало работали, приходили на дом. Выяснилось, что у Соколовой есть еще старшая сестра, которая живет с мужем в другом городе. Они даже не переписываются. Понятно, что школа относится к Соколовой с вниманием, учителя хотят помочь и добрым словом и материально. Классный руководитель рассказывает, что зимой Соколовой выдали валенки… И вообще о ней заботятся! А чем она платит? Представьте: валенки бросила классному руководителю на стол и ко всему нагрубила. Учителя говорят, способности у нее замечательные. Но вы можете судить, на что она тратит эти способности. Соколова занимается вместе со взрослыми в заводской самодеятельности, посещает танцы и гуляет с парнями… И сейчас к ней один ходит. Слишком рано у нее появились взрослые интересы! До уроков ли ей! Когда классный руководитель попытался предостеречь ее от дурных последствий, она хлопнула дверью и не приходила в школу целых два дня. В конце концов на классном собрании ей вынесли выговор с предупреждением об исключении… Вот, пожалуй, и все, — закончила Катя и скромно села на свое место.
Рыжеволосый Николай опять замолк, с улыбкой глядя на Сашу, который вдруг приподнялся и поспешил к девушке в синей шапочке, стоявшей поодаль с комсомольцами.
— И этот не желает слушать, — кивнул Николай соседу.
— Куда же они друг без друга! Любовь! Продолжай! Ты никогда о себе не рассказывал. А мне любопытно, каков ты есть.
Он как будто даже забыл, с чего начался этот рассказ и видел в нем не доказательство спора, а нечто большее, характеризующее самого Николая…
— Вызвали Соколову. Она остановилась около дверей, переводила взгляд с одного на другого, и малейшее проявление участия на лицах успокаивало ее. Мне показалось, что она хочет начать длинный и горький рассказ. Она была в стареньком, но опрятном пальто, таких же стареньких башмаках, синяя шапочка едва прикрывала вьющиеся светлые волосы. «Нужно было раздеться», — заметили ей. Соколова ничего не ответила и быстро, злясь на себя, стала снимать пальто. Всем бросились в глаза застиранная лыжная куртка и сатиновая юбка, заметно заштопанная в нескольких местах. «Почему ты не привела себя в порядок? — строго спросила Катя. — Ты же шла в райком? Наверно, так бы не появилась на танцах?»
