— Таким он был, когда уезжал… — прошептала мать.
— Да, таким мы его видели в последний раз… — вздохнул отец. — Сколько ему теперь было бы лет?
Они начинают подсчитывать. С тех пор как в маленькой семье не стало Мартина, прошло немало лет. С детства он мечтал о море. И ему представилась возможность осуществить мечты: по ту сторону дюн к своим родным приехал какой-то капитан. Мартин до тех пор не давал отцу покоя, пока тот не пошел вместе с ним и не договорился о зачислении сына в команду парусного судна дальнего плавания. Поздней осенью, когда на море бушевали ветры и гибли корабли, он уехал на чужбину, чтобы больше не вернуться. В течение двух лет они получали письма и открытки из далеких иностранных портов; то он находился в Англии, то в Испании, то посылал известия из далекого Тринидада. Уезжая, Мартин пообещал привезти матери пестрый шелковый платок, отцу — трубку из морокой пенки, а Юрию бенгальский огонь — обычные подарки моряков своим родным. Потом они получили маленькую открытку из какого-то французского порта: «Поздравляю с Новым годом, до скорого свидания в будущем году. Завтра отправляемся в Южную Америку. Мартин». Это были последние строки, последний его привет. Спустя несколько месяцев семья Лазды получила от владельца парусника извещение, что при гибели баркентины[13] «Альбатрос» в Атлантическом океане их сын, вместе с остальными моряками, утонул. С тех пор они остались только втроем, и почта никогда больше не приносила им приветов из далеких стран.
— Дай мне эту открытку, — сказал Юрий и протянул руку к матери. Он бережно взял в руки маленький кусок картона и долго ощупывал его, точно кончиками пальцев стараясь почувствовать написанное на нем.
— Да… — прошептал он, глядя слепыми глазами на тлеющие угли. — Где обещанные бенгальский огонь, трубка из морской пенки и пестрый шелковый платок?
Наступило тягостное молчание. Наконец, мать взглянула на стенные часы — до конца года оставалось полчаса. Вздохнув, она встала и зажгла свечи. В комнате сразу стало светлее. Черный кот проснулся, зевнул и спрыгнул с колен слепого. Но пробудившиеся воспоминания уже не давали людям покоя. Они опять заговорили о Мартине.
— У Мартина была привычка, — сказала мать, — незадолго до наступления Нового года незаметно выскользнуть из комнаты, а затем неслышно подойти к дверям. Тогда он трубил: «Ту-ту-ту!» — и спрашивал, ожидаем ли мы Новый год — он уже пришел…
— Да, и он тогда повязывал голову твоим клетчатым платком и красил щеки красной бумагой, чтобы его не узнали… — заметил отец. — И в самом деле, каким он казался смешным в своих штанишках и курточке, с головой, повязанной женским платком. Мы каждый раз очень смеялись.
— А голос он всегда изменял, — улыбнулся слепой. — Говорил сердито и грубо, как бужа, который пришел путать маленьких детей.
— Он однажды и в самом деле напугал тебя, — вспомнила мать.
— Тогда я еще был маленький.
— Вы оба были маленькими, — сказала мать.
Отец вдруг стал прислушиваться.
— Нет ли там кого за окном? — спросил он. — Мне показалось, что мелькнуло чье-то лицо.
— Это тебе показалось, — ответила мать. — Кому сюда прийти?
Отец все же встал и подошел к окну. Но снаружи было тихо и никого не было видно.
Стенные часы однообразно тикали. Трещала загоревшаяся хвоя, когда огонек свечи дотягивался до верхней ветки. Семейство притихло, погрузившись в воспоминания прошлого. Но как печальны были эти воспоминания, как мрачна окружающая их действительность без каких бы то ни было надежд! Одинокие и покорные своей судьбе, они ожидали полночи.
Вдруг за окном действительно послышались шаги. Тяжело и уверенно заскрипели они по замерзшей земле, приблизились к двери и смолкли. И вслед за тем все услышали импровизированный звук рожка.
«Ту-ту-ту!» — трубил кто-то, приложив ко рту ладони. Потом опять, теперь уже ближе и отчетливее, раздались шаги, и сильные удары в дверь отозвались далеким эхом в болоте. Измененным, грубым голосом кто-то сказал:
— Вы ожидаете Новый год? Вы бодрствуете и готовы принять его подарки? Я прибыл с новым счастьем и новыми судьбами. Открывайте дверь и встречайте меня.
В комнате слышалось только тяжелое, взволнованное дыхание трех человек. Знакомые слова, голос, звучавший только в воспоминаниях далекого прошлого, воскрес после долгих, долгих лет с такой точностью, что они не осмеливались поверить своим ушам: происходило ли это на самом деле, или это был сон, галлюцинация слуха, которая иногда случается с усталыми людьми. Неужели это лишь жестокая шутка? Кто мог так зло шутить?
Потрясенные и взволнованные, они не в силах были произнести ни слова. Мать, закрыв лицо уголком передника, начала всхлипывать, отец мрачно нахмурился.
— Отец… — побледнев, прошептал слепой охрипшим голосом. — Иди посмотри, что там.
Отец вздохнул и направился к дверям. Слепой почувствовал струю холодного, морозного воздуха, ворвавшуюся в открытую дверь.
Незнакомый путник вошел в комнату. Сняв кепку, он стоял у дверей в пальто, покрытом снегом, в сапогах, сразу запотевших в тепле комнаты. Он смотрел то на одного, то на другого. Неприкрытая нужда, выглядывавшая отовсюду, догорающие свечи на ветвях, боль и недоверие, отразившиеся на лицах этих людей, глубоко взволновали его.
— Неужели… неужели вы меня не узнаете? — подавленно спросил он. — Ведь это я. Видите, пришел, чтобы сдержать слово. Мать, получай свой пестрый шелковый платок, а тебе, отец, трубка из морской пенки. Вот бенгальский огонь для Юрия. Ты увидишь, как здорово он горит, разбрасывая искры; если хочешь, я зажгу сейчас одну палочку. Ну, скажите, ведь я ничего не забыл?
Вдруг он почувствовал, что не может больше продолжать эту веселую болтовню… Губы его задрожали, глаза застлало туманом, и он не мог произнести ни слова.
В избушке раздался крик, вырвавшийся одновременно у всех троих:
— Мартин, это ты?! — И шесть рук, жаждавших его обнять, протянулись навстречу.
Потом они сидели до самого утра и слушали рассказ Мартина — о том, как он перед выходом «Альбатроса» в море оставил корабль и благодаря этому не утонул вместе со старой баркентиной; о том, как он скитался из одной страны в другую, долго томился без работы — там, за океаном, и, наконец, с пустым сердцем и пустыми карманами, вернулся на родину. Шарф, трубка, бенгальский огонь — все это у него хранилось уже несколько лет, и, кроме этого, почти ничего он и не привез. А когда заговорили о будущем, отец как бы мимоходом заметил:
— Ты еще молодой и сильный. У мельника Гаркална недавно умер батрак. Может, попытать счастья?.. Не исключено, что Гаркали примет тебя на работу.
— Да, конечно… — задумчиво отозвался Мартин. — Не исключено, что Гаркалн даст работу… Придется завтра сходить к нему.
«Вот оно — новое счастье… — думал он. — Батрак у Гаркална. Везде и всегда одно и то же. Стоило ли из-за этого объехать почти весь мир?»
За исключением одной великой страны — там, на востоке, куда ему не суждено было попасть, — богатые люди одинаково угнетали и грабили бедных, это он теперь хорошо знал, и, чтобы убедиться в этом, стоило, пожалуй, объехать мир.
1933
Соколик
© Перевод В. Вильнис
Соколик вовсе не был птенец. Это малыш с крохотными проворными ножонками, вечно вымазанным личиком и мягкими льняными волосами, как у многих ребят — его сверстников. Весной ему исполнилось пять лет — возраст весьма почтенный. По правде говоря, малыша вовсе не звали Соколиком. Его имя Ян, Янтис. Соколиком его называл только отец.
Вернувшись с моря и стянув тяжелые сапоги, отец каждый раз брал сынишку на колени, которые пахли, так же как его руки и сапоги, свежей рыбой и водорослями. Этим запахом были пропитаны сети, и черная рыбачья лодка, и комната, где они жили.
— Ну, Соколик, как дела? — подбрасывая сына на коленях, спрашивал отец.
Иногда он шутливо спрашивал у малыша:
— Скажи-ка, чей ты, Соколик? Не тот ли ты Соколик, что ловит полевых мышей?
Мальчик застенчиво прятал лицо в складках отцовской одежды и чуть слышно шептал:
— Твой, папа, Соколик…
И они долго смеялись. Потом отец гладил своей большой красной рукой голову мальчугана и опускал его наземь. Удивительно, как эта грубая рука могла так нежно ласкать. Корявые, распухшие пальцы отца настолько ловко и легко вытаскивали репей, запутавшийся в волосах Соколика, что тот даже не чувствовал боли.
Жили они очень дружно. Да и как могло быть иначе, если их было только двое в этом маленьком домике, стоящем ближе всех рыбачьих хижин к морю. Когда-то здесь жили трое. Отец хорошо помнил это время, но Соколик знал лишь то, что этот третий человек была его мать — одно из тех существ, которые ходят, повязав голову платком, и водят с собой или носят на руках таких же малышей, как он. У всех мальчиков и девочек в поселке были добрые матери, которые вытирали им запачканные лица и иногда водили гулять. Только у него одного не было матери. У него был отец — большой, верный друг, который качал его на коленях, а иногда сажал к себе на плечи и нес от залива до дому. Он ничуть не хуже тех, которые ходили повязав голову платком. И он был намного выше их ростом и сильнее всех — Соколик сам видел, как отец один сталкивал в море тяжелую рыбачью лодку.
