- Да. Хорошо. Покойной ночи.
- Покойной ночи.
Когда она возвратилась, мать спросила, кто звонил.
- Скульптор Климов, - с деланным безразличием ответила Вера и поспешила добавить: - Обещал портрет папы подарить. - Но и эта фраза не задобрила Ольгу Ефремовну, она проворчала недружелюбно:
- Не мог днем позвонить. Нахал.
- Это неправда, мама. - Вера не смогла сдержать протеста. - Он порядочный человек и талантливый скульптор. Может, самый талантливый из современников.
- Порядочные жен не бросают, - сердито отозвалась Ольга Ефремовна. - А он бросил жену и ребенка.
- Этому ребенку уже двадцать лет, мы в одной школе учились. А то, что от жены ушел, так в жизни, мамочка, всякое случается.
- Что ты знаешь о жизни? Настоящей-то жизни ты еще не видела… А защищаешь черт знает кого.
"Смешная. Ну чего она злится? Что плохого сделал ей Петр Васильевич Климов? Или Балашову?.. Странная логика у мамы". А перед глазами сельские, совхозные картины: березы, молодая листва в гаю, цветы. И небо, синее-синее, с голубой дымкой облаков. И Миша… Он не скульптор, не артист, не Коля и не Роман. Они все немножко похожи на Михаила, каждый по-своему. Все в нем одном слились. Все лучшее, что есть в каждом из них, есть в ее Мише. Только в нем и больше ни в ком на свете. Нет, она не может ошибиться. Разве мало встречала людей разных - хороших и плохих, добрых и злых, умных и ограниченных. Вспомнились Егоров и Сорокин, Тимоша и Федя Незабудка, Посадов и Климов, Роман и Коля, Озеров и Грош, Илья и Максим, совхозный летчик и Саша Климов. Но лучше Миши Гурова не было. Он человек особенный. Чем? Она не знала и не хотела знать. Об этом знает только сердце, но его не надо спрашивать…
Миша, Нюра, Юля… А почему они, обе? Какое они имеют к нему отношение? Этого быть не должно - ни Юли, ни Нюры. Есть только они двое: Миша и Вера. "За счастье надо бороться…" Кто это сказал? Кажется, Надежда Павловна. Я буду бороться, буду, буду…"
И так за полночь мечутся думы. В селе уже, наверно, давно пропели вторые петухи. А тут тишина и ровное дыхание мамы. Успокоилась. Бедная мама. Как мне тебя жаль. Поехала б ты туда, со мной. Там хорошо, там очень хорошо, и тебе понравится.
Вера уснула, когда в окно заморосил сеющий свет. Видела ли она сны? Не успела; утром разбудил телефонный звонок. Алексей Васильевич спрашивал, будет ли она играть Искру Козакову.
- Нет, Алексей Васильевич. Спасибо вам за все, за все хорошее. Сегодня я уезжаю. В совхоз. Да, сегодня. Обязательно.
1
Поезд приходил рано утром. Еще вечером проводница сказала Вере:
- Вы спите, девушка, и не беспокойтесь, я разбужу.
Но Вера выспалась днем, чтобы не спать ночью. Лежа на верхней полке с зажженным у изголовья тусклым ночником, пробовала читать стихи. В памяти ничего не оставалось; глаза бегали по страницам книжки, а мысли бродили совсем по другим просторам - рассеянные, взволнованные и тревожные. Упрекала себя в легкомыслии - почему уехала, не повидавшись с Михаилом.
Поезд шел до обидного медленно, не шел, а нехотя, лениво тащился. Машинисту некуда было спешить. И потом, что за расписание: прибывает на станцию в пять утра, когда все люди спят. Ее, конечно, встретят, если только Надежда Павловна получила телеграмму.
За полчаса до прибытия оделась, забрала вещи - чемодан и сумку - и вышла в тамбур. Было довольно свежо. Она зябко поежилась, достала зеркальце и ахнула: на нее смотрели усталые, воспаленные глаза. Сухие губы, бледновато-серое лицо. Ну прямо точно из больницы вышла. Как приедет, сразу отоспится, а потом уж покажется на люди. Во всяком случае, он не должен видеть ее такой. Она сама пойдет к нему домой первой, ей некого бояться. Зайдет и поговорит откровенно. Выскажет все, почему вернулась так быстро. Скажет, как тосковала по совхозу.
За окном двигалась темная, холодная пила леса, и зубцы ее резали светлое, рдеющее небо. Резали беспрестанно, упорно и, казалось, от этого постепенно накаляется докрасна небо. Наконец из-под зубцов ярко брызнули искры и ударили в глаза.
Всходило солнце.
Проводница не спеша открыла дверь, протерла влажной тряпкой поручни, посоветовала не торопиться и пропустила Веру вперед. Перрон был пуст, без суеты и шума. Она взяла чемодан и спустилась на одну ступеньку. Перед ней, у самого вагона, стоял Михаил с протянутой рукой.
- Давай чемодан!
У вагона не было платформы - Михаил стоял внизу, на земле. Подхватил левой рукой чемодан, а правой в тот же самый миг подхватил девушку и не поставил ее на землю, а понес, как ребенка, к вокзалу. Голова шла кругом, все было, словно в тумане, и Вера лишь повторяла негромким, слабым голосом:
- Не надо, Мишенька, тебе тяжело. Тяжело тебе, не надо.
Он донес ее до машины, стоявшей с другой стороны вокзального здания, опустил на землю и крепко поцеловал. Сел за руль, она рядом. Шофера не было. Ехали медленно. Говорили что-то бессвязное и незначительное. Никто никого ни в чем не упрекал и ни о чем не спрашивал. Они были счастливы и не хотели омрачать этих минут нелепым подозрением, необдуманным словом. Она положила свою руку на его плечо, нежно перебирала мягкие волосы, трогала его ухо, щеку, брови. Горячие трепетные пальцы ее мягко скользили и обжигали. В лесу он остановил машину. Галдели птицы во все голоса, надрывались в неистовом восторге. И среди этого нестройного хора выделялся могучей и дивной трелью голос солиста, ядреный и ясный, переливчато-звонкий, как студеный ручей, прозрачно-мягкий, как волокна нагретого воздуха, очаровательный, как утреннее небо, бодрый, как майские леса.
Пел соловей. Пел о любви и счастье. Пел для них.
Они вышли из машины и, обнявшись, слушали молча и думали, что это не соловей поет, а их сердца.
Потом они ехали снова по асфальтированному шоссе. Возле белого простенького обелиска с бронзовой звездой на острие Михаил свернул на обочину и заглушил мотор. На обелиске Вера прочитала: "Здесь похоронены партизаны командир отряда Елисей Васильевич Законников и разведчик Петя Цымбалов. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины".
Вера подняла на Михаила вопросительный взгляд. Он понял ее без слов и ответил негромко:
- Отец Юли… Да… Он был храбрым партизаном и хорошим командиром. Погиб, как герой.
- Ты знаешь?
- Об этом знают здесь все.
- Расскажи.
Он не сразу начал, точно испытывал какое-то затруднение или неудобство. Заговорил негромко и медленно, взвешивая слова, точно хотел отобрать самые что ни есть лучшие, которыми можно было кратко сказать о главном.
- Елисей Васильевич возвращался из штаба бригады к себе в отряд. При нем был Петя Цымбалов и еще двое партизан. На дороге их догнала девушка из деревни Новоселки. В слезах торопливо рассказала, что прибыл внезапно отряд карателей, человек двести, оцепили деревню, сгоняют все население и собираются учинить кровавую расправу. Раздумывать было некогда. Елисей Васильевич послал одного партизана в отряд с приказом по боевой тревоге двинуться на Новоселки, а сам с двумя товарищами, чтобы не терять времени, пришпорили коней и - к деревне… Много страшного насмотрелись партизаны от фашистов, знали, что они хуже зверей. Расстрелы стариков и детей, виселицы, пожары - все это уже видели партизаны. Но то, что увидел Законников в Новоселках, казалось кошмаром. Деревня - а в ней было около сотни дворов - пылала с обеих концов. В центре, посреди улицы, пьяные эсэсовцы горланили песни, раздевали донага девушек несовершеннолетних и тут же, на глазах у обезумевших жителей, насиловали. Тех, кто сопротивлялся, травили овчарками или просто убивали. Это была дикая оргия садистов. Этого нельзя передать словами. Понимаешь, Верочка, слова стынут от ужаса. Мать, которая бросилась защищать свою четырнадцатилетнюю дочь, они привязали к двум телегам и затем погнали лошадей в разные стороны. Разорвали ее на части.
- Не надо, Миша, - попросила Вера, закрыв лицо руками. - Это кошмар… - И потом, после долгой паузы, кивнув на обелиск, спросила: - А эти, они что?
- Дело в том, что Новоселки была родная деревня Пети Цымбалова. С опушки леса три партизана увидели то, что творилось в деревне. Это было рядом, в сотне метров. Петя не удержался. Верхом на коне на полном скаку ворвался на улицу, бросал в фашистов гранаты, стрелял из автомата. За ним - Елисей Васильевич. Тоже на коне. Третий партизан остался на опушке, открыл огонь по гитлеровскому оцеплению. Поднялась паника, беспорядочная стрельба. Немцы решили, что партизан много, начали отходить из деревни, подальше от леса. Отряд Законникова прибыл к Новоселкам примерно через час. Немцы боялись возвращаться в горящую деревню, потому что оттуда стреляли. И не партизаны, как потом выяснилось. Законников и Цымбалов погибли в первые минуты жаркой схватки, израсходовав все гранаты и патроны. Стреляли новоселковские подростки из трофейных немецких автоматов. 48 убитых фашистов остались лежать на улице горящей деревни. Их прикончили Елисей Васильевич и Петя.
