Бабалы криво усмехнулся:
— Пока ни у кого не было оснований упрекать меня в трусости.
— Тогда, может, тебе плевать, проложим мы канал или нет?
За время совместной работы с Новченко Бабалы привык к его резкому, властному тону и к тому, что тот в любой аудитории не стеснялся в выражениях. Потому он не стал возмущаться демонстративно обидным предположением Новченко, а твердо сказал:
— Я готов положить жизнь за успешное завершение строительства!
И вот теперь он вместе с верным Нуры готовился к дальней дороге и нелегкой борьбе за воду.
Нуры вышел из дома, сгибаясь под тяжестью громоздкого чемодана и узлов с постелью и другими пожитками. Запихнув все это добро в машину, он вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб, отдуваясь, — сказал:
— Говорят, два переселения равны одному пожару.
— Ну, ну, не преувеличивай. Не так уж много вещей мы с собой берем.
— Таскать-то их — мне.
Бабалы нахмурился:
— Я же, кажется, предлагал тебе свою помощь.
Шофер, свято оберегавший Бабалы от лишних забот, только головой покачал:
— Ай, начальник, шуток не понимаешь!.. Какой из тебя носильщик? Побереги свои раненые ноги.
И стремглав кинулся в дом за новой партией домашнего скарба.
А Бабалы вдруг погрустнел…
Он отправлялся в дальнюю поездку, — и никто его не провожал.
Сегодня вон даже и домработница где-то загуляла. Ну, это ее дело. А вот что Аджап не смогла остаться — жалко… Как ему хотелось бы, чтобы она помахала ручкой вслед удаляющейся машине!..
Но ведь проститься-то с ним она пришла. Й это многое для него значило. Правда, опять она уклонилась от прямого ответа на его предложение — приехать к нему на канал после окончания института. Но ведь пришла же к нему, сама пришла, и дом вместе с ним осматривала, и пожелала ему доброго пути и удачи в делах. До сих пор звучат в его душе прощальные ее слова…
Они окрыляют Бабалы!..
Все вещи наконец были уложены в машину.
Нуры сел за руль, Бабалы устроился рядом. «Газик» резво выехал со двора, покатил по ашхабадским улицам.
— Выходим на оперативную прямую! — провозгласил Нуры.
Они мчали на восток по проспекту Свободы, растянувшемуся чуть не на десять километров.
По обеим его сторонам кипело строительство.
Но вот проспект кончился, и Бабалы чуть заметно покачал рукой в прощальном жесте: до свидания, Ашхабад!..
За городом буйно цвела земля — этой весной природа расщедрилась на свои дары. Травы на лугах было вдвое больше, чем год назад: к осенней, так и оставшейся, из-за мягкой зимы, сочной и зеленой, добавилась свежая, весенняя. И так как весна не поскупилась на влагу, то тут и там из сытой почвы вымахнули такие цветы и растения, каких прежде никто и не видывал, и даже старожилы не знали их названий.
За Гяурсом широко распахнулось многоцветье, от которого рябило в глазах. В траве алело превеликое множество маков. Склоны холмов отливали различными гармонично чередующимися красками: красноватой, оранжевой, лиловой, голубой, — словно кто специально наложил на них все цвета радуги.
Бабалы наглядеться не мог на это великолепие. Степь — радуга!.. Чудесную картину создал великий художник — природа. Притом ее творение жило, дышало. Бабалы пьянили запахи трав и цветов.
Возле Аксу он попросил Нуры остановиться и вышел из машины.
Степь простиралась до горизонта нарядным, узорным ковром. Бабалы повернулся к Нуры, тоже вылезшему из «газика»:
— Какой пейзаж, дорогой! Глаз не оторвешь… Тебе нравится?
— Зачем спрашиваешь, начальник? Подарил бы мне аллах сто лет жизни — я провел бы их в этой степи!
— А если бы здесь постоянно было вдоволь воды?
— То это был бы рай на земле!
— Некоторые ученые-геологи считают, что вот это место было родиной земледелия. Тысячу лет назад Анау носило другое имя: Багабад. Город-сад… Тут было полно садов!
— Сказки рассказываешь, начальник, — усомнился Нуры.
— Да нет, дорогой, это быль. И мы еще вернем этим землям былую их красоту! Вода, которую мы сюда приведем, преобразит степные просторы.
— Славно, славно. Я, начальник, тоже люблю помечтать.
— Это не мечта, Нуры. а научные расчеты.
— Говорят, из слов плов не сваришь. А расчетами землю не напоишь.
— Зачем расчетами? Водой, которая придет по Большому каналу!
— Я помню, как мы с тобой мотались по пустыне, когда там начали рыть Главный Туркменский канал. Где же его вода, начальник?
— Ты же знаешь — строительство пришлось прекратить.
— Вот-вот.
Бабалы с сожалением посмотрел на шофера:
— Скептик ты, Нуры-хан. Ты ведь был на войне — разве каждая атака завершалась победой? Нам довелось изведать и горечь отступления. И все равно мы верили: враг будет разбит!
— То — война…
— А я и сейчас верю: мы победим! Мы начали наступление на новом участке фронта, учтя уроки прошлого. Вот проложим Большой канал, и в пустыне зацветут сады!
— Ты инженер, тебе лучше знать… Только я лично еще не видел, чтобы лысый становился кудрявым.
— Нам еще многому предстоит поразиться… Тебе ведь известно, что мы едем не на охоту, а строить новый канал. И приниматься за такое дело можно лишь с верой в конечную победу! Я — верю. Кстати, дорогой, могу тебе сообщить, что некий Бабалы Ар-тык назначен начальником одного из строительных участков.
Нуры так весь и просиял:
— Ну, тогда все в порядке!
Они сели в машину, и она заторопилась дальше среди весенней степной красоты, раскинувшейся по обе стороны дороги, — маленьким хлопотливым майским жуком.
Глава пятая
БЕСПОКОЙНЫЙ ХАРАКТЕР
центре колхозного поселка уютно расположились дом и двор, ничем особо не выделяющиеся среди остальных дворов: и ограда, как у соседей, и ворота, и шиферная крыша.
А вот садик во дворе сразу обращал на себя внимание. Какие только фруктовые деревья здесь не росли: абрикосовые, персиковые, сливовые, грушевые… Вился конечно же виноград. И даже гранаты были. А в тени абрикоса хозяин в порядке опыта посадил несколько лимонных кустов.
Садик радовал глаз своей прибранностью, ухоженностью — видно было, что хозяин у него прилежный и заботливый.
Двор, дом и сад принадлежали Артыку Бабалы.
То ли потому, что он в детстве садов и в глаза не видывал, то ли потому, что остался в доме лишь с женой и в часы одиночества искал, чем бы занять себя, то ли из-за возраста — ведь когда тебе перевалит за шестьдесят, то хочется любым способом отвлечься от мыслей о близкой старости, а может, из желания подать благодатный пример окружающим, — но так или иначе, а все свободное время Артык Бабалы проводил в своем саду, рыхля землю под деревьями, срезая лишние ветви, ставя подпорки, поливая и удобряя почву. Дел ему тут хватало. Выращивал он лишь отборные сорта, и каждое дерево холил и лелеял, как изнеженного ребенка. За саженцами он ездил не только в окрестности Ашхабада или Мары, но и в Ташкент, Самарканд, а некоторые были привезены из Кара-кола.
Всем своим существом он отдавался любимому занятию. И сад сторицей вознаграждал его неусыпные заботы и старания. Весь поселок дивился на его абрикосы — сочные, крупные, они, как говорится, прямо на ветвях превращались в курагу, а на гроздьях винограда каждая ягода была с голубиное яйцо.
Бабалы, изредка навещавший отца, каждый раз предлагал ему:
— А не пора ли тебе отдохнуть, отец? Жизнь-то позади такая — на троих хватило бы. А ты еще взвалил на себя совхоз… да и сад этот. Переезжайте с матерью ко мне в Ашхабад, всем вместе все-таки легче будет жить.
— Отдохнуть, говоришь? — прищуривался Артык. — Легче, говоришь? Да какая же это жизнь? Нет, сынок, не по мне это — бока-то пролеживать.
— Найду я для тебя какое-нибудь дело.
— Вот-вот, я уж чувствую: мать за плиту поставишь, а меня — двор сторожить.
— Отец!..
— Что «отец»?.. Ведь, кроме нас, хозяйством-то твоим некому заняться. Когда ты наконец женишься, несчастный? Неужто род Бабалы на тебе должен закончиться?
— Хм… Всему свое время, отец.
— Ты свое время уже просрочил. Нет, дорогой, пока ты не обзаведешься семьей, и не жди нас с Айной в своем доме. Мы переедем лишь тогда, когда надо будет воспитывать внуков!
— Значит, в деды рвешься?.. Вот и выходи на пенсию. Когда конь стареет» его укрывают потеплее.
— Когда конь стареет — его оставляют на племя.
Безнадежное это было дело — уговорить Артыка оставить свой совхоз, свой дом, свой сад.
Впрочем, дома-то ему доводилось быть не так уж часто. Целыми неделями, а то и месяцами он пропадал в степи, на пастбищах. Хозяйство у совхоза «Каракуль» было поистине беспокойное. Овцам постоянно грозила беда, — то весна поскупится на дожди, и зной дотла высушит все вокруг, то налетит песчаная буря, то суровая зима попотчует гололедом. Чабанам приходилось не столько пасти отары, сколько спасать их от гибели. Директору совхоза в такую пору естественно было не до дома. Даже о саде своем он забывал.
