Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы)

наступлении и шли по русской земле, сожженной врагом,— и утром бой, и вечером бой,— и он не спал ночей, и как в одном из уничтоженных врагом сел он подобрал мальчонку, грязного, голодного, и как он усы­новил его и дал ему свое имя, и мальчонка стал ездить с ним и звать комбата отцом, как потом нас отозвали на отдых, и комбат отправился с сыном на родину в от­пуск, и мальчонка был чистый, веселый и на нем были маленькая шинель и погоны майора?..

Как рассказать, что мы с нетерпением ждали его возвращения; и вот он приехал, и все его рассказы сво­дились к рассказам о мальчике: какой тот смышленый и как он верховодит товарищами,— разве может он не верховодить, когда воевал вместе с отцом, да и сейчас у отца пистолет на ремешках из-под кителя, а у маль­чонки полные карманы патронов и ракет и погоны на плечах с большой звездой?..

Как рассказать, что комбат вспоминал о женщине, на которой женился, приехав в отпуск, и которая была, по его словам, красивее и умнее всех, и как она любит его сына, и ухаживает за ним, и говорит, что он весь в отца, а отец терзается тем, что этого не может быть, — он обманул ее, сказав, что сын родной, а мать погибла на фронте?..

Как рассказать, что нас больше не посылали в бой, а отозвали назад в училище, и как он радовался, что надел морскую форму, и как были рады товарищи, встретившие его,— они поздравляли его с орденами, а он смеялся, отшучивался, хлопал их по плечам, а по­том началась учеба, и все вновь было по-прежнему, и даже был хоккей?

И, наконец,— как рассказать!.. Это самое страшное в моем рассказе,— я не знаю, как я смогу рассказать об этом?.. Вот мы закончили учебу и идем в последнее учебное плаванье: это наш экзамен,— мы сдаем его и возвращаемся из порта, а в двенадцати километрах от порта город. Мы были уже однажды в этом городе,— он раньше был немецким, и выглядит он скучным, серым и мрачным. Но мы идем с радостным чувством. Сзади показалась грузовая немецкая машина, и кто-то из нас троих сказал: «Давайте подъедем»,— и поднял руку, чтобы остановить машину. Она затормозила, сде­лала круг, чтобы взять нас,— и вдруг рванулась на нас, и мне показалось, что она встала на дыбы. Я не понял, чем меня ударило: дифером или колесом, но когда она разворачивалась, я встретился с глазами шофера и пожалел, что рано оставил фронт и не убил всех врагов, которых мне было положено убить...

И вот я сижу и боюсь взглянуть в глаза мальчика. Кортик лежит на столе, а рядом — ордена и фотогра­фии. Что с того, что моя рука висит на косынке,— мне больно взглянуть в глаза мальчика. Мне хочется все рассказать ему и матери, но я не знаю, как это сделать. Я хочу встать. Я тереблю здоровой рукой пуговицы на кителе. Нет, я пойду сейчас к бабушке мальчика,— мне легче с ней разговаривать. Она носила отца мальчика под сердцем, а потом на руках, потом отбирала у него рогатку, ругала за открытое горло, а потом, когда он стал взрослым и делал свое большое мужское дело, она издали любовалась им... Да, я пойду сейчас к ней. Мальчик смотрит на меня исподлобья, обняв одной ру­кой свою мать.

Как я расскажу тебе обо всем этом, мальчик? Как я скажу тебе, чтобы ты не забывал о погонах, которые три года назад подарил тебе отец, чтобы ты берег кор­тик,— он не должен заржаветь у тебя! Я ухожу, но жди, мальчик, я расскажу тебе обо всем!..

1946.

Вчера мы были свидете­лями выдающегося достиже­ния советского спортсмена Александра Снежкова. Снеж­ков является первым, кто на дружеских спортивных играх молодежи и студен­тов получил две медали: зо­лотую — за диск и серебря­ную — за ядро.

Его победа окончательно убедила любителей спорта в том, что резервы Советского Союза неисчерпаемы. Она также доказала, что в наш век, когда спорт из развле­чения превратился в науку, успеха могут добиться толь­ко профессионалы. Возмож­ность посвятить жизнь спор­ту и не растрачивать силы на другие занятия ради за­работка позволила Снежкову создать новый стиль мета­ния диска.

Любого, кто присутствовал на стадионе, поразила та упругая спираль, в которую закручивается тело Снежко­ва. И неискушенному зри­телю непонятно, каким об­разом его вялая рука, сжи­мающая диск, выбрасы­вается в молниеносном рывке.

А сколько грации в этой расслабленности, переходя- щей в стремительность! До чего горда и строга его осанка в толчке! Но все это меркнет перед работой его ног.

И неудивительно — он не был бы выдающимся диско­болом, если бы природа не была благосклонна к нему: ибо, выражаясь фигурально, диск метают ногами.

Такие ноги появляются раз в столетие. И только им обязан этот высокий, широ­коплечий и сильный спорт­смен, которого толпа подхва­тила вчера на руки прямо с пьедестала почета и по­несла по стадиону.

Я положил газету на стол и усмехнулся. Не потому, что очерк показался мне развязным. Нет. И о других моих товарищах по команде писали подобное: здесь так принято — любят делать из всего сенсацию. А то, что меня перехвалили — это ерунда. Я знал себе цену — мне не только далеко до мирового рекорда, но даже и до всесоюзного.

Усмехнулся я из-за вывода, к которому пришел ав­тор очерка.

Наивный человек, если бы он знал все...

Я поднялся и подошел к окну. Напротив гостиницы, над крышей шестиэтажного дома, вспыхивали и гасли красные и зеленые буквы. Я подумал, что лаконичную рекламу перевести куда легче, чем витиеватый газетный очерк. С первого взгляда было понятно, что меня угова­ривают покупать подтяжки; я не понял лишь последнее слово; оно, очевидно, обозначало название фирмы... Если бы Спортивные игры проходили в нашей стране, то на самом видном месте против гостиницы, в кото­рой жили гости, вместо подобной рекламы сейчас бы вспыхивали слова привета участникам соревнований...

Я облокотился на подоконник. Площадь была ярко освещена. Сплошным потоком двигались автомобили и автобусы. Весь тротуар был заполнен толпой. Броса­лись в глаза непривычно короткие плащи с погончиками на мужчинах и брюки на девушках... Чужой город...

А все-таки до чего это здорово, что здесь, в чужом огромном городе, наши успехи нашли достойную оценку...

Но как наивен журналист! Он называет меня про­фессионалом и считает, что природа была благосклонна к моим ногам! Если бы он удосужился побеседовать со мной, я бы рассказал ему, как было дело.

В это воскресенье я, как обычно, был на институт­ском стадионе. Мне нравилось приходить сюда раньше других, когда солнце еще скрывается за домами и на футбольном поле сверкают капельки воды; я оттаски­вал в сторону пожарный рукав; любуясь тоненькими струйками, упруго вырывающимися из его проколов, и, сделав зарядку, начинал бить по воротам. Я ставил мяч на одиннадцатиметровую отметку и, разбежавшись, по­сылал его в «девятку». По утрам на стадионе не было мальчишек, и после каждого удара мне приходилось самому бежать за мячом, но это не огорчало меня,— я делал рывок, нагонял мяч и, установив его с другой стороны ворот, повторял удар... Позже появлялись ре­бята; некоторые подходили, чтобы поздороваться со мной, но, в общем, каждый занимался своим делом, и я не обращал на них внимания.

В это утро все было обычно.

Но вдруг,над стадионом прозвучал чей-то растерян­ный возглас:

— Война!

Мой взгляд машинально следил за катящимся мячом.

— Война!.. Утром немцы бомбили Киев!

Какое-то время я продолжал стоять в растерянности, потом круто повернулся и побежал к люку под трибуной, где уже толпились наши студенты. Когда я пересекал футбольное поле, кто-то догадался включить громко­говоритель, и я замедлил бег. Ребята и девушки были в майках и трусах,— казалось, сейчас они построятся в люке, чтобы через минуту выйти на парад,— такая мысль мелькнула в моей голосе, но страшные слова, разносимые радио, перечеркнули ее.