— А что будет после войны? — спросила Ольга. — Не в Германии, а здесь, на землях, захваченных Германией?
Майор пожал плечами.
— Вы не знаете?
— Мы не о том говорим, фрейлен, — в третий раз упрямо повторил майор. — Я не разделяю воинственного духа молодого немецкого поколения. Но я солдат. И я ветеран. И я немного устал, так же как и вы, фрейлен. Мы не о том говорим, фрейлен. Давайте поговорим о другом. Как ни худо бывает человеку, он всегда может поговорить о чем-нибудь веселом. Я предлагаю выпить за ваше здоровье и за ваше будущее счастье, фрейлен Ольга!
Майор открыл шкафчик и вынул бутылку и два бокала.
— Чудесное кавказское белое сухое вино! — сказал майор и наполнил бокалы.
Ольга отодвинула свой бокал.
— Фрейлен, вы не хотите выпить со мной?
Ольга не хотела пить с ним. Она покачала головой.
— Вы хотите обидеть меня?
Ольга поднялась. Надо что-нибудь сказать. Майор ждал, держа бокал в руке.
— Вчера умерла моя мать, — сказала Ольга. — Сегодня я ее похоронила.
Майор поставил бокал и почтительно склонил голову:
— О фрейлен, простите…
Минуту длилось молчание. Майор стоял в торжественной позе. Он почтил память матери своей гостьи. Он был джентльмен. Ольга тоже молчала. Зачем она сказала о матери? Зачем она сказала о гестапо? Зачем она вообще разговаривает с ним? Надо просто взять стул и…
— Фрейлен, — сказал вполголоса майор. Он говорил не просто корректно, а задушевно. — Выслушайте меня. Я знаю, что значит остаться сиротой. — Он вдруг вынул носовой платок и на секунду прижал его к глазам. Потом он снова спрятал платок в карман. — Я потерял родителей всего лишь четыре года назад. Я их очень любил, моих родителей. Вы культурный человек и, вероятно, знаете, как любят в наших немецких семьях. Я прекрасно понимаю вас, фрейлен, жизнь у вас такая трудная!
На мгновение он остановился. Ольга в удивлении смотрела на него широко открытыми глазами. Боже мой, да это был точь-в-точь такой немец, каких описывают в старинных сентиментальных романах. Сейчас он еще заговорит о любви. Вертер!
Майор смотрел на Ольгу нежными глазами:
— Знайте, фрейлен, мне совершенно не нужна стенографистка. Быть может, то, что в списке переводчиц я натолкнулся на имя неизвестной мне фрейлен Басаман Ольги, это перст судьбы? Быть может, в моих дружеских чувствах к вам, фрейлен, есть зерно сердечного влеченья? Отнеситесь к этому как женщина…
Ольга смотрела на майора. Марию повесили. Фашисты дорого заплатили за ее смерть, — она убила начальника гестапо. Сержант Иванов погиб у пулемета, уничтожив сто двадцать гитлеровцев. Врага нельзя пропустить, но надо дорого продать свою жизнь. За одного Фогельзингера она не отдаст жизни!
Ольга подошла к подзеркальнику.
Майор понял ее жест, он взял пальто и подал его Ольге. Потом он подал ей перчатки.
Ольга направилась к двери. На пороге она оглянулась.
Майор стоял посредине комнаты. Лицо у него было печальное.
Ольга вышла и затворила за собой дверь. Она прошла через просторную переднюю, отворила выходную дверь и вышла на площадку.
«Фогельзингер будет десятый, двадцатый, сто двадцатый…»
Ветром заносило снег в выбитые окна. Ольга стала спускаться по лестнице. В ушах у нее шумело, голова стала какая-то большая, — разве голова может распухнуть?!
Ярость закипала в сердце Ольги. Вертер! Может, он скажет фюреру, чтобы тот постригся в монахи? Может, он пошлет букетик подснежников на могилу тысячи расстрелянных в Сокольническом лесопарке? Может, в его чувствах есть зерно сердечного влеченья? Какое он имеет право?
— Право! — вслух сказала Ольга, и голос ее явственным отзвучием раздался в пустом пролете. Нервная, страдальческая усмешка исказила ее губы.
Усмехаясь, Ольга вышла на улицу. Холодный ветер обжег ей лицо.
Ольга пошла. Подполье должно быть! Не может быть, чтобы не было подполья. Как найти подполье?
1
Потянулись бесконечные дни, заполненные одной этой мыслью. С этой мыслью Ольга ложилась спать. С этой мыслью Ольга ночь напролет лежала без сна. С. этой мыслью Ольга начинала каждый новый день: «Где искать подполье?»
Это было похоже на бред. И как в бреду, мрак внезапно пронизывала отчетливая мысль: «Мария, почему ты мне не призналась? Ты не верила мне, Мария!»
И тогда возникала цепь убийственных умозаключений:
«Где ты была в первый день? Почему ты не приготовилась к участию в борьбе! Почему ты не восстала с теми, кого потом вешали на балконах, с теми, кто полег в Сокольническом яру, кто пал жертвой на тракторном поле? У тебя на руках были больная мать и двое маленьких детей. А разве у погибших не было матерей и детей? А разве у тебя не было Родины? У тебя была Родина, больная мать и двое детей».
Но Ольга гнала прочь эти страшные мысли. Пусть она не в первой, а в последней шеренге, но и она не может не принять участия в борьбе вместе со всем народом. Как ей найти подполье?
Тогда возникало сомнение: что могу я свершить?
Но Ольга с негодованием гнала прочь это сомнение. А что могла свершить Мария? Пусть каждый уничтожит одного захватчика — и на нашей земле не останется ни одного фашиста. Но уничтожить надо не одного, а многих. Ищи же подполье!
Тогда возникали опасения: ты на примете в гестапо и своими поисками наведешь на подполье врагов.
Эта мысль больше всего терзала Ольгу.
В бессонные ночи Ольгу вдруг пронизывала догадка: подполье надо искать на заводах!
Ольга вскакивала и в мыслях мгновенно составляла план: заводы вывезли на восток, но не все рабочие эвакуировались, завтра она пойдет за город, в заводские районы… Но сразу же наступало отрезвление: именно на руинах заводов начались массовые аресты и расстрелы, именно из заводских районов больше всего угнали невольников на работу в Германию. Подполье там строго законспирировано, и попытки установить связь там примут за происки изменника и провокатора.
Ольга снова ложилась — и темные кошмары наваливались на нее. Ей снилось, что ее убивают свои, приняв за гитлеровскую шпионку.
Ольга снова просыпалась, обливаясь холодным потом. Но в освеженной холодом голове рождалась уже новая яркая догадка: подполье надо искать именно там, где оно больше всего законспирировано самой невероятностью. Например, среди людей, которые всегда стояли как будто в стороне от активной советской жизни!
Ольга сидела в постели, и мысли вихрем проносились в ее уме. В выстуженной комнате холод пронизывал все ее измученное тело, но она его не чувствовала. Она чувствовала только, как мучит ее вопрос: где найти таких людей, кого из них она знает?.. Тишина царила в пещере Ольги, — глухая ночь словно придавила к земле весь дом, весь мир. Сквозь сон всхлипывали дети. В углу тяжело дышал Пахол. Где-то за стеной скреблась мышь.
Нет, это не мышь скреблась. Мыши давно покинули дом. Ольга сама видела, как сотни мышей и крыс среди бела дня неслись по подмерзшему снегу к дому на углу Пушкинской, где разместилось офицерское казино с проститутками. Там было что есть, и мыши с крысами переселились туда… Это Ида ворочалась в своем тайнике.
Ольга срывалась с постели и потихоньку пробиралась на кухню. Она приникала ухом к двери чуланчика среди ванночек, корыт и лоханок.
— Ида! Ты уже спишь?
Ида никогда сразу не откликалась. Она точно проверяла, действительно ли это голос Ольги. Потом долетал ее шепот:
— Я не сплю, Ольга. Ты хочешь меня выпустить?
— Нет, Ида, нет! Сейчас нельзя! Я только хочу спросить у тебя. — Ольга прижималась плотнее и шептала тихо-тихо, чтобы самой не услышать своего шепота: ночью звуки такие гулкие. — Ида! Мы не имеем больше права! Ты понимаешь, Ида? Мы должны найти подполье. Ты согласна на это, Ида?
Ида долго не отвечала.
— Ты слышишь, Ида?
— Я слышу. Я понимаю, Ольга. Надо найти подполье.
— Где искать его? Как с ним связаться?
Ида молчала.
— Ты слышишь, Ида?
— Я слышу. Но я не представляю себе, что творится в городе. Вот уже третий месяц я здесь.
— Но подполье должно быть, правда? — шептала Ольга. — Не может быть, чтобы не было подполья.
— Конечно, оно должно быть.
— Где же оно, где?
— Не знаю, — не сразу отвечала Ида. — Я никогда об этом не думала. Подполье, наверно, там, где пролетариат.
— Нет, нет, Ида, — шептала Ольга, — теперь другие времена. Было бы неосмотрительно организовывать подполье там, где враг сразу же начнет искать его! Ида, ты завязывала столько знакомств на разных вечерах, — может, надо искать среди твоих знакомых?
Ида долго молчала. Потом она говорила:
— Это как-то невероятно, но я подумаю, Ольга. Приходи завтра в это же время…
Теперь днем Ольга стала выходить из дому. Она смотрела на дома, на улицы, на весь город, точно после долгой болезни или путешествия в другие страны. Город не был чужим, но он был непривычным и необычайным. Улицы завалены обломками разрушенных домов, на тротуарах несколотый лед, почернелые сугробы снега. Окна домов зияют черными ранами — они без стекол, даже без рам. Вот огромный многоэтажный дом стоит пустой, но одна рана — окно на пятом этаже — закрыта листом кровельного железа, в листе торчит водосточная труба, из трубы вьется дым. Это пещера, и в ней еще теплится жизнь. На первых этажах нет магазинов, вместо огромных витрин зияют широкие провалы, куда, как в туннель, въезжают автомашины: магазины превращены в гаражи. Город пустынен и мертв… Только вчера снова взлетела на воздух электростанция, которую гитлеровцы попробовали восстановить. В депо сгорели паровозы, отремонтированные немецкими бригадами. На товарной станции сошел с рельс воинский маршрут…
