Маленький личный опыт зачастую толкает молодого писателя на эмпирику невысокого уровня, на беллетризированные, подкамуфлированные воспоминания, идущие к тому же часто по боковому фарватеру. Жизнь тогда школа, когда берутся гребневые вопросы, когда писатель смотрит вперед, а не назад, когда он чувствует себя разведчиком нового, прокладывателем новых трасс, рассказчиком о новых характерах, воспитываемых сегодняшним днем для завтрашнего.
Тому, кто вдохновлен желанием создать книгу о делах и людях, уже однажды описанных, стоит подумать о том, не явится ли его работа повторением сказанного, отражением уже сделанного.
Книга К. Симонова «Дни и ночи» вышла раньше книги Некрасова «В окопах Сталинграда». Но кто скажет, что издавать вторую было не нужно, если уже одна есть? «Белая береза» Бубенного вышла еще позже, но оказалась пока что самой сильной и глубокой книгой о солдатах Отечественной войны.
Таким образом, обращение к темам, уже нашедшим свое, хотя бы частичное отражение в литературе, предполагает не количественное увеличение книг на эти темы, но обязательно новизну взглядов и материала.
Огромная работа проделана у нас в стране по спортивному воспитанию молодежи. Можно гордиться успехами художественной самодеятельности трудящихся, ежегодно выдвигающих в профессиональное искусство много одаренных людей.
Областные и краевые руководители знают талантливых представителей низовой самодеятельности и лучших своих спортсменов; с тем же, как живут и над чем работают их молодые литераторы, знакомятся чрезвычайно редко. Выезжая в район, любой областной работник с удовольствием захватит с собой лектора, очеркиста, фотокорреспондента или кинооператора, а о том, что он мог бы сегодня многое показать и многому научить молодого литератора, ему и в голову не приходит.
Отчего так?
Вероятнее всего оттого, что творчество молодого литератора идет часто вне основных интересов области и потому кажется зряшным, пустым. Оттого, что от лектора и очеркиста есть реальная польза, а от человека, еще ничего не написавшего, видимой пользы нет и будет ли — неизвестно. Надо признать, что в таком отношении к литературному молодняку виноваты сами организации ССП. Как правило, молодой периферийный литератор мало знает о делах области или края, менее осведомлен, менее оперативен, чем работник областной или краевой газеты. Периферийный литератор не учится своей профессии, а вслепую овладевает тем уровнем мастерства, который ему под силу.
Все эти и другие, могущие возникнуть вопросы работы с литературной молодежью, навеянные только что прошедшим совещанием, занимают сейчас многих — и старых и молодых. Успехи советской литературы значительны. Ее идейный авторитет чрезвычайно высок. Советская литература стала верной помощницей партии в деле воспитания молодых поколений, но время властно требует ускорения темпов формирования молодых писателей. Борьба за качество и суровая критика средне написанных вещей говорят о том, что молодежь сама уже отлично понимает возросшие требования к художественной стороне произведений и знает, что творчество — это труд тяжелый и долгий. «Художество — такое великое дело, — писал И. С. Тургенев, — что целого человека едва на него хватает со всеми его способностями, между прочим, и с умом».
Повышение требовательности, идущее вразрез с практикуемым некоторыми редакторами и издательствами меценатством, ничего общего не имеющим с подлинно большевистской школой воспитания, подсказывает поиски новых, более глубоких форм работы. Одна из них, так кровно связанная со всей историей русской революционно-демократической литературы, именно и заключается в работе стариков с молодыми. Нельзя сказать, что старшее поколение советских писателей ничего не делает в этом отношении. Можно и здесь найти немало достижений, но, во-первых, они являются достоянием десятков, а не сотен литераторов, а во-вторых, глухо и тускло отражаются и учитываются в системе ССП, а следовательно, и в системе издательств.
Работать с молодежью — не обязанность, не нагрузка, а долг каждого сформировавшегося писателя. И не обязательно этой работой должны заниматься исключительно маститые. Нет. Каждый, кто создал книгу, может помочь тому, кто еще только на пути к своей первой книге. Инженер человеческих душ не мыслим без окружающего его коллектива более молодых работников. Писатель-отшельник — явление пережиточное. Это значит, что у него нечему поучиться, нечего передать более молодым и, кто знает, может быть более сильным, чем он. Учитель, воспитавший учеников, его превзошедших, всегда был и будет достойной всеобщего уважения фигурой. Опыт двух всесоюзных совещаний молодых писателей зовет нас к широкому использованию лучших традиций и русской дореволюционной и нашей советской литературы — навстречу молодежи!
Время требует быстрого роста людей на всех участках жизни. Писатель не имеет права расти медленнее других. Скорее наоборот — трудность профессии, огромность задач, стоящих перед ним, как перед художником социализма, доверие и любовь народа к своим творцам предъявляют всему литературному движению в целом требование работать не жалея сил, не щадя себя.
Успехи, достигнутые советской литературой, да будут лишь началом ее нового могучего взлета.
1950
Я проснусь утром, прочту: «в Берлине восстание» — и уеду в тот же день, не попрощавшись ни с кем, на вдруг неубранное Фридрихштрассе. Но в Берлине восстания нет, и я вижу китайские сны. Я вижу долину Ян-Цзе-Кианга, Шанхай, Бейпин и джонки гонконгских пиратов. Я вижу Чапей, развалины кварталов, панику концессионных дворов. Я вижу во сне китайских палочников с желтыми, будто уже задушенными лицами, с глазами, узкие щели которых вкось разорваны выкатившимся белком, лица, которые я запомнил на гражданской войне; я вижу окские колхозы, Мостроп, во МХАТе выдают керосин и писателей призвали на какую-то важную деревенскую службу, за которой, закрывая полнеба, встают подвесные мосты и серые туманные небоскребы Америки. Я никогда не вижу во сне Японии и не знаю, что это значит по Фрейду.
Перед тем как заснуть, сознание оставляет дежурными две-три цепи каких-то неопознаваемых нервов. Сознание роется в ассоциациях, выбирая себе что-нибудь почитать перед сном. Все в голове становится дыбом. Детство, потерянная книга, провинность перед товарищем, погода, заплата на новых штанах.
Я еду в Норвегию. Я бастую в Неаполе. Я иду с колонной голодных в Вашингтон, и меня бьет по голове резиновой палкой толстый и веселый, как комический актер, полисмен. Я покупаю лепешки в Смирне и, купив, скачу на белом верблюде по сухим смирнским полупустыням, отнимаются руки — и плуг скачет в сторону, и борозда, что я вел, как геометр, завивается штопором и образует воронку. Нефть добывается тяжело и приятно. Она немножко пахнет чесноком. Я запираю ворота английской концессии и — бедный, голодный сторож-индус, сажусь сторожить ее. Я — индус — засыпаю и вижу сон: я — вождь повстанцев и, топоча буцами, бегут английские стрелки, окружая меня…
Самые интересные поезда на ветках, вдали от главного пути. Там больше разговаривают, чем едут. Паровозы всегда не в порядке, а впереди обязательно что-то задерживает, но никто не жалуется, потому что езда приличная и поучительная. Игнатий Петрович, рассказчик этой истории, три раза женился — и всё в поезде. Поезд для меня — консультация, говорит он, — меня в поезде бухгалтерии выучили и в трест пригласили.
Он рассказал мне такую историю…
Хорошее заглавие, как нож, должно просекать рассказ — чтобы из него кровь хлестала.
Нет действия без предвкушения.
…Вернулся из Конотопа, куда ездил по поручению Оргкомитета встречать М. Горького, вместе с Вс. Ивановым, Панферовым и Леоновым.
До чего редко и мало бываем мы вне Москвы, вне своего застарелого окружения. Даже Конотоп понравился. Горький выглядит лучше прошлогоднего, свежее, почти не кашляет. Приехал с тысячью планов. Стучит кулаком по столу, грозится все перевернуть вверх дном. Долго расспрашивал меня о том, что я пишу, извинялся за то, что не ответил на мое письмо, но, говорит, был смущен тем, что я согласился со всеми его (Горького) обвинениями «Баррикад», да прибавил еще свои. Несколько раз повторил, что мои дагестанские впечатления надо превратить в рассказы. Потом заговорил о «30 днях», обещал поддержку.
Детство мое не сохранило дат. Я вынес из него несколько картин, почти не связанных ни со временем, ни с пространством. Знаю одно лишь, что все это случилось давно, где-то в самом начале меня.
