— Да, он весьма и даже очень башковит. Но как-то, понимаешь, легковат в словах и делах. Будто не живет, а порхает. А порхание ему уже не по годам. Он тебе, что ли, сказал про тещины деньги?
Баранов на это ответил так:
— Намекнул.
Василий Петрович вздохнул, потом сорвал малиновый лист, помял его в руках. Понюхал и спросил:
— А откуда у нее могут быть деньги?
— Вась! — сказал Баранов, кладя на плечо товарища руку. — Хорошо быть простым человеком. Простым, но не простаком. Иногда нужно кое-что не замечать «по целесообразности жизни», но жить с закрытыми глазами едва ли следует. Я ничего не утверждаю пока, Василий, но думаю, что все эти козы, свиньи, плантации заведены Серафимой Григорьевной не для научно-познавательных целей и не ради любви к живой природе. Или я ошибаюсь?
Василий подумал о чем-то, что-то взвесил в уме, потом сказал:
— Конечно, я ее не учитывал. Но ведь, Аркадий, понимаешь, рента, подоходный, страховка… Я ничего этого не знаю. Все она. Это с одной стороны.
— А с другой?
— А с другой, понимаешь, к ней ходит эта Панфиловна. С виду божья коровка, а вникни — ядовитая паучиха-крестовичиха. Видеть ее не могу. На порог бы не пускал… Но ведь не запретишь же, понимаешь, теще…
— Конечно, конечно, — ответил нейтрально Баранов.
Василию не хотелось верить, Василий боялся верить и тем более признаться, что мать Ангелины способна вести двойную игру. Но чего ради доброжелательному человеку Баранову ни с того ни с сего порочить его тещу? Может быть, на его свежий глаз виднее это все, чем ему, привыкшему доверять во всем Серафиме Григорьевне? Никак нельзя было заподозрить в клевете или склочничестве и Прохора Кузьмича.
— Как ты можешь, Аркадий, и дня не прожив, сориентироваться во всем? Наверно, это у тебя с войны. Помню, бывало, займем населенный пункт, у которого мы и названия не слыхивали, а ты сразу разбираешься, где, что и что к чему. Да и людей взять. Случалось, человек и рта не раскроет, а ты по глазам читаешь его биографию. Это, верно, дар в тебе такой?
Сказав так, Василий снова задумался. Зерна сомнений заставили его кое-что вспомнить. И это «кое-что» не обеляло его тещу.
— Может быть, ты и прав, Аркадий, — продолжал Василий. — Но у нас, понимаешь, с нею очень хорошие отношения. И я не могу их портить. Ради Лины. Ради себя. Как я посмею начать разговор с ней на эту, понимаешь, довольно щекотливую тему? У нее, наверно, есть сбережения. И если ей намекнуть… Хотя бы взаймы… или как-то еще, но под благовидным, понимаешь, предлогом и без обид найти вежливые ключи…
Василий Петрович сорвал еще один малиновый лист и растер его в руках, потом чуть ли не шепотом стал признаваться:
— Я очень, понимаешь, люблю дом. И дом будто в самом деле не дом, а я сам. И будто гибнет не он, а я… Мне очень нужно, Аркадий, для моего самочувствия вылечить дом от губки.
Лицо Василия Петровича теперь нескрываемо выражало страдание, даже вздрогнули губы.
Заметя это, Баранов пообещал:
— Поищем «вежливые ключи». И если, на худой конец, постигнет неудача, заем найдется. На этом и порешим.
На этом и порешили.
Аркадию Михайловичу была отведена светелка на втором этаже. Туда он и отправился. Василий Петрович решил проведать кур. Теперь он это будет делать ежедневно. Хотя подкоп хоря и был засыпан щебенкой, перемешанной с битым стеклом, все же надо поглядывать. А вдруг хитрый гость из соседнего леса ведет новый ход?
Но все обстояло благополучно. Вернувшись в дом, Василий застал Лину спящей. Тут нужно было бы приписать еще несколько строк и полюбоваться вместе с Василием Петровичем живописно покоящимися на подушке пепельными косами молодой женщины, подивиться ямочке на ее плече и увидеть, как она улыбается кому-то во сне. Эти улыбки во сне хотя и наводили Василия Петровича на некоторые размышления, но разве человек волен в своих встречах во сне? От таких встреч никуда не уйдешь. Лишь бы их не было наяву.
И Василию Петровичу снились всякие сны. Разные свидания случались во сне у него. Но это было до женитьбы. А после нее он видел другое. Дом. Цветущий сад. Огромных налимов и осетров. А сегодня, если он уснет, ему будет сниться губка или хорь, крадущийся, скалящий на него острые зубки и щурящий свои подлые, злые глазки.
Василий спал тревожно. И снился ему действительно хорь. Он был в сапогах, в шляпе и с ружьем. Как тот знаменитый сказочный кот на обложке книги, которую давным-давно Василий Петрович купил своей дочери Лидочке. Василий Петрович, вооружившись двустволкой, крался по кустам и стрелял в хоря. Но дробь почему-то отскакивала от зверя, и хорь смеялся над ним.
Снилась и губка. Она была живой. Дышала и шипела: «Съем, съем, съем…»
А потом снилась Серафима Григорьевна. Поминутно оглядываясь, она шла по окраинным улицам города. За нею по-пластунски полз, как это было на фронте, Аркадий Баранов. И когда теща свернула в переулок, где стоял небольшой дом с вывеской «Сберегательная касса», Баранов схватил Серафиму Григорьевну за подол юбки, крикнул: «Так вот где твои денежки!»
Это уже было под утро. Киреев проснулся и, словно желая уйти от сна, выбежал в трусах и майке из дому. Подбежав к прудику, он стал плескать на свое лицо воду одну пригоршню за другой, будто желая вымыть из своих глаз нехороший сон.
Утро в киреевском доме началось, как всегда, стремительно. Нужно было накормить «самого» и его сына Ивана, отправлявшихся на завод. К столу были поданы не доеденные вчера карпы и по крылышку вчерашних кур. Без того жесткое мясо за ночь усохло так, что зубы не могли сорвать его с костей. Оставив крылышко, Василий Петрович обратился к Серафиме Григорьевне:
— Мамаша, я с вами никогда повелительным голосом не разговаривал и главой этого дома себя не считал. Поэтому почтительно прошу вас, мамаша, учесть, что я, понимаете, обязан этому человеку моей жизнью. И если для него нужно будет распилить пополам это красивое сооружение с кружевными наличниками, покрашенными стопроцентными свинцовыми белилами, то я распилю его. Поэтому, мамаша, когда вам вздумается еще раз готовить куриное блюдо, то, понимаете, поинтересуйтесь годом рождения курицы, прежде чем ей отрубить голову…
Никогда еще таким не видела Серафима Григорьевна своего зятя. Она даже и не представляла, что в этом покладистом добряке могут найтись такие тихие и такие каменные слова. Да и сам Василий Петрович удивился первой размолвке с тещей. Неужели сон был виной этому или догадка о сбережениях Серафимы Григорьевны? Вернее всего, что причиной этому были только старые куры. Но…
Но если она могла подать к столу в день долгожданной встречи оскорбительно жесткую курятину, если она могла наводить экономию такого рода, значит, она могла скрытно от него и, может быть, от дочери проворачивать и другие дела.
Не зря же в первый день приезда в умную голову Аркадия заползли такие мысли. Не зря же, наконец, снятся такие сны! Ведь человек не может увидеть во сне того, что ему не известно или о чем он не думает днем.
Вышел из-за стола Василий Петрович голодным. Он даже не стал пить парное козье молоко, которое любил. Его сегодня сердило и то, что Ангелина не вышла к столу, хотя она и до этого просыпалась позднее других.
Сын Иван, как обычно, молчал. Наскоро позавтракав, он побежал заводить и разогревать «Москвич», Василий Петрович тем временем надел спецовку. Он не переодевался на заводе, чтобы не терять времени.
Уезжая, Киреев сказал теще:
— Так, я думаю, вам понятна линия в смысле гостеприимства Аркадия Михайловича?
Это было сказано на крыльце, сказано подчеркнуто официально. Баранов уже проснулся и через открытое окно слышал их разговор. Он также слышал, как после отъезда Серафима Григорьевна поднялась наверх и, пройдя в соседнюю светелку, шепотом стала будить дочь Василия:
— Солнце-то уж вон где, Лидия…
— Я сейчас, — ответила девушка.
Через тесовую перегородку послышалось, как торопливо одевается и обувается Лида, как спешит она по лестнице. Потом он увидел в окно, как Серафима Григорьевна у крыльца сунула Лиде бутылку с молоком и сверток, сказав:
— На вольном-то воздухе слаще поешь. И умоешься там же, на ключике. Здоровее будешь.
Затем были выгнаны три козы и два козленка.
Козам не терпелось. Им хотелось есть. Они тянули Лиду, еле удерживавшую концы привязи. Козлята резво бежали за самой большой, коричневатой, хорошо вычесанной козой.
Когда едва успевающая за козами Лида скрылась за воротами, появилась старуха с двумя пустыми корзинами.
— Григорьевна! — крикнула она. — Уехал сам-то?
— Тсс! — предупредила ее Ожеганова. — Гостя разбудишь, — сказала она, оглянувшись на занавешенное окно, не думая, что Баранов наблюдает за ними.
Потом женщины, шепчась, прошли за огород. Баранов не видел того, что они там делали. Зато позднее об этом рассказал Прохор Кузьмич.
