Тарасов. Наоборот. Колоссальный.
Орловский. Это так раньше думали. А теперь найдены новые материалы. Оказывается, совершенно не имел успеха. По-моему, он был выше своего времени.
Тарасов. Безусловно. Над чем ты сейчас работаешь?
Орловский. Пишу цикл о французской революции. То, что я сегодня читал, это начало. Тебе понравилось? Только честно.
Тарасов. Откровенно говоря, не очень.
Орловский. Спасибо за откровенность. Что же тебе не нравится?
Тарасов. Стихи нравятся. Термидор не нравится.
Орловский. Я влюблен во французскую революцию. А ты?
Тарасов. И я влюблен. Только ты влюблен в ее конец, а я в ее начало.
Орловский. Это остроумно. Ты всегда был остроумный мальчик. Осторожно, не зацепись за проволоку.
Тарасов. Спасибо.
Орловский. Посбивали провода, покалечили фонари… Тьфу, мерзость! А ну-ка, что это такое?
Орловский и Тарасов подходят к стене, где наклеены воззвания и декреты.
Тарасов (читает). «Мир хижинам, война дворцам».
Орловский. Мир хижинам, война дворцам… Чистейший четырехстопный ямб. Пэонизированный.
Орловский и Тарасов доходят до перекрестка и останавливаются.
Орловский. Тебе куда?
Тарасов. Налево.
Орловский. А мне направо.
Тарасов. До свидания.
Орловский. Лермонтов был выше своего времени. Прощай.
Расходятся.
Тарасов идет городом. Проезжает грузовик с вооруженными матросами. Тарасов идет вдоль моря по совершенно пустынному бульвару. Останавливается. Слышатся мерные вздохи прибоя. Над морем светает.
Тарасов (бормочет).
Неужели ты не знаешь,
Неужели ты не видишь,
Неужели ты не хочешь
Оглянуться и понять?
Тарасов идет через грязный двор дома в рабочем предместье. Мусорный ящик. Железная пожарная лестница. Покосившиеся дровяные саран. В полном смысле слова трущоба. Тарасов спускается в подвал. Темно. Он зажигает спичку. Обитая рваным войлоком и клеенкой дверь. Тарасов открывает осторожно дверь и входит на цыпочках. Это его «квартира». Он боится разбудить мать. Каморка Тарасова. На столе коптит маленькая керосиновая лампочка с рефлектором. Она освещает швейную машину и пожилую усталую женщину с наперстком на пальце, которая сидя спит, положив голову на руки. Жалкий комодик, железная кровать, сундук, на котором приготовлена для Тарасова постель. На подоконнике ящик, в котором растет зеленый лук. Несколько клеток с птицами. Обои отстают от сырости. В одном месте с потолка каплет, и под капли подставлена жестяная коробка из-под консервов. Фотография покойного отца Тарасова — мелкого чиновника. Образ.
Осторожно, чтобы не разбудить мать, Тарасов снимает пальто, а затем начинает искать еду.
Мать (сонно). Это ты, Коля?
Тарасов. Я, мама.
Мать. Что ты там возишься?
Тарасов. Чего-нибудь покушать.
Мать. Возьми на комоде хлеб. Под блюдечком.
Тарасов. А борща не осталось?
Мать. Борща не осталось.
Тарасов. Прискорбный факт.
Мать. Поздно.
Тарасов. Не так поздно, как рано. Уже утро. Птицы проснулись.
Мать. Где ж ты шлялся до сих пор?
Тарасов. Выступал на вечере поэтов.
Мать. Деньги хоть, по крайней мере, заплатили?
Тарасов (сумрачно). Не заплатили.
Мать. Ой, Коля, Коля, горе мне с тобой.
Тарасов. Я ж не виноват, что этот негодяй Аметистов кассу унес.
Мать. Опять унес!
Тарасов. Опять. У него такая паршивая привычка.
Мать. Ты бы хоть на работу куда-нибудь поступил, Коля.
Тарасов. Куда ж я поступлю, мама?
Разговаривая таким образом с матерью, Тарасов отщипывает небольшой кусок хлеба, солит его, рвет из ящика лук, наливает в кружку воду и завтракает, стоя перед клетками с птицами. Отливает из кружки воду птицам, бросает им кусочки хлеба. Птицы поют. Тарасов слушает.
Мама, смотрите, красноголовая славка таки запела.
Мать зевает.
Мама, вы, наверное, устали. Ложитесь.
Мать. Ой, что ты! Где там. Шить надо. Что слышно в городе?
Тарасов. Переворот.
Мать шьет на машинке. Тарасов ложится на свой сундук, предварительно сняв костюм и положив под матрас брюки.
Тарасов берет клеенчатую общую тетрадь, карандаш и бормочет про себя стихи, собирается писать.
Мать. Переворот? Какой?
Тарасов. А черт его знает. (Бормочет, слюня карандаш.) Раскаты уличного боя умолкли… Всюду тишина… Умолкли, всюду тишина… Мир хижинам, война дворцам…
Тарасов засыпает. Из его руки выпадает тетрадка. Много помарок. Мать берет тетрадь и с трудом разбирает.
Мать.
Раскаты уличного боя
Умолкли. Всюду тишина.
Печально вздохами прибоя
Глухая ночь потрясена.
Лишь два не спят: поэт и море.
Тарасов спит, вздыхая во сне.
(Продолжает читать.)
Их день грядущий озарен
Веселым залпом на «Авроре»
И алым пламенем знамен…
(Осторожно закрывает тетрадь и начинает подметать пол старым просяным веником.)
Один из богатых кварталов города. Красивая улица без магазинов. Палисадники, решетки. В перспективе — кусочек моря, маяк. Великолепный дом Орловских. По улице идет отряд матросов. Царев. Солдат. Сзади тащат вручную пулемет. Отряд входит в ворота дома Орловских.
Квартира Орловских в бельэтаже. Столовая. Утренний чай. Все очень хорошего, английского тона. Отец Орловского, мать, Орловский. Орловский-сын пьет чай и читает книжку, очень хорошую маленькую книжку в парчовом переплете; он в халате и сапогах, его голова зеркально причесана.
Орловская. Сережа, сливок?
Орловский-сын. Не хочу, мерси.
Орловская. Все-таки я тебе налью.
Орловский-сын (яростно). Маман, я вас прошу.
Орловская. Боже мой, какие все нервные!
Орловский-отец. Софи, либо ты по-прежнему наивна, как институтка, либо у тебя металлическое сердце. Разве ты не понимаешь, что делается вокруг?
Орловская. А что делается вокруг?
Орловский-сын (бешено). Революция! Рушится мир. Мир рушится, вам это понятно?
Орловский-отец. Сережа, возьми себя в руки. Выдержка.
Орловский-сын. Хорошо. Я возьму себя в руки, но когда я только подумаю, что эти хамы… Этот грядущий хам…
Орловская. Сереженька, ради бога…
Орловский-сын. Хорошо. Больше не произнесу ни слова.
Вбегает испуганная горничная в фартучке и наколке. Она очень бледна и недурна собой. Бровки чуть нарисованы, глазки чуть подведены, ротик чуть подкрашен.
Горничная. Барин, во двор матросы пришли.
Мать. Господи Иисусе Христе. (Крестится.)
Орловский-отец. Матросы? Нуте-ка…
Он надевает пенсне и подходит к окну. Он видит.
Двор. Клумба. Подстриженные деревья. Фонтан. Посреди двора испуганная кучка жильцов. Два матроса устанавливают в воротах пулемет, направленный во двор.
Нуте-ка, нуте-ка. (Идет поспешно к двери, застегивая вестон на все пуговицы.)
Мать. Константин, ради бога. Они тебя убьют.
Орловский-сын совершенно безучастен, читает; только губа чуть кривится.
Орловский-отец. Успокойся, Софи. Я с ними умею разговаривать.
Мать. Только, умоляю тебя, не горячись.
Орловский-отец. Будь спокойна, будь спокойна.
Орловский-отец идет в переднюю и перед зеркалом надевает пальто и котелок. Смотрит некоторое время на себя в зеркало, затем снимает котелок и надевает мягкую плюшевую шляпу. Смотрит некоторое время в зеркало, затем снимает плюшевую шляпу и решительно надевает охотничью каскетку, по его понятиям наиболее приближающуюся своим видом к кепке.
Двор. К кучке жильцов подходит Царев. С другой стороны, не торопясь, с портфелем приближается Орловский-отец. Жильцы почтительно пропускают его.
Царев. Кто хозяин дома?
Орловский-отец. Хозяин? Простите, я вас не совсем понимаю. На основании декрета Советской власти этот дом, так сказать, национализирован. Вот выбранный жильцами домовый комитет, а я, так сказать, председатель. На основании декрета…
